Не мешки
Часть 6 из 24 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Запросто обойдёмся
Иногда я думаю (не планирую, а просто безответственно думаю по причине врождённой неугомонности), что можно было бы отлично жить где-нибудь ещё (например, у какого-нибудь видимого, разнообразия ради, моря). И мой город мгновенно реагирует внятным, как толчокинг в мордер, ощущением: ну и вали, больно надо, без тебя обойдусь.
Конечно обойдётся, вообще не вопрос. Мы с ним оба такие, без кого угодно запросто обойдёмся. Поэтому я не сержусь, а только устало думаю: вот интересно, ты правда хочешь быть тем, кто без меня обойдётся?
Вот кто бы спрашивал, – сердито думает город. – Своей дурной башке задай тот же самый вопрос!
Да чего тут задавать, если честно. От того варианта меня, который без этого города обойдётся, я пожалуй запрусь в подвале (и кошек с собой возьму).
Зима
Я ещё помню времена, когда зима мне казалось личным несчастьем (моим и всего остального мира, хаха). Собственно, только в прошлом году это окончательно изменилось, а теперь изменилось ещё раз, вот прямо сегодня, когда до меня дошло, что зима – это грандиозное мистическое приключение: мы все со своими домами, храмами, деревьями, собаками, кошками, и что там у нас есть ещё, ныряем во тьму, практически спускаемся в царство Аида, только без Аида и всего остального традиционного реквизита, потому что не может быть никакого традиционного, у каждого своё великое приключение, а на выходе – свой новый миф.
И
Идите куда хотите
Сегодня, когда мы с друзьями ходили (блукали, как говорил мой папа о бестолковых прогулках) по большому проходному двору, в который можно попасть через несколько проходов (ворот, подворотен, так называемых «брам») с Субачяус и Бокшто, перед нами появилось существо, не очень-то старательно притворяющееся пожилой человеческой женщиной, и приветливо сказало, указывая на условно пологий склон холма, по которому можно спуститься в соседний двор: «Вы можете здесь пройти, идите спокойно, идите, куда хотите, хоть налево, хоть направо, куда захотите, туда и можете идти».
Мы сердечно поблагодарили приветливое существо, не особо старавшееся сохранять человеческий облик, и пошли вниз по условно пологому склону холма, не налево, не направо, а прямо, всё-таки чувство противоречия довольно сильно во всех нас, и мы захотели пойти в единственном не указанном нам направлении.
Это было такое очень характерное для наших мест благословение, произнесённое совершенно в рамках виленских традиций, столь своевременно и одновременно обыденно, что очень легко было бы не обратить на него внимания и выбросить из головы, будь мы совсем дураки. Но мы – не совсем, хоть и пошли прямо (собственно, потому и пошли прямо, первостепенный долг всякого благословлённого – идти своим путём). А всё-таки я сейчас это записываю, потому что завтра есть завтра, всякое «завтра» – штука ненадёжная, никогда заранее не знаешь, кем проснёшься, и что этому кому-то покажется важным, а что – не очень. А теперь всё в порядке, этот завтрашний кто-то сможет мою сегодняшнюю запись прочитать.
(По всему выходит, я здесь, и правда, больше не автор, а снова персонаж, с которым каждый день что-нибудь да происходит, какая-нибудь история, придуманная совсем другим Автором, до которого мне как до неба, где Он, собственно, и сидит.)
Й
Йанипонил
Один из самых невыносимых багов в человеке (в пределах нормы, почти в любом) – стремление поставить отметку «йапонил» на любом рассматриваемом предмете. И, успокоившись, закрыть вопрос.
Штука в том, что понимание по сути своей сиюминутно и контекстуально. Да, вотпрямщас йапонил, и это правда так – вотпрямщас. Она перестанет быть правдой, как только у понявшего появится дополнительная информация (а она непременно появится, любое изменение в картине мира, включая естественные перепады нашего кровяного давления и случайно прочитанную в интернете статью о вышивании крестиком – дополнительная информация и есть). И вот тут-то в человеке воет сирена тревоги, и включается защитная система бедного ленивого якобы эффективного ума – дополнительную информацию по всякому вопросу, помеченному галочкой «йапонил», игнорировать. Чтобы не мешала на лаврах однажды достигнутого понимания почивать.
Придерживаться одного и того же мнения по всякому вопросу на протяжении многих лет в текущей культуре с какого-то перепугу считается добродетелью, тогда как это – слабость, баг, гораздо более опасный, чем может показаться. Дело не только в том, что «йапонивший» будет дураком – все люди в той или иной степени дураки, и с этим вполне можно жить.
Настоящая проблема – зомби-апокалипсис в отдельно взятом организме, который с возрастом (по мере накопления как бы «понятого») начинает игнорировать уже практически всю информацию, поступающую извне, кроме той, от которой совсем уж явственно вава бо-бо или, напротив, очень вкусно ням-ням. Так всё многообразие мира постепенно сводится к «вава бобо» и «вкусно ням-ням» – вот так выглядит старость многократно йапонившего. Это не отдельные патологические случаи, а касается практически всех.
Всё, что можно с этим сделать – развивать в себе способность к самому процессу понимания (перепонимания якобы понятого). И выдавать столько сиюминутных пониманий, сколько понадобится, иногда – несколько раз на дню. Такой подход не только делает нас гораздо умнее, чем в среднем по палате (это просто приятный побочный эффект), но и приучает быть открытыми к поступающей извне информации: она нам для дела, то есть, для перепонимания всего постоянно нужна! И кроме «вава бобо» у нас будет очень много разнообразной информации о мире. Всё больше и больше с каждым прожитым годом и даже днём (потому что функция принятия поступающей информации развивается от регулярного употребления, как любая другая). А он – трындец какой интересный, этот окружающий мир.
Дополнительная фишка, но это уже не только по конкретному вопросу, а вообще по всем: загрузить себя под завязку работой-не-из-под-палки, в том числе (в первую очередь) внутренней, умственной и душевной – способ набирать всё больше и больше сил. Сгущёнка энергии – стратегическое питание, выдаётся только участникам экспедиций и солдатам (воинам духа, хаха). Вернее, только они могут её сами взять, остальные просто до кладовой не добираются. Но в этом деле не бывает авансов. Сперва голые-босые, шатаясь от слабости, на четвереньках выступаем в поход, а кладовая будет по дороге. Где-нибудь за ближайшим углом.
К
Как мы победили светлое будущее
Будущее наступило для нас (наступило на нас) внезапно, где-то в конце семидесятых, когда учительница математики Феодосия Ивановна (её правда так звали), которая всегда была одета в зелёный кримпленовый костюм и вообще производила впечатление человека консервативного, надёжного, приволокла в класс странную машинку, немножко похожую на маленький телевизор; теперь-то ясно, что это был примитивный компьютер, а тогда мы не знали, как её назвать. Впрочем, у машинки было официальное название, она называлась КИСИ. Эта КИСИ должна была нас экзаменовать.
Работала машинка так: на экране появлялся вопрос и несколько вариантов ответов. Специальной палочкой надо было вдавить клавишу с номером, соответствующим правильному ответу, и приступать к следующей задаче. После пяти вопросов машинка выдавала правильные ответы и показывала число сделанных ошибок.
Феодосия Ивановна, в целом, была хорошая училка. Совершенно точно не злая, а местами так даже и откровенно добрая. Но КИСИ, вероятно, поработила её волю, по крайней мере, она вдруг как с цепи сорвалась. Вызывала к машинке всех подряд, начиная с отличников, и сатанински хохотала над нашими провалами, как будто КИСИ была демоном, который её одержал. Провалились, кстати, натурально все. То есть, никто не ответил на все вопросы, максимум, на два-три.
Задачки при этом были совсем несложные. Я думаю, проваливались мы от резкой смены формата. Раньше надо было просто выдать решение, а теперь выбрать правильный ответ из кучи неправильных. Это совсем другой метод, другие участки мозга работают, чтобы перестроиться нужно время. Сейчас мне такие тесты кажутся лёгкими и прикольными, типа примитивной компьютерной игрушки, а тогда натурально парализовал ум и волю этот новый формат.
