На службе у Изгоя

Глава 4




Осень 1064 г. от Рождества Христова

Земли вожан

Наверное, для меня самым привлекательным в поездке оказались пейзажи русского севера. Например, чистейшие, обрамленные крупными каменными валунами озера, раскинувшийся по обеим сторонам дороги глухой бор из высоченных вековых сосен с редким вкраплением дубов да берез. Угрюмый, даже жутковатый по ночам, но такой чистый и светлый в солнечный день… Нам, к слову, можно сказать, повезло, и из шести дней пути небесное светило неизменно сопровождало нас четыре перехода, даря свое последнее тепло. И четыре дня я был свидетелем потрясающих, истинно волшебных в своей красоте закатов и рассветов! Однажды мы остановились на ночь на берегу реки, наловить неводами свежей рыбки да пополнить из родников запас воды. Ночью было очень зябко, но зрелище поднимающегося над водой ярко-красного, пламенного диска солнца, зеркально отразившегося в речной глади и окрасившего в багрянец небо и кромки деревьев, – это зрелище возместило мне тревожный, беспокойный от холода сон. А на закате того же дня небосвод вновь преобразился, приняв невиданный мной ранее мягко-сиреневый цвет – обволакивающий, успокаивающий, нежно-притягательный… Природа русского севера по-своему изумительно прекрасна, и красота эта невероятно теплая, какая-то необъяснимо родная, она смягчает душу и сердце. И остро чувствуется, что она истинно девственна, практически нетронута человеком: не захламлена тоннами мусора, не растерзана желающими построить бизнес на дешевой древесине…

Еще одной приятной стороной нашей поездки оказались вечерние постои и, в частности, еда. Утром гриди быстро грели остатки вчерашней каши, днем мы питались на ходу, краюхой хлеба, а вот вечером… Вечером мы каждый раз разбивали полноценный лагерь, сцепляя между собой пять телег, получался этакий мини-вагенбург в форме бастиона. Лошадей же треножили и отпускали пастись рядом с импровизированной крепостцой.

Так вот, на ночь дружинники готовили полноценную пшенную или овсяную кашу. Казалось бы, чему удивляться, каша и каша? Все верно. Вот только у княжьих гридей с собой была соль! Не для консервации, а для вкуса, добавлять в еду! Конечно, в варево они бросали ее значительно меньше тех объемов, к каким я привык в своем будущем, но после десяти дней употребления совершенно пресной еды откушать подсоленной было очень здорово! Кроме того, у гридей был с собой и малый запас вяленого мяса, который они бросали в кипяток прежде, чем вложить крупу. Конечно, от мяса оставался едва один привкус, да пара мелких кусочков на десять ложек, но все же хоть что-то! Наконец после стоянки на берегу реки мы отведали и рыбки, запеченной на вертеле и также посоленной…

Однако идиллическая картина нашего благополучного путешествия вовсе не исключает готовности дружины к сиюминутному вражескому нападению. Наоборот, мы не снимаем с себя кольчуг и мечей с поясов, практически все дружинники держат под рукой саадак с луком и колчан со стрелами, дозорные неизменно бдят, внимательно просматривая сосновый бор.

И все же первые пять переходов запомнились мне лишь с лучшей стороны – последними солнечными днями осени да дружеской компанией Георгия и остальных дружинников. Как я и думал, мы накоротке сошлись с Еремеем, тем самым воином, кому спасло жизнь мое вторжение в этот мир. Достаточно было поесть каши из одного котла да ночь поспать у одного костра, чтобы уже на следующее утро дружелюбно друг другу улыбаться. Затем последовала пара совместных походов в лес за валежником да пушистыми хвойными лапами – дружинники ложатся на них спать, застелив потниками и уложив под головы седла. И вот Еремей становится вторым в дружине человеком, с кем я пока неумело пытаюсь объясняться на древнерусском.

Но все равно первый человек, с которым я общаюсь, – Георгий. Практически всю поездку я провел рядом с десятником на передке замыкающей колонну телеги, управляя впряженной лошадью. Это оказалось совсем не трудно: жеребцы-тяжеловозы монотонно идут друг за другом, и, слава богу, никаких происшествий вроде соскочившего колеса или поломанной оси в пути не произошло.

