Не мешки

Засчитывается только сам факт пребывания в океане, нравится нам это, или нет.





Ловец желаний




В маленьком сквере на проспекте Гедиминаса установили самодельное культовое сооружение, не знаю, как иначе его назвать, что-то вроде огромного «ловца снов», конструкция из сетки и осенних листьев, только этот «ловец» не подвешен, а жёстко зафиксирован на одном месте, чтобы ветром не сорвало и не унесло.



При культовом сооружении размещена инструкция на двух языках (литовском и английском), как им пользоваться. Ну как, как – писать желания на бумажках, бумажки развешивать на сетке «ловца». Там уже развешано довольно много желаний, узнаваемо школьных: кто-то хочет выучить наконец эту чёртову математику, а кто-то – успешно сдать экзамен по литовскому языку (хотя это как раз может быть взрослый мигрант, желающий улучшить свой статус).



В общем, странная получилась штука, ловец не снов, а желаний. Как будто любопытные духи, никогда не испытывавшие простых человеческих желаний, решили наконец-то их испытать, закинули невод в человеческий океан и вот наловили. Будут теперь озадаченно смотреть друг на друга, спрашивать: «Ты чувствуешь что-то странное?» – «Да, тоскливое томление в области сердца, помноженное на страх наказания. И иллюзию, что от этих неприятных ощущений можно избавиться, выучив математику. Ты, кстати, знаешь, что это вообще такое – „математика“? И зачем она?»





М




Магия




«Магией» я называю любую возможность непосредственного прижизненного контакта человека с духом. Кому это непонятно – ну, ничего не поделаешь; впрочем, жизнь иногда бывает довольно длинная, глядишь, нужный для понимания опыт ещё прирастёт.





Мартин Лютер разминается в синем углу




Иногда мой внутренний Мартин Лютер желает встать на (внутреннюю же) табуреточку и рассказать проповедь; он хороший заяц, он верит, что люди вот так – раз! – и изменятся к лучшему, если им понятно всё объяснить.



Но всё остальное я – не очень хороший заяц, я точно знаю, что это не так. Все проповеди, которые имеют значение, звучат в пространстве между нашей макушкой и бездной, удачно замаскированной под звёздное небо, изредка – нос к носу с не пойми чем, которое говорит с тобой лично, наедине, человеческими словами, милосердно замаскировавшись под понятного собеседника (правда, что оно довольно часто маскируется под меня, так что моим знакомым везуха, у них всегда есть шанс услышать что-то толковое и нужное прямо сейчас лично им), но все остальные разговоры, особенно те, что в письменном виде, всё-таки – болтовня, которая сама по себе хорошее дело, пока не пытается прикинуться проповедью, самозванство никого не красит, не надо так.



Высшая октава болтовни – разговор, в котором ставятся вопросы, ответы на которые возможно когда-нибудь прозвучат в пространстве между нашей макушкой и бездной, удачно замаскированной под звёздное небо. Вот ради возможности совместно достичь этой высшей октавы и нужна болтовня (и еще просто для радости, радость здесь у нас всегда в дефиците, поэтому имеет смысл добывать её всеми доступными способами, да здравствуют герои труда).

Короче, верить нельзя никому, если они внезапно приходят с ответами. Мне – можно, потому что я всегда с вопросами прихожу.



А когда пытаюсь прийти с ответами, это просто минута слабости, внутренний Мартин Лютер вырвался наружу, он немножко бешеный у меня, потому что хороший заяц и верит, как было сказано выше. Ну, сам дурак.





Маяк




Я, собственно, и есть маяк (по профессии, в трудовой книжке небось даже записано на небесах). И одновременно заблудшая душа, идущая на его (свой, получается) свет. Это наверное всегда так устраивают для повышения качества обслуживания клиентов, обязательно надо, чтобы маяк и для себя старался, всё-таки человек – эгоист.






Медсестра Милдред




Современный мир – его условно цивилизованная часть, о других говорить не могу, поскольку их не знаю – хозяйство старшей медсестры Милдред Рэтчед, где вопреки логике жизни, побуждающей к развитию, преференции у слабоумных и просто слабых, согласных проявлять послушание в обмен на право быть (ну хотя бы ещё немножко побыть) в сытости и тепле. Всё живое, то есть, стремящееся к развитию (в том числе, через непослушание, без нарушения норм развитие невозможно), существует сегодня на птичьих правах – пока медсестра Милдред не зашла в их палату. Но она, конечно, однажды зайдёт.