Но что оказалось наиболее ужасным лично для меня – это тот факт, что машинка КИСИ не являлась живым собеседником. А была бездушным роботом, равнодушным к интонации, с которой ты отвечаешь. Для меня с тех пор очевидно, что, скажем, «четыре», произнесённое уверенным тоном, и «четыре» с полувопросительной интонацией – это два совершенно разных числа! И первое может быть правильным ответом только на примитивную задачку для первого класса (когда ты, к примеру, в шестом). А на сложную задачу правильный ответ – второе «четыре», уверенное «четыре» точно не подойдёт. Это натурально сводило меня с ума при общении с КИСИ: она ни хрена не слышит и не понимает, ей надо просто кнопку жать.
Феодосия Ивановна, обуянная демоном КИСИ, искренне недоумевала, почему мы выдаём такие ужасные результаты, отвечая машинке, и вполне вменяемы, когда пишем контрольные или отвечаем у доски. В конце концов, она сделала машинку КИСИ чем-то вроде карательного органа: кто плохо себя вёл, идёт отвечать к машинке, а кто хорошо, может идти к доске.
До конца учебного года мы ломали машинку КИСИ самыми разными способами. То есть, потерять специальную палочку для вдавливания кнопок было проще всего, но хитрая Феодосия Ивановна заменила палочку дамской шпилькой. У неё этих шпилек было дофига, всех не потеряешь. И не навыбрасываешься из окна.
Пришлось изобретать другие методы вандализма. И мы изобрели! (Ну как – «мы», изобретали другие люди, я не настолько гений, как некоторые мои бывшие соученики.) Большую часть времени машинка КИСИ стояла с погасшим экраном, но иногда её чинили, и снова начинались пытки и казни, в смысле, минуты позора и двойки в дневниках. До конца учебного года машинка КИСИ кое-как дотянула, но потом исчезла из нашей жизни навсегда. Видимо решили, что машинка портит школе показатели успеваемости. Ну или просто задолбались её чинить.
Так мы, храбрые дети семидесятых, победили светлое будущее, населённое боевыми машинками КИСИ и прочими немилосердными роботами. Но оно, мать его за ногу, всё равно пришло!
Как тут принято
Любовь моей жизни, Капитан Очевидность, просил передать, что настоящий неразрешимый (ну, почти не) конфликт (между индивидуумом и обществом, а также между отдельными индивидуумами) всегда случается на границе представлений о норме.
Иногда я думаю (не планирую, а просто безответственно думаю по причине врождённой неугомонности), что можно было бы отлично жить где-нибудь ещё (например, у какого-нибудь видимого, разнообразия ради, моря). И мой город мгновенно реагирует внятным, как толчокинг в мордер, ощущением: ну и вали, больно надо, без тебя обойдусь.
Конечно обойдётся, вообще не вопрос. Мы с ним оба такие, без кого угодно запросто обойдёмся. Поэтому я не сержусь, а только устало думаю: вот интересно, ты правда хочешь быть тем, кто без меня обойдётся?
Вот кто бы спрашивал, – сердито думает город. – Своей дурной башке задай тот же самый вопрос!
Да чего тут задавать, если честно. От того варианта меня, который без этого города обойдётся, я пожалуй запрусь в подвале (и кошек с собой возьму).
Зима
Я ещё помню времена, когда зима мне казалось личным несчастьем (моим и всего остального мира, хаха). Собственно, только в прошлом году это окончательно изменилось, а теперь изменилось ещё раз, вот прямо сегодня, когда до меня дошло, что зима – это грандиозное мистическое приключение: мы все со своими домами, храмами, деревьями, собаками, кошками, и что там у нас есть ещё, ныряем во тьму, практически спускаемся в царство Аида, только без Аида и всего остального традиционного реквизита, потому что не может быть никакого традиционного, у каждого своё великое приключение, а на выходе – свой новый миф.
И
Идите куда хотите
Сегодня, когда мы с друзьями ходили (блукали, как говорил мой папа о бестолковых прогулках) по большому проходному двору, в который можно попасть через несколько проходов (ворот, подворотен, так называемых «брам») с Субачяус и Бокшто, перед нами появилось существо, не очень-то старательно притворяющееся пожилой человеческой женщиной, и приветливо сказало, указывая на условно пологий склон холма, по которому можно спуститься в соседний двор: «Вы можете здесь пройти, идите спокойно, идите, куда хотите, хоть налево, хоть направо, куда захотите, туда и можете идти».
Мы сердечно поблагодарили приветливое существо, не особо старавшееся сохранять человеческий облик, и пошли вниз по условно пологому склону холма, не налево, не направо, а прямо, всё-таки чувство противоречия довольно сильно во всех нас, и мы захотели пойти в единственном не указанном нам направлении.
Это было такое очень характерное для наших мест благословение, произнесённое совершенно в рамках виленских традиций, столь своевременно и одновременно обыденно, что очень легко было бы не обратить на него внимания и выбросить из головы, будь мы совсем дураки. Но мы – не совсем, хоть и пошли прямо (собственно, потому и пошли прямо, первостепенный долг всякого благословлённого – идти своим путём). А всё-таки я сейчас это записываю, потому что завтра есть завтра, всякое «завтра» – штука ненадёжная, никогда заранее не знаешь, кем проснёшься, и что этому кому-то покажется важным, а что – не очень. А теперь всё в порядке, этот завтрашний кто-то сможет мою сегодняшнюю запись прочитать.
(По всему выходит, я здесь, и правда, больше не автор, а снова персонаж, с которым каждый день что-нибудь да происходит, какая-нибудь история, придуманная совсем другим Автором, до которого мне как до неба, где Он, собственно, и сидит.)
Й
Йанипонил
Один из самых невыносимых багов в человеке (в пределах нормы, почти в любом) – стремление поставить отметку «йапонил» на любом рассматриваемом предмете. И, успокоившись, закрыть вопрос.
Штука в том, что понимание по сути своей сиюминутно и контекстуально. Да, вотпрямщас йапонил, и это правда так – вотпрямщас. Она перестанет быть правдой, как только у понявшего появится дополнительная информация (а она непременно появится, любое изменение в картине мира, включая естественные перепады нашего кровяного давления и случайно прочитанную в интернете статью о вышивании крестиком – дополнительная информация и есть). И вот тут-то в человеке воет сирена тревоги, и включается защитная система бедного ленивого якобы эффективного ума – дополнительную информацию по всякому вопросу, помеченному галочкой «йапонил», игнорировать. Чтобы не мешала на лаврах однажды достигнутого понимания почивать.
Придерживаться одного и того же мнения по всякому вопросу на протяжении многих лет в текущей культуре с какого-то перепугу считается добродетелью, тогда как это – слабость, баг, гораздо более опасный, чем может показаться. Дело не только в том, что «йапонивший» будет дураком – все люди в той или иной степени дураки, и с этим вполне можно жить.
Настоящая проблема – зомби-апокалипсис в отдельно взятом организме, который с возрастом (по мере накопления как бы «понятого») начинает игнорировать уже практически всю информацию, поступающую извне, кроме той, от которой совсем уж явственно вава бо-бо или, напротив, очень вкусно ням-ням. Так всё многообразие мира постепенно сводится к «вава бобо» и «вкусно ням-ням» – вот так выглядит старость многократно йапонившего. Это не отдельные патологические случаи, а касается практически всех.
Всё, что можно с этим сделать – развивать в себе способность к самому процессу понимания (перепонимания якобы понятого). И выдавать столько сиюминутных пониманий, сколько понадобится, иногда – несколько раз на дню. Такой подход не только делает нас гораздо умнее, чем в среднем по палате (это просто приятный побочный эффект), но и приучает быть открытыми к поступающей извне информации: она нам для дела, то есть, для перепонимания всего постоянно нужна! И кроме «вава бобо» у нас будет очень много разнообразной информации о мире. Всё больше и больше с каждым прожитым годом и даже днём (потому что функция принятия поступающей информации развивается от регулярного употребления, как любая другая). А он – трындец какой интересный, этот окружающий мир.
Дополнительная фишка, но это уже не только по конкретному вопросу, а вообще по всем: загрузить себя под завязку работой-не-из-под-палки, в том числе (в первую очередь) внутренней, умственной и душевной – способ набирать всё больше и больше сил. Сгущёнка энергии – стратегическое питание, выдаётся только участникам экспедиций и солдатам (воинам духа, хаха). Вернее, только они могут её сами взять, остальные просто до кладовой не добираются. Но в этом деле не бывает авансов. Сперва голые-босые, шатаясь от слабости, на четвереньках выступаем в поход, а кладовая будет по дороге. Где-нибудь за ближайшим углом.
