На службе у Изгоя
Часть 11 из 33 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но, кажется, мои слова успокоили женщину, и она отправилась в шатер на носу корабля. Обычно в нем путешествовал сам купец, но теперь… Кстати о купце.
– Тебя, Борей, я тоже прошу остаться! – Я схватил упитанного торговца за ворот кафтана и с силой толкнул его на корабль.
Кажется, нам удалось!
Часть вторая
Ярость касогов
Глава 1
Июнь 1065 г. от Рождества Христова
Русское море, окрестности Таманского полуострова
Молочная, белая пелена тумана заволокла все пространство вокруг. Он настолько густой, что не видно даже корабельного носа, находящегося всего в пяти метрах. Кормчий, всю ночь ведший ладью вдоль берега Крыма, устало выдохнул:
– Суши весла.
Потянулись томительные минуты ожидания. Усталость берет свое, хочется просто закрыть глаза и забыться даже коротким, тревожным сном – но нельзя. Мы в море, тут всякое может быть – вон вынесет нас незаметное в тумане течение на скалы, как тогда спасаться?
Впрочем, по идее, с восходом солнца – если оно сегодня, конечно, взойдет – туман рассеется. И тогда нам останется финальный, всего в пару часов рывок до Тмутаракани – само наличие белого морока говорит о том, что берег близко!
Слева послышалось шевеление, короткий детский всхлип. Княгиня, дремавшая, прислонившись к моему плечу, тут же открыла усталые, красные от недосыпа глаза. Прижав покрепче привязанного к ней Василько, она стала его монотонно укачивать, негромко напевая:
– У-у-у, у-у-у, у-у-у…
Неожиданно мне почудился скрип укрючины и легкий плеск воды. Я положил руку на плечо женщины и как можно спокойнее произнес:
– Тихо.
Княгиня, привыкшая доверять мне за время плавания, сразу смолкла. В повисшей тишине вновь отчетливо раздался плеск – словно кто-то совсем недалеко опустил в воду весла. Рыбаки?
– Брони надеть!
Мой звенящий от напряжения голос – тут, как говорится, лучше перебдеть – мигом привел в чувство дружинников, зашуршавших лежащими в ногах свертками с кольчугами.
И в этот самый миг над морем раздался леденящий душу, протяжный волчий вой, от которого волосы встали дыбом:
– Ау-у-у-у-у!!!
Удивительно, но самый опасный, как мне казалось, участок пути, а именно верхом от Бужеска до окрестностей Плеснеска, мы преодолели без происшествий. Да и вообще, