Не прощаюсь
Часть 53 из 73 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но именно эта некартинная внешность и произвела на Фандорина впечатление. Полководец, который не считает нужным изображать величие, должен быть очень уверен в себе. Про Гай-Гаевского рассказывали, что при необходимости он лично водил цепи в атаку и был одиннадцать раз ранен. До германской войны карьера у Владимира Зеноновича не складывалась, ему плохо давалась служба в мирное время. Несмотря на диплом Академии генштаба, в четырнадцатом году он был всего лишь подполковником и готовился к отставке по выслуге лет. Но на фронте быстро пошел в гору и закончил войну командиром Гвардейского корпуса. В восемнадцатом этот пузатый, немолодой дядька пробрался из Петрограда на юг и, не дожидаясь высоких должностей, поступил в добровольческий полк рядовым. Теперь, полтора года спустя, он вел главную из белых армий на Москву. Фронтовики командующего обожали, причем больше всего восхищались даже не храбростью (кто сейчас не храбр?), а легендарной выносливостью Гай-Гаевского по части выпивки. Сплетничали, что генерал выдувает в день по три бутылки коньяку и всегда подшофе, но никогда не пьян. Еще говорили, что он вечно всё теряет и роняет, что без адъютантов он как дитя без няньки – эта черта почему-то вызывала у солдат особенное умиление. Однако армия у растяпы-командующего работала как часы.
– А. – Вот и всё, что сказал Гай-Гаевский при виде Эраста Петровича (Романов остался за дверью). – Чаю?
– Б-благодарю, – качнул головой Фандорин, взглянув на остальных участников совещания совсем коротко, потому что знал обоих.
Один – полковник Козловский, начальник контрразведки: худое, жеваное лицо с нервным тиком, длинные тараканьи усы. Второй – Скукин, недавно произведенный в полковники. Он состоял при родственнике в должности офицера для поручений и, по слухам, обладал бо́льшим влиянием, чем все остальные чины штаба, вместе взятые.
Козловский улыбнулся Фандорину с явным облегчением. Скукин сухо кивнул, демонстрируя, какая важная он теперь персона. С конца мая, когда они виделись последний раз, Аркадий Сергеевич в самом деле сильно изменился. Безупречностью выправки, мундира, прически полковник словно компенсировал затрапезный вид дяди.
С внутренней стороны, где, должно быть, находились личные покои командующего, не постучавшись, бесшумно появился еще один офицер в таком же, как у генерала, черном добровольческом мундире, но подтянутый и молодцеватый. Сверкал набриллиантиненный пробор, поблескивали новехонькие аксельбанты. Вошедший капитан без спросу, запросто, вынул из руки Гай-Гаевского стакан, подлил туда из фляги темно-коричневой жидкости, так что сделалось ясно: это совсем не чай. Значит, про коньяк не сплетни, понял Эраст Петрович.
– Макольцев, вас разве вызывали? – неприязненно процедил Скукин. – Что за бесцеремонность! А вы, дядя, остановились бы. Утро еще!
Командующий Добровольческой армии и его адъютант
У Фандорина чуть приподнялась бровь – здешние нравы показались ему удивительными. Однако судя по реакции остальных, сцена была обычная. Козловский лишь нетерпеливо дернул ус, адъютант нисколько не обиделся, а генерал примирительно пробасил:
– Ладно тебе, Аркаша. Я только хотел Павлика кликнуть, а он уже тут. Чутье. Останавливаться же мне нельзя. Я как бензодрезина: без дозаправки не поеду.
И, жирненько посмеявшись, с удовольствием отпил.
– Что вы здесь вертитесь, виночерпий? – все так же сердито обратился Скукин к капитану. – Сделали свое дело, и ступайте.
Но генерал заступился за своего адъютанта:
– Ты Павлом Андреевичем не командуй. Где я, там и он. Кто позавчера под красные пулеметы за мной ходил? Кто подобрал мой любимый портсигар, когда я его обронил? Ты-то, Аркаша, в штабе сидел.
– И вам, дядя, незачем под огонь лезть. Убьют – кто армию на Москву поведет?
Эраст Петрович кашлянул.
– Г-господа, мне сказали, что дело, по которому я вызван, срочное?
Козловский взглянул на него с благодарностью.