К
Как мы победили светлое будущее
Будущее наступило для нас (наступило на нас) внезапно, где-то в конце семидесятых, когда учительница математики Феодосия Ивановна (её правда так звали), которая всегда была одета в зелёный кримпленовый костюм и вообще производила впечатление человека консервативного, надёжного, приволокла в класс странную машинку, немножко похожую на маленький телевизор; теперь-то ясно, что это был примитивный компьютер, а тогда мы не знали, как её назвать. Впрочем, у машинки было официальное название, она называлась КИСИ. Эта КИСИ должна была нас экзаменовать.
Работала машинка так: на экране появлялся вопрос и несколько вариантов ответов. Специальной палочкой надо было вдавить клавишу с номером, соответствующим правильному ответу, и приступать к следующей задаче. После пяти вопросов машинка выдавала правильные ответы и показывала число сделанных ошибок.
Феодосия Ивановна, в целом, была хорошая училка. Совершенно точно не злая, а местами так даже и откровенно добрая. Но КИСИ, вероятно, поработила её волю, по крайней мере, она вдруг как с цепи сорвалась. Вызывала к машинке всех подряд, начиная с отличников, и сатанински хохотала над нашими провалами, как будто КИСИ была демоном, который её одержал. Провалились, кстати, натурально все. То есть, никто не ответил на все вопросы, максимум, на два-три.
Задачки при этом были совсем несложные. Я думаю, проваливались мы от резкой смены формата. Раньше надо было просто выдать решение, а теперь выбрать правильный ответ из кучи неправильных. Это совсем другой метод, другие участки мозга работают, чтобы перестроиться нужно время. Сейчас мне такие тесты кажутся лёгкими и прикольными, типа примитивной компьютерной игрушки, а тогда натурально парализовал ум и волю этот новый формат.
Но что оказалось наиболее ужасным лично для меня – это тот факт, что машинка КИСИ не являлась живым собеседником. А была бездушным роботом, равнодушным к интонации, с которой ты отвечаешь. Для меня с тех пор очевидно, что, скажем, «четыре», произнесённое уверенным тоном, и «четыре» с полувопросительной интонацией – это два совершенно разных числа! И первое может быть правильным ответом только на примитивную задачку для первого класса (когда ты, к примеру, в шестом). А на сложную задачу правильный ответ – второе «четыре», уверенное «четыре» точно не подойдёт. Это натурально сводило меня с ума при общении с КИСИ: она ни хрена не слышит и не понимает, ей надо просто кнопку жать.
Феодосия Ивановна, обуянная демоном КИСИ, искренне недоумевала, почему мы выдаём такие ужасные результаты, отвечая машинке, и вполне вменяемы, когда пишем контрольные или отвечаем у доски. В конце концов, она сделала машинку КИСИ чем-то вроде карательного органа: кто плохо себя вёл, идёт отвечать к машинке, а кто хорошо, может идти к доске.
До конца учебного года мы ломали машинку КИСИ самыми разными способами. То есть, потерять специальную палочку для вдавливания кнопок было проще всего, но хитрая Феодосия Ивановна заменила палочку дамской шпилькой. У неё этих шпилек было дофига, всех не потеряешь. И не навыбрасываешься из окна.
Пришлось изобретать другие методы вандализма. И мы изобрели! (Ну как – «мы», изобретали другие люди, я не настолько гений, как некоторые мои бывшие соученики.) Большую часть времени машинка КИСИ стояла с погасшим экраном, но иногда её чинили, и снова начинались пытки и казни, в смысле, минуты позора и двойки в дневниках. До конца учебного года машинка КИСИ кое-как дотянула, но потом исчезла из нашей жизни навсегда. Видимо решили, что машинка портит школе показатели успеваемости. Ну или просто задолбались её чинить.
Так мы, храбрые дети семидесятых, победили светлое будущее, населённое боевыми машинками КИСИ и прочими немилосердными роботами. Но оно, мать его за ногу, всё равно пришло!
Как тут принято
Любовь моей жизни, Капитан Очевидность, просил передать, что настоящий неразрешимый (ну, почти не) конфликт (между индивидуумом и обществом, а также между отдельными индивидуумами) всегда случается на границе представлений о норме.