Это мне очевидно, как очевидно и то, что такая конфигурация устройства общественной жизни – тупик. Можно довольно долго балансировать, когда бежишь по лезвию бритвы, а в трясине вообще нет речи ни о каком балансе. Выбор между позициями «шевелиться и утонуть быстро» или «не шевелиться и утонуть медленно». Ну и всё.



Сестра Милдред (не как социальная функция, а как тип личности) обычно получается из Медеи, у которой вместо Ясона был дух. Поматросил и бросил, в смысле, коснулся, а после покинул. Звучит ужасно, но на самом деле, это обычная практика, на каком-то этапе дух оставляет всех своих избранников, чтобы за ним погонялись. Не из кокетства, а потому что так всё устроено, такие здесь технологии: сперва тебе спускают лестницу с неба, потом ты с неё срываешься, а потом выбираешь идти на небо пешком, или идти в жопу, потому что никакого неба, конечно же, нет.



Здесь небо стоит вот столько: всей (как минимум) жизни, потраченной без каких-то гарантий на не пойми что.

Почти все выбирают пойти в жопу, потому что жопа от нас, во-первых, не отворачивалась, а во-вторых, совершенно точно есть. А что тесная, тёмная и пахнет не очень, ну так надо быть реалистами и брать, что дают, – как бы говорят нам голоса предшествующих поколений, которые выбрали жопу и хорошо стали жить.



А некоторые выбирают не просто пойти в жопу, но и приложить все усилия, чтобы никого на небеса не пустить. Не доставайся же ты никому – примерно так.



В этом смысле я отвратительный шовинист: из озлобившихся на как бы несбывшиеся обещания духа («как бы», потому что каждый избранник волен их сбыть своими руками) тётки гораздо страшнее. Дядьки, как правило, выбирают саморазрушение: у них (в среднем) инстинкт самосохранения снижен. А у тёток (в среднем же) наоборот. Поэтому первые чаще гибнут, а вторые чаще становятся монстрами типа медсестры Милдред. Исключения, понятно, встречаются, но в целом – так.



Медея убивает своих детей от Ясона, потому что они – дети Ясона; для медсестры Милдред все недостаточно слабоумные и трусливые – дети отвернувшегося от неё духа, поэтому их надо убить, или хотя бы ослабить настолько, чтобы дух от них отвернулся. Это очень страшная месть, и она часто им удаётся, как, собственно, удалась в книжке Кизи и одноимённом кино. Я буквально всем телом, начиная с загривка, ощущаю, как эти умертвия подгребают здесь всё под себя. Не следует недооценивать могущество сестёр Милдред, вот что я хочу сказать.



Сопротивление им не бесполезно, более того, совершенно необходимо, оно – единственный шанс на выход из общекультурного зажопного тупика, где культивируется слабость, беспомощность и послушание. А кто пребывает в духе (или хотя бы теоретически о нём рассуждает), тот, в лучшем случае, дурачок, но скорее всё же опасный псих.



Сопротивляться этим тенденциям, строго говоря, первостепенный долг всего живого. Но легко не будет. Будет (и уже есть) очень нелегко.





Метод




Обсуждали с другом всякие житейские штуки; ну типа есть у меня некоторые гуманитарные идеи, для осуществления которых нужно немыслимое (лично для меня) богаческое бабло.



Так в подобных случаях бабла не надо, – говорит умный друг, – надо просто убедить людей, у которых оно есть, что им нужен твой гуманитарный проект.



Нет, – отвечаю я, – на этом месте у меня начинаются лапки. В смысле, я не умею добывать из людей бабло. А он такой: да ладно, всё ты отлично умеешь. Это же как дядюшка Лемюэль у Хогбенов гипнотизировал енотов, чтобы они приходили, сами разводили костёр, свежевались, жарились и подавали себя на обед.



Так в том и штука, – говорю, – что этого я не умею. Если уж я установлю с енотом такого рода контакт, что он меня слышит и понимает, и готов делать, чего велю, я его есть не стану, а полюблю как брата и скажу: эй, друг енот, завязывай свежеваться, пошли со мной гулять в сиянии бескрайнего космоса. И он, конечно, пойдёт. И будем мы как два идиота – енот с уже отчасти содранной шкурой и я без ужина. Зато в сиянии космоса, так что ок.



Это мой метод, и он работает – зашибись. Главное, сияющему космосу развлечение. Мы с енотами, с его точки зрения, прикольные кукусиньки, с нами гораздо веселей, чем без нас.