– Разрешите продолжать, Владимир Зенонович?…Итак, поезд главкома прибыл в Харьков ровно в шестнадцать ноль-ноль – мы все знаем пунктуальность его высокопревосходительства. До половины шестого в штабном салоне шло совещание. Кроме главкома и вашего превосходительства участвовали личные помощники: главкома – полковник Шредер и ваш. – Кивок в сторону Скукина. – Потом на вокзале состоялась церемония награждения отличившихся офицеров. На середине пришлось ее прервать, поскольку у главкома был расстроен желудок…
– Он и на совещании два раза в нужник бегал, – вставил Гай-Гаевский. – Квашеной капусты переел. Я ему говорю: «Это оттого, что вы, Антон Иванович, трезвенник. Запивали бы водочкой, а еще лучше коньячком, всё было б нипочем».
Почтительно подождав, не скажет ли командующий что-то еще, князь продолжил:
– Далее, по графику, следовало посещение Калединского приюта. Главнокомандующий прибыл на место в девятнадцать сорок, как намечалось. Обратился к детям и воспитательницам с короткой речью, начал раздавать гостинцы. Они лежали на столе, накрытом длинной скатертью. Там же, как выяснилось, была заложена бомба с часовым механизмом. Очень скоро главнокомандующий, извинившись, поспешно вышел – у него снова случился спазм, а буквально минуту спустя грянул взрыв. Погибли… – Козловский заглянул в листок. – Илья Сапожников восьми лет, Борис фон Миних девяти лет, Николай Белецкий девяти лет, Константин Лещенко восьми лет, Петр Милованов одиннадцати лет, Александр Штейн десяти лет, Семен Кольцов девяти лет и Корней Ранц-Засс шести лет – это сын полковника Ранц-Засса, убитого две недели назад под Курском. Только что поступил. Он был моложе положенного возраста, но… – Князь смешался, не договорил.
– Да, это я распорядился, на мне невинная кровь. – Генерал перекрестился и сделал глоток. – Я думал – ну куда такого малыша, ни отца, ни матери? А получается, подписал мальчику смертный приговор. Там еще две женщины убиты?
– Так точно. Начальница приюта Некритова и воспитательница баронесса Ланде, вдова офицера-дроздовца. Она была беременна. Говорят, очень надеялась, что родит сына…
Повисло молчание.
– Что вами сделано со вчерашнего дня? – спросил Эраст Петрович, не обремененный армейской субординацией. Ему было очень жаль погибших, но скорбь всегда побуждала Фандорина к действию.
– Усиленное патрулирование. Экспертиза частиц взрывного устройства. Опрос всего персонала приюта: не было ли посторонних.
Фандорин поморщился:
– Патрули ничего не дадут. Тип взрывного устройства тоже. Посторонних, конечно, не замечено – иначе вы бы обошлись без меня. Скажите, полковник, а упомянутый вами график перемещений главнокомандующего существовал в письменном виде? Кто имел к нему д-доступ?
Козловский обиделся.
– Кем вы меня считаете? Я профессионал, в свое время я консультировал охрану государя императора! Были приняты все положенные меры предосторожности. О планируемых передвижениях главкома знал только я – и еще Владимир Зенонович, которому я накануне доложил.
Генерал кивнул.
– Все прочие чины были осведомлены лишь в пределах своей компетенции. Комендант вокзала – о том, что будет происходить там. Начальник конвоя – о маршруте, но не о точном времени.
Фандорин ненадолго задумался.
– Почему злоумышленники выбрали именно п-приют? Они ведь не могли не понимать, что погибнут дети и это вызовет всеобщее возмущение?
– Думаю, там легче было заложить бомбу. Никому не приходило в голову, что большевики решатся взорвать детей. Почти вся охрана осталась снаружи.
– Неужто и зал п-предварительно не осмотрели?
– Разумеется осмотрели, тщательнейшим образом. За полчаса до мероприятия. Я же говорю, – обернулся Козловский к командующему, – это какая-то чертовщина! Позвольте закурить, ваше превосходительство, а то голова чугунная.
Гай-Гаевский подал знак адъютанту, тот щелкнул зажигалкой. Князь, раскуривая папиросу, задвигал впалыми щеками.
– Никакой чертовщины здесь нет. Более того, выйти на след будет нетрудно, – сказал Фандорин. – Совершенно очевидно, что устроитель или устроители взрыва получили точные сведения от человека, знакомого с г-графиком. С этой стороны и следует искать. Всё же кто кроме вас и командующего мог знать расписание? Например, ваш помощник капитан Романов?
– Нет. Он отсутствовал в городе. Был в Змиевском уезде на операции, накрыл склад оружия красных партизан, я докладывал вашему превосходительству. Мой заместитель войсковой старшина Черепов ведал только охраной, графика не знал, так что оттуда утечки случиться не могло.
– А с вашей стороны? – спросил Эраст Петрович генерала. – Вы кому-нибудь рассказывали, где и когда будет главнокомандующий?
Гай-Гаевский в затруднении посмотрел на племянника.
– Рассказывал я кому-нибудь?
– Мне, – ответил полковник. – Вы советовались, не устроить ли ужин в приюте, потому что с дамами и детьми получится уютно, по-домашнему. При разговоре был капитан Макольцев.
Удивительно, но адъютант исчез так же бесшумно, как появился. Минуту назад стоял у стены, а сейчас все посмотрели – нету.
– …Он сказал, что ужина не надо. Была депеша из штаба главкома: банкетов не устраивать. Вы еще засмеялись, помните? Сказали: «Тюфяк дуется, что я у Врангеля бронепоезд „Добрыня“ увел. Ну и ладно».
– Да-да, так и было, – подтвердил генерал. – Однако какова планида у Антона Ивановича? Понос ему жизнь спас! У меня в шестнадцатом году в Галиции был очень похожий случай. Налили мы однажды в жженку авиационный спирт…
И рассказал яркую, но неаппетитную историю, от которой Козловский захохотал, а Скукин поморщился. Что же до Фандорина, то он и не слушал – просто дождался конца, чтобы задать последний вопрос.
– А кто в приюте знал о времени прибытия г-главнокомандующего?
– Только начальница госпожа Некритова. Она, конечно, могла сказать кому-то еще, причастному к подготовке встречи. Но мы спрашивали уцелевших, никто не признается, – ответил Козловский.
– Больше мне пока ничего знать не нужно. Ваше превосходительство, г-господа…
Эраст Петрович поднялся и вышел, провожаемый возмущенным взглядом полковника Скукина: как это можно – уйти, не спросив разрешения у командующего?!
Но у Фандорина на этом свете командующих не было.
– Следовательно, всего три нити, – подытожил он свой рассказ в номере, перед женой и Масой. – Первая: окружение Гай-Гаевского. Скукин не болтлив, но есть еще капитан Макольцев, довольно скользкий тип. Вторая: окружение главнокомандующего. Там ведь тоже кто-то знал маршрут и график перемещений начальника. Третья нить самая тонкая – п-приют. Из четырех сотрудниц две погибли, а одна без сознания. Установить, не проболтались ли там кому-то подозрительному о приезде генерала, будет непросто.
Потом Фандорин заговорил о погибших. Назвал по имени каждого мальчика (память у Эраста Петровича была отменная), не забыл упомянуть душераздирающую историю баронессы Ланде.
У Моны заблестели глаза. Шмыгнув носом, она сердито сказала:
– Хватит меня жалобить. Черт с тобой. Даю тебе увольнительную. Делай что понадобится. Но теперь условий будет два.
– Какие? – слишком быстро спросил Фандорин, чувствуя, как мир Ян властно тянет его к себе.
– Первое все то же. Тебе будет помогать Маса.
– Нет! Он останется с т-тобой!
Японец с достоинством молвил:
– Я не пледмет мебери. – Когда он волновался, все еще иногда путал «л» и «р». – Я долго молчал. Теперь скажу. Знаете, кто виноват в том, что погибли эти бедные дети и эти несчастные женщины? Мы с вами.
– Это еще п-почему? – удивился Фандорин.
– Когда в августе мы искали плохих людей, забросавших гранатами городскую улицу, мы быстро вышли на след красного подполья. Но вы объявили: мы берем только тех, кто виноват в смерти прохожих. Мы поймали двух акунинов, дали им посопротивляться и потом со спокойным сердцем убили. А дальше идти вы не захотели. Вы сказали: в гражданской войне мы не участвуем. Теперь те же самые люди, которых мы тогда оставили в покое, – люди чекиста Заенко – устроили новый взрыв. Так кто в этом виноват, если не мы с вами? Вы знаете закон самурая: или исправь свою ошибку, или разрежь себе живот.
– Не надо про живот, – попросила Мона. – Эраст, ты не рассказывал, что вы тогда кого-то убили. Я думала, просто арестовали.
– Кое у кого слишком длинный язык, – буркнул Эраст Петрович, подумав, что японец, в сущности, прав. Взрыв наверняка устроили люди чекистского палача Заенко, которого можно было обезвредить еще в августе.
– А кое у кого слишком короткий ум! – огрызнулся Маса. – Или вы забыли, что настоящее расследование по одной линии не ведут? Вы займитесь источником утечки в штабах, а я зайду со стороны красного подполья. Так дело пойдет быстрее.
– А Мона будет сидеть в гостинице одна? Стыдись. Я считал тебя ответственным ч-человеком!
– Мона не будет сидеть в гостинице, – перебила жена. – Ты еще не выслушал мое второе условие. В этом оно и состоит. Я чувствую себя значительно лучше и нуждаюсь в свежем воздухе. Молчи! Это не обсуждается.
– А. – Вот и всё, что сказал Гай-Гаевский при виде Эраста Петровича (Романов остался за дверью). – Чаю?
– Б-благодарю, – качнул головой Фандорин, взглянув на остальных участников совещания совсем коротко, потому что знал обоих.
Один – полковник Козловский, начальник контрразведки: худое, жеваное лицо с нервным тиком, длинные тараканьи усы. Второй – Скукин, недавно произведенный в полковники. Он состоял при родственнике в должности офицера для поручений и, по слухам, обладал бо́льшим влиянием, чем все остальные чины штаба, вместе взятые.
Козловский улыбнулся Фандорину с явным облегчением. Скукин сухо кивнул, демонстрируя, какая важная он теперь персона. С конца мая, когда они виделись последний раз, Аркадий Сергеевич в самом деле сильно изменился. Безупречностью выправки, мундира, прически полковник словно компенсировал затрапезный вид дяди.
С внутренней стороны, где, должно быть, находились личные покои командующего, не постучавшись, бесшумно появился еще один офицер в таком же, как у генерала, черном добровольческом мундире, но подтянутый и молодцеватый. Сверкал набриллиантиненный пробор, поблескивали новехонькие аксельбанты. Вошедший капитан без спросу, запросто, вынул из руки Гай-Гаевского стакан, подлил туда из фляги темно-коричневой жидкости, так что сделалось ясно: это совсем не чай. Значит, про коньяк не сплетни, понял Эраст Петрович.
– Макольцев, вас разве вызывали? – неприязненно процедил Скукин. – Что за бесцеремонность! А вы, дядя, остановились бы. Утро еще!
Командующий Добровольческой армии и его адъютант
У Фандорина чуть приподнялась бровь – здешние нравы показались ему удивительными. Однако судя по реакции остальных, сцена была обычная. Козловский лишь нетерпеливо дернул ус, адъютант нисколько не обиделся, а генерал примирительно пробасил:
– Ладно тебе, Аркаша. Я только хотел Павлика кликнуть, а он уже тут. Чутье. Останавливаться же мне нельзя. Я как бензодрезина: без дозаправки не поеду.
И, жирненько посмеявшись, с удовольствием отпил.
– Что вы здесь вертитесь, виночерпий? – все так же сердито обратился Скукин к капитану. – Сделали свое дело, и ступайте.
Но генерал заступился за своего адъютанта:
– Ты Павлом Андреевичем не командуй. Где я, там и он. Кто позавчера под красные пулеметы за мной ходил? Кто подобрал мой любимый портсигар, когда я его обронил? Ты-то, Аркаша, в штабе сидел.
– И вам, дядя, незачем под огонь лезть. Убьют – кто армию на Москву поведет?
Эраст Петрович кашлянул.
– Г-господа, мне сказали, что дело, по которому я вызван, срочное?
Козловский взглянул на него с благодарностью.
– Разрешите продолжать, Владимир Зенонович?…Итак, поезд главкома прибыл в Харьков ровно в шестнадцать ноль-ноль – мы все знаем пунктуальность его высокопревосходительства. До половины шестого в штабном салоне шло совещание. Кроме главкома и вашего превосходительства участвовали личные помощники: главкома – полковник Шредер и ваш. – Кивок в сторону Скукина. – Потом на вокзале состоялась церемония награждения отличившихся офицеров. На середине пришлось ее прервать, поскольку у главкома был расстроен желудок…
– Он и на совещании два раза в нужник бегал, – вставил Гай-Гаевский. – Квашеной капусты переел. Я ему говорю: «Это оттого, что вы, Антон Иванович, трезвенник. Запивали бы водочкой, а еще лучше коньячком, всё было б нипочем».
Почтительно подождав, не скажет ли командующий что-то еще, князь продолжил:
– Далее, по графику, следовало посещение Калединского приюта. Главнокомандующий прибыл на место в девятнадцать сорок, как намечалось. Обратился к детям и воспитательницам с короткой речью, начал раздавать гостинцы. Они лежали на столе, накрытом длинной скатертью. Там же, как выяснилось, была заложена бомба с часовым механизмом. Очень скоро главнокомандующий, извинившись, поспешно вышел – у него снова случился спазм, а буквально минуту спустя грянул взрыв. Погибли… – Козловский заглянул в листок. – Илья Сапожников восьми лет, Борис фон Миних девяти лет, Николай Белецкий девяти лет, Константин Лещенко восьми лет, Петр Милованов одиннадцати лет, Александр Штейн десяти лет, Семен Кольцов девяти лет и Корней Ранц-Засс шести лет – это сын полковника Ранц-Засса, убитого две недели назад под Курском. Только что поступил. Он был моложе положенного возраста, но… – Князь смешался, не договорил.
– Да, это я распорядился, на мне невинная кровь. – Генерал перекрестился и сделал глоток. – Я думал – ну куда такого малыша, ни отца, ни матери? А получается, подписал мальчику смертный приговор. Там еще две женщины убиты?
– Так точно. Начальница приюта Некритова и воспитательница баронесса Ланде, вдова офицера-дроздовца. Она была беременна. Говорят, очень надеялась, что родит сына…
Повисло молчание.
– Что вами сделано со вчерашнего дня? – спросил Эраст Петрович, не обремененный армейской субординацией. Ему было очень жаль погибших, но скорбь всегда побуждала Фандорина к действию.
– Усиленное патрулирование. Экспертиза частиц взрывного устройства. Опрос всего персонала приюта: не было ли посторонних.
Фандорин поморщился:
– Патрули ничего не дадут. Тип взрывного устройства тоже. Посторонних, конечно, не замечено – иначе вы бы обошлись без меня. Скажите, полковник, а упомянутый вами график перемещений главнокомандующего существовал в письменном виде? Кто имел к нему д-доступ?
Козловский обиделся.
– Кем вы меня считаете? Я профессионал, в свое время я консультировал охрану государя императора! Были приняты все положенные меры предосторожности. О планируемых передвижениях главкома знал только я – и еще Владимир Зенонович, которому я накануне доложил.
Генерал кивнул.
– Все прочие чины были осведомлены лишь в пределах своей компетенции. Комендант вокзала – о том, что будет происходить там. Начальник конвоя – о маршруте, но не о точном времени.
Фандорин ненадолго задумался.
– Почему злоумышленники выбрали именно п-приют? Они ведь не могли не понимать, что погибнут дети и это вызовет всеобщее возмущение?
– Думаю, там легче было заложить бомбу. Никому не приходило в голову, что большевики решатся взорвать детей. Почти вся охрана осталась снаружи.
– Неужто и зал п-предварительно не осмотрели?
– Разумеется осмотрели, тщательнейшим образом. За полчаса до мероприятия. Я же говорю, – обернулся Козловский к командующему, – это какая-то чертовщина! Позвольте закурить, ваше превосходительство, а то голова чугунная.
Гай-Гаевский подал знак адъютанту, тот щелкнул зажигалкой. Князь, раскуривая папиросу, задвигал впалыми щеками.
– Никакой чертовщины здесь нет. Более того, выйти на след будет нетрудно, – сказал Фандорин. – Совершенно очевидно, что устроитель или устроители взрыва получили точные сведения от человека, знакомого с г-графиком. С этой стороны и следует искать. Всё же кто кроме вас и командующего мог знать расписание? Например, ваш помощник капитан Романов?
– Нет. Он отсутствовал в городе. Был в Змиевском уезде на операции, накрыл склад оружия красных партизан, я докладывал вашему превосходительству. Мой заместитель войсковой старшина Черепов ведал только охраной, графика не знал, так что оттуда утечки случиться не могло.
– А с вашей стороны? – спросил Эраст Петрович генерала. – Вы кому-нибудь рассказывали, где и когда будет главнокомандующий?
Гай-Гаевский в затруднении посмотрел на племянника.
– Рассказывал я кому-нибудь?
– Мне, – ответил полковник. – Вы советовались, не устроить ли ужин в приюте, потому что с дамами и детьми получится уютно, по-домашнему. При разговоре был капитан Макольцев.
Удивительно, но адъютант исчез так же бесшумно, как появился. Минуту назад стоял у стены, а сейчас все посмотрели – нету.
– …Он сказал, что ужина не надо. Была депеша из штаба главкома: банкетов не устраивать. Вы еще засмеялись, помните? Сказали: «Тюфяк дуется, что я у Врангеля бронепоезд „Добрыня“ увел. Ну и ладно».
– Да-да, так и было, – подтвердил генерал. – Однако какова планида у Антона Ивановича? Понос ему жизнь спас! У меня в шестнадцатом году в Галиции был очень похожий случай. Налили мы однажды в жженку авиационный спирт…
И рассказал яркую, но неаппетитную историю, от которой Козловский захохотал, а Скукин поморщился. Что же до Фандорина, то он и не слушал – просто дождался конца, чтобы задать последний вопрос.
– А кто в приюте знал о времени прибытия г-главнокомандующего?
– Только начальница госпожа Некритова. Она, конечно, могла сказать кому-то еще, причастному к подготовке встречи. Но мы спрашивали уцелевших, никто не признается, – ответил Козловский.
– Больше мне пока ничего знать не нужно. Ваше превосходительство, г-господа…
Эраст Петрович поднялся и вышел, провожаемый возмущенным взглядом полковника Скукина: как это можно – уйти, не спросив разрешения у командующего?!
Но у Фандорина на этом свете командующих не было.
– Следовательно, всего три нити, – подытожил он свой рассказ в номере, перед женой и Масой. – Первая: окружение Гай-Гаевского. Скукин не болтлив, но есть еще капитан Макольцев, довольно скользкий тип. Вторая: окружение главнокомандующего. Там ведь тоже кто-то знал маршрут и график перемещений начальника. Третья нить самая тонкая – п-приют. Из четырех сотрудниц две погибли, а одна без сознания. Установить, не проболтались ли там кому-то подозрительному о приезде генерала, будет непросто.
Потом Фандорин заговорил о погибших. Назвал по имени каждого мальчика (память у Эраста Петровича была отменная), не забыл упомянуть душераздирающую историю баронессы Ланде.
У Моны заблестели глаза. Шмыгнув носом, она сердито сказала:
– Хватит меня жалобить. Черт с тобой. Даю тебе увольнительную. Делай что понадобится. Но теперь условий будет два.
– Какие? – слишком быстро спросил Фандорин, чувствуя, как мир Ян властно тянет его к себе.
– Первое все то же. Тебе будет помогать Маса.
– Нет! Он останется с т-тобой!
Японец с достоинством молвил:
– Я не пледмет мебери. – Когда он волновался, все еще иногда путал «л» и «р». – Я долго молчал. Теперь скажу. Знаете, кто виноват в том, что погибли эти бедные дети и эти несчастные женщины? Мы с вами.
– Это еще п-почему? – удивился Фандорин.
– Когда в августе мы искали плохих людей, забросавших гранатами городскую улицу, мы быстро вышли на след красного подполья. Но вы объявили: мы берем только тех, кто виноват в смерти прохожих. Мы поймали двух акунинов, дали им посопротивляться и потом со спокойным сердцем убили. А дальше идти вы не захотели. Вы сказали: в гражданской войне мы не участвуем. Теперь те же самые люди, которых мы тогда оставили в покое, – люди чекиста Заенко – устроили новый взрыв. Так кто в этом виноват, если не мы с вами? Вы знаете закон самурая: или исправь свою ошибку, или разрежь себе живот.
– Не надо про живот, – попросила Мона. – Эраст, ты не рассказывал, что вы тогда кого-то убили. Я думала, просто арестовали.
– Кое у кого слишком длинный язык, – буркнул Эраст Петрович, подумав, что японец, в сущности, прав. Взрыв наверняка устроили люди чекистского палача Заенко, которого можно было обезвредить еще в августе.
– А кое у кого слишком короткий ум! – огрызнулся Маса. – Или вы забыли, что настоящее расследование по одной линии не ведут? Вы займитесь источником утечки в штабах, а я зайду со стороны красного подполья. Так дело пойдет быстрее.
– А Мона будет сидеть в гостинице одна? Стыдись. Я считал тебя ответственным ч-человеком!
– Мона не будет сидеть в гостинице, – перебила жена. – Ты еще не выслушал мое второе условие. В этом оно и состоит. Я чувствую себя значительно лучше и нуждаюсь в свежем воздухе. Молчи! Это не обсуждается.