Не прощаюсь

– Меня посылали с депешей в Казань. Я не идиот, догадался, что значат слова «первое июня».

«Толстовец» нехорошо улыбнулся.

– Неувязочка. Депеша была зашифрована.

– Для контрразведчика ваш устаревший Чейз – пустяки, – презрительно бросил Романов. – Думаю, эту систему даже в ЧК знают.

– Интере-есно, – протянул Виктор Борисович.

Он всверливался в Алексея своими припухшими глазами. Такая повадка встречается у матерых уголовников, которые смотрят на мир, как на место для охоты, а на людей, как на стадо баранов – всё время выбирают, какого ухватить зубами.

– Вы правильно сделали, штабс-капитан. Оружие есть?

От неожиданного вопроса Алексей вздрогнул.

– «Наган».

– Сдайте Василию Васильевичу.

– Почему?

– Потому что я приказываю. – Острый взгляд блеснул сталью, но голос остался мягким. – Вы ведь понимаете как контрразведчик, что мы должны вас проверить. Посидите какое-то время в карантине. Если всё, что вы про себя рассказали, правда – будете помогать Василию Васильевичу. Ну, а если вы не тот, кем представились, наши отношения примут… иной оборот. – Чуть усмехнулся. – Василий Васильевич, пожалуйста, отведите штабс-капитана, а мы, господа, возвращаемся к работе. У нас сегодня большая повестка.

Конвоир вывел Романова через заднюю дверь в темный коридорчик и сноровисто обшарил. Вынул из кармана револьвер, нащупал нож, прикрепленный ремешком к лодыжке. С любопытством оглядел, щелкнул кнопочкой, скривился на выскочившее лезвие:

– Баловство.

Забрал и наручные часы. Попросил:

– Головку наклоните. – И завязал платком глаза.

– Это зачем?

– Для интриги. Осторожней, тут ступеньки.

Вел под руку – долго. Романов насчитал семь поворотов и три лестницы, по которым то спускался, то поднимался, то снова спускался. В особняке таким просторам взяться было неоткуда – сопровождающий нарочно путал, водил несколько раз через одни и те же места.

Опять спуск. Воздух стал холоднее, пахнуло плесенью. Подвал.

Железный скрип. Толчок в спину.

– Вот мы и дома. Платочек можно снять. Я пока иллюминацию организую.

Небольшая глухая комната с низким потолком. Складная койка, накрытая солдатской шинелью. В углу, под крышкой, ведро.

Василий Васильевич поставил на табурет керосиновую лампу.

– Ну вот, стало уютненько. Потом принесут покушать, и будет совсем славно. Располагайтесь, господин критик. Отдыхайте.

Он вышел, лязгнул дверью, в которой сразу же распахнулось окошко, зарешеченное.

– У вас тут настоящая тюремная камера, – сказал Романов.

– Иногда бывает нужна. Для карантина, например. И не только. Окошечко оставлю открытым, для вентиляции.

Ишь, заботливый, подумал Алексей. Через окошко в любой момент можно незаметно заглянуть внутрь.

В отверстии блеснула лысиной круглая башка.

– Хорошо вам баклуши бить, а мне из-за вас лишняя работа. Ладно, счастливенько вам.

Башка пропала.

– Поторопитесь, а? – крикнул ей вслед Романов.

Проверки он не опасался, но сколько она продлится – вот в чем вопрос. Если надолго исчезнуть, в ЧК могут решить, что внедренного агента вычислили и убрали. Как бы Орлов не заторопыжничал, не наломал дров.

А впрочем, философы утверждают, что нет смысла тревожиться из-за вещей, на которые ты повлиять не в состоянии. Утешившись этой мыслью, Алексей вспомнил еще одну мудрость, солдатскую. Нечем себя занять – ложись и дрыхни. Служба научила его полезному искусству высыпаться впрок.

Узник подземелья потянулся, сладко зевнул, стал устраиваться.






Футболисты




– Вставай, чистейшее дитя!

Первое, что увидел, открыв глаза, лежавший на боку Романов, – «наган» и нож на табуретке. Значит, всё нормально.

Спустил ноги с койки, поднял голову на улыбающегося Василия Васильевича.

– Проверили? Дальше что?

– Дальше поручкаемся, обнимемся и будем не разлей вода. Я Василий Васильевич Полканов. Имя кошачье, фамилия собачья. Потому и личность у меня противоречивая. Добрая натура и дубленая шкура.

Алексей встал, пожал балагуру руку. Тот рванул ее на себя, развернул еще сонного Романова, очень грамотно взял в захват. Прямо в глаз нацелилось острие – не шевельнешься.

Длилось это, впрочем, недолго. Через пару секунд Полканов слегка пихнул Алексея в спину, добродушно засмеялся.

– Шучу. Это чтоб ты побыстрее проснулся.

И чтобы сразу обозначить иерархию в собачьей стае, подумал Романов.

– Который час? – хмуро спросил он, потирая смятое горло.

– Намек понят.

Василий Васильевич вернул изъятые часы. Алексей их выронил:

– Черт, пальцы занемели. Ну и хватка у вас… Присел на корточки. Проделал элементарную манипуляцию, именуемую «бык партерный». Ударил стоящего лбом в пах, одновременно дернув за лодыжки. Василий Васильевич с грохотом приземлился на задницу, взвыл.

Выстраивать иерархию в собачьей стае Романов тоже умел.

– Шутка за шутку, – сказал он. – Меня зовут Алексей Парисович, и на «ты» я перехожу только с офицерами. Вы к их числу явно не принадлежите.

Полканов поднялся, держась за ушибленный копчик. Беззлобно улыбнулся.

– Как говорится в футболе, счет один-один.

– Играете в футбол? – удивился Романов.

– Болею. А вы?

– До войны был в команде Санкт-Петербургского университета.

– Погодите… – Василий Васильевич ахнул. – Вы – голкипер Романов?! Отлично помню, как вы взяли пенальти на матче со «Спартой». – Он снова сунулся с рукопожатием, теперь без подвоха. – Очень рад. Ну, футболист с футболистом всегда сработаются. Потому что понимают смысл слова «команда»!

– Сейчас утро или вечер?

Часы показывали половину одиннадцатого.

– Утро.

– Неужели я провалялся больше суток? А ощущение такое, что поспал бы еще.





Футбол 1914 г. (А.Романов во втором ряду, посередине, в кепке)



– Нет, это все то же прекрасное утро, – хитро улыбнулся Полканов. – Не такие уж мы пентюхи, как вы думаете, Алексей Парисович. Кое-что умеем. Вся документация генштаба, включая архив второго отдела Огенквара, к которому относилась контрразведка, теперь в штабе РККА, в Москве. Всего-то и понадобилось – послать записку нашему человечку. Он передал ваш послужной список. Всё верно, и фотокарточка в деле ваша. Один только вопросец. Последняя запись за июнь семнадцатого: переведен в действующую армию. Что было после? Чем занимались?

Тут опасаться было нечего. После Октября военно-бюрократическая машина остановилась, никаких бумажных следов от перехода в Красную гвардию в старом формуляре остаться не могло.

– Злость копил.

– Злость – штука полезная. Во мне-то ее всегда было много, как в голодной собаке. – Полканов шутливо ощерил зубы и даже порычал. – Только я своей злости не сразу нашел правильное применение. Виктор Борисович мне глаза открыл.

– А кто он?