Что же касается языковой практики, то я старался почаще общаться с Георгием и именно на древнерусском, пытаясь и собственные мысли на нем формулировать, и самому разбирать речь говорящего. Не сразу, но с каждым днем пути я говорил все лучше, а суровый и жесткий русич при ближайшем знакомстве оказался незлобивым и дружелюбным, улыбчивым парнем. По крайней мере, в те моменты, когда десятник позволяет себе расслабиться. К моему удивлению, Георгию исполнилось всего двадцать пять весен, как тут говорят, то есть он на каких-то два года старше Андерса! Да и меня заодно.

Я аккуратно выспрашивал у десятника о Ростиславе Владимировиче, истинном новгородском князе. Дружинник меня не разочаровал: отец изгоя, Владимир Ярославич, пользовался как у народа, так и у дружины большой любовью и уважением. Он был их князем, от начала и до конца новгородским. Многие помнили его успешные походы на ямь[42], войну с Византией[43] и потому поддерживали притязания сына на наследование отцовского удела. Тем более что теперь Великим Новгородом правит даже не князь из рода Рюриковичей, не один из родственников Ярослава Мудрого, а всего лишь киевский ставленник-посадник! Многим такой расклад пришелся не по душе. Особенно же учитывая, что именно с Новгорода началась Русь, именно Новгородом правил Рюрик, именно новгородские воины завоевали киевский престол вначале для Владимира, а потом и для Ярослава!

А кроме того, Ростислава Владимировича в походе на Тмутаракань сопроводили новгородский герой воевода Вышата да еще один знатный новгородец, Порей, что опять же добавило мятежному князю привлекательности в глазах местных. И то, что он бежал из Волыни и силой занял княжество, здесь, как оказалось, уже известно…

Одним словом, князь-изгой для Георгия был своим в полной мере, и мое робко высказанное желание податься к нему на службу он всецело одобрил. Правда, когда я предложил пойти вместе, десятник лишь весело рассмеялся, объяснив, что человек он семейный, двое малышей его дома ждут, а третьего жена в животе носит, и на дальние походы он не горазд.

Но, несмотря на отказ Георгия, духом я не пал, ведь решился вопрос с моим дальнейшим наймом. Как я понял со слов десятника, мои обязательства младшего дружинника истекали по прибытии обоза в Новгород. Мне даже пообещали выдать четверть гривны жалованья – конечно, не бруском серебра, а мелкими рублеными вырезками из серебряных дирхемов азиатской чеканки. Совсем немало, учитывая, что боевого коня можно купить за три полновесные гривны, а за десять – полный набор оружия и конскую сбрую. На первое время продержаться хватит, а уж там я наймусь в охрану к кому-нибудь из купчин, следующих на юг. Главное же, что никто не собирается включать меня в дружину насильно, и моя попытка уйти на юг в любом случае не будет расценена как дезертирство.

Это утро выбилось из колеи погожих деньков пронизывающим холодом от обильно выпавшей на рассвете росы да густым туманом. Последний укрывал землю едва ли не целый час после подъема. Но и после, когда он уже рассеялся, серая хмарь свинцового, темного от туч неба будто бы повисла над нашими головами. Сильного дождя пока не было, но и короткая морось, дважды накрывающая обоз, заставила насквозь продрогнуть – казалось, что стеганку под кольчугой можно отжимать.

А еще этот день от череды прочих отличает какое-то гнетущее, давящее ощущение.

Ожидание беды.

И хотя сам я пытаюсь мысленно гнать от себя это чувство, стараясь думать о том, что вызвано оно лишь непогодой, тревога не уходит, а лишь усиливается. Сосредоточенные взгляды десятника, бросаемые по сторонам, смолкшие разговоры, нервозность начавших вдруг брыкаться лошадей… Все это откровенно пугает.

И все же половину дневного перехода мы осилили без происшествий. Голод и банальное желание спать если не вытеснили тревогу, то хотя бы чуть-чуть подвинули ее. Да и до Новгорода осталось всего полтора перехода! Это как-никак вселяет определенную надежду. Если раньше мы старались обойти мелкие поселения вожан, не желая искушать людей слабой охраной оброка, то сегодня Георгий впервые высказался о возможности заночевать в деревне – в тепле да под нормальными крышами. Гриди встретили решение командира немым одобрением. Наконец небо стало проясняться, пару раз даже мелькнуло солнце – пусть и затянутое серой дымкой, но все же…

– Ну что, может, подкрепимся, десятник? Не заждались ли нас, часом, ломти хлеба?!

Русич повернул ко мне голову, уголки его губ тронула легкая улыбка… И в тот же миг лицо его посерело, а зрачки расшились, то ли от страха, то ли от ярости. Сердце больно кольнуло от предчувствия неминуемой беды, я посмотрел вперед, вслед за взглядом дружинника. Посмотрел на конец теряющейся в бору дороги, где из смыкающейся над головой чащи вылетел единственный скакун без седока, скакун одного из наших разведчиков… И тут же по ушам ударил яростный рев десятков разбойничьих глоток.

– Кругом…

Я едва успел произнести это слово, а десятник уже вскочил – то ли с ходу понял идею, то ли сам держал ее в голове на случай нападения.

– Еремей! Заворачивай!!! Телеги кругом ставим!!!

Сегодня молодой дружинник следует головным дозорным. Заслышав крик десятника, он тут же повернул коня и, подскочив к первой подводе, схватил жеребца под уздцы, помогая правящему ее развернуть. Остальные последовали их примеру, поспешил и я, понукая криком своего тяжеловоза и одновременно натягивая левый повод, заворачивая его на относительно свободной опушке.

– Быстрее!!! – яростно закричал Георгий, видя, как высыпали из чащи десятка четыре лихих людей.

Бездоспешные, с одними лишь топорами, сулицами да грубо сбитыми щитами в руках, они опасны своей многочисленностью и свирепостью. Еще бы, ведь их в три раза больше… За спинами основной массы разбойников кое-как встало с десяток лучников, уже наложивших стрелы на тетивы.

– Щиты!

Я успел вскинуть свой, половиной прикрыв десятника, половиной себя. И тут же в дерево что-то жестко вонзилось, еще одна стрела застряла в борту телеги. А вот сзади раздался истошный лошадиный визг, на моих глазах кобыла с пробитой шеей завалилась набок, погребая под собой дружинника из замыкающего разъезда. Послышался отчаянный крик боли.

– Твари! – ругнулся я.

Русич лишь зло оскалился, одновременно выкрикнув:

– Бей!

С нашей стороны в воздух взвились всего четыре стрелы, выпущенные с телег свободными стрелками. Но ударили они и сильнее, и точнее, разом свалив трех вражеских лучников. Одного, правда, подняли на руки и потащили к чаще – у него оказалось пробито плечо, – но за деревья отступили и остальные стрелки. Еще двое остались лежать на земле, получив ранения в грудь и в живот.

– Телеги скрепляй! Оброк наземь!!!

Десятник поспешил выпрягать жеребца, я же лихорадочно сбрасываю ногами чем-то звенящие мешки внутрь круга телег. Летят вниз и тюки со шкурами, и еще какая-то рухлядь. Пальцы правой руки нервно дрожат на древке сулицы. Нет, тело Андерса все помнит, оно готово к схватке и даже напрягается, словно желая уже послать дротик в набегающих врагов. Вот только это Андерс – а Андрею Карцову сегодня предстоит впервые убить человека. Или, быть может, самому пасть под топорами разбойников…


– Сулицы!

Георгий, опытный десятник, точно определил момент для нашего броска – и подготовленные гриди, к тому же стоящие на телегах, успели метнуть дротики буквально за секунду до атаки разбойников. Не меньше десятка сулиц ударили по врагам, насквозь прошивая ничем не защищенные тела.

Я также метнул дротик, успел совершить и второй бросок – тренированное тело викинга справилось без моего участия, я будто наблюдал за происходящим со стороны… Вот пальцы привычно смыкаются на древке, вот напрягается тело, сжимаясь словно пружина, вот его вес переносится на левую ногу, и одновременно резко выпрямляется правая рука, с силой отправляя смертельный снаряд в рослого, заросшего рыжей бородой разбойника… От вонзившегося в его живот дротика тот сложился пополам.

И тут же тяжелый удар сотряс мой щит: копейное навершие вражеской сулицы пробило дерево, резанув по кольчуге и чудом не прошив руку. Схватив топор, я с силой рубанул по древку, с хрустом ломая его, – а в следующий миг на телегу запрыгнул первый разбойник. Рефлекторно шагнув навстречу и резко выбросив левую руку вперед, я сбросил его жестким ударом щит в щит.

Одновременно правый бок пронзило острой болью: орудуя дротиком в ближнем бою, очередной противник ударил снизу, с открывшейся стороны. Копейное навершие легко пробило кольчугу и вошло в плоть под нижним ребром. Взревев от боли и схватив левой рукой за древко, я рывком дернул разбойника на себя – двойное крепление щита мне это позволило. В следующую секунду на голову врага обрушился топор, прорубив череп, а еще через мгновение мощный рывок вцепившихся в щит рук свалил меня с телеги, спасая от рвотного спазма.

– Варяг!

– Андрей!!! – вскричали сзади свои.

Тяжело приложившись о землю спиной, я все же успел подставить щит под рубящий удар вражеского топора. Рывком подтянув ноги и оперевшись на руку, я чуть приподнялся, приняв на защиту еще два тяжелых удара.

– Держись!

Гриди, колющие с телеги длинными мечами, прикрыли меня сбоку, но противник уже вцепился в щит, дернув на себя и открывая для очередного удара. Подавшись следом за рывком, я сумел встать и, выхватив нож, ударил снизу, из-под защиты. Хватка разбойника ослабла. Воспользовавшись моментом, я отпрыгнул назад.

– Поднимайся!!!

– Не могу, в спину ударят!

– Давай, Андрей, прикроем!

Заслышав над головой голос Георгия, я все же решился. Закинув на шею длинный ремень крепления, я схватился за телегу и резко подтянулся, перекидывая тело через борт. В повисший на ремне щит дважды вонзилось что-то легкое, по всему видать стрелы, но смертельного удара сулицы в спину не последовало. Одновременно спустил тетиву держащийся позади дружинник – и, судя по раздавшемуся крику боли, не промахнулся!

Глубоко и часто дыша, я свалился под ноги гридей, укрывшись за бортом подводы. Между тем десятник, яростно оскалившись, продолжает колоть мечом, щит его держится на левой руке, и лицо Георгия побелело от боли – вряд ли предплечье полностью срослось.

Пронзительно вскрикнул лучник, прогнувшись назад и рухнув внутрь кольца телег. Мне осталось лишь глухо выругаться: несмотря на сваленный с внутренней стороны оброк, кое-кто из разбойников сумел подлезть под подводами. И один из них сразил дружинника сулицей, ударив в спину…

– А-а-а!!!

Вскочив на ноги, я прыгнул в сторону от устремившегося в живот копейного навершия. На меня тут же налетел еще один разбойник, воздев над головой топор. Шагнув навстречу, подставляю под древко блок предплечья левой, одновременно выбросив правый прямой удар в горло. Он проломил гортань, свалив противника.

В следующую секунду меч со змеиным свистом покинул ножны, перерубив нацеленный в грудь наконечник сулицы. Обратным движением я вонзаю клинок в живот нападающего, вырвав его, еще парящий от теплой крови, тут же подсаживаюсь, пропуская над головой удар топора… И одновременно рублю навстречу под примитивный щит, полосуя очередного противника по незащищенному низу живота.

В кольце телег остался единственный успевший подняться на ноги разбойник – уже наложивший стрелу на тетиву. Взревев от страха и ярости, вскакиваю на ноги, одновременно с силой метнув меч – в бросок я вложил весь страх и отчаяние… Сделав один оборот, клинок врезался в грудь разбойника, отбросив его под подводу.

В правую сторону корпуса, чуть ниже ключицы, словно вонзили раскаленный прут. Опущенный книзу взгляд уткнулся в торчащую из плоти стрелу. Все-таки лучник успел… Я попытался взять правой рукой оброненный противником топор, но плечо пронзило болью. Схватившись за древко левой, шагнул вперед и неловко ударил по голове очередного разбойника, показавшегося из-под подводы. Удар дался тяжело, правую сторону будто током пробило, но лезвие все же прорубило висок врага. С трудом выпрямившись, я повел глазами по сторонам – но, кажется, ушлые противники, пытавшиеся пролезть под телегами, уже закончились.

Сознание стало меркнуть, а почва будто бы уходила из-под ног. Потеря крови… Висящий за спиной щит с каждой секундой становился все тяжелее. В конце концов устав бороться, я присел на одно колено и оперся на топор. Попытался проморгаться, но глаза продолжали слипаться… Вскоре я почувствовал, что заваливаюсь на бок, и уже не смог этому сопротивляться. Последним, что отложилось в памяти, был торжествующий рев дружинников.





Глава 5




Начало декабря 1064 г. от Рождества Христова

Великий Новгород

Я открыл глаза из-за пронзительного, визгливого детского попискивания. Практически сразу оно прервалось, перебитое грудным женским напевом да мерным покачиванием люльки, но мышцы корпуса уже самопроизвольно напряглись – и тут же их прострелило болью в местах обоих ранений.

Стараясь не потревожить туго перевязанную грудь, я аккуратно перевернулся на бок и скосил глаза в сторону молодой женщины, качающей ребенка в люльке. Уютная корзиночка, устланная овчиной, подвешена к потолку, как и многое другое в срубе-пятистенке. Вот ее и качает столь волнующая меня женщина – хотя какая женщина, ей всего-то двадцать весен! По моим меркам совсем еще молодая девушка, в нашем мире в таком возрасте едва ли десятая часть замуж выходит…

Злата… По совести сказать, жена соратника произвела на меня неизгладимое впечатление. Я ведь ожидал совершенно иного от внешности местных женщин, говорят, лица крестьян начала двадцатого века были удивительно некрасивы. Кто-то объяснял это тем, что истинно привлекательны были только дворянки – за счет «породы», многовековой селекции «лучших из лучших». А кто-то, и, на мой взгляд, более справедливо, утверждает, что убогость их внешности связана с вырождением – прямым следствием столетий крепостного права. Оно ведь исключало саму возможность самостоятельного переселения крестьян… Что же, судя по белой, гладкой коже Златы, тугой косе русых, искрящихся на солнце волос, выбивающихся из-под платка, по идеально правильным чертам очаровательного, необычайно привлекательного лица с теми самыми «соболиными бровями» и пухлыми, алыми губами – здесь до вырождения еще очень далеко. И селекция «лучших из лучших» была возможна далеко не только в дворянской среде… Но буквально пленили меня именно глаза Златы – два настоящих, не побоюсь этого слова, бездонных голубых омута, затянувших меня при первом же взгляде. Хотя какие омуты? Скорее чистые звезды, манящие в недостижимые дали…

Между тем все еще гибкая, несмотря на уже трое родов (Злата родила, пока Георгий был на полюдье), женщина встала, и на одно короткое мгновение ее длинная, до пола, рубаха четко легла по фигуре, задравшись притом выше колен. У меня перехватило дыхание от одного взгляда на высокую, полную грудь, выгодно оттеняющую практически плоский живот, на широкие бедра и стройные белые ноги. Злата, перехватив мой взгляд, стыдливо одернула подол – я столь же стыдливо отвел глаза, поспешив спросить:

– Может, давай я схожу за водой? Я уже нормально на ногах держусь.

В ответ раздался веселый, совершенно беззаботный смех:

– Не позорься, Андрей, и меня перед соседями не позорь! Где это видано, чтобы мужик с коромыслом бабским к колодцу шел!

– А дрова? Давай дров принесу? – с надеждой в голосе произнес я.

Злата бросила взгляд на крохотное слуховое оконце, после чего отрицательно мотнула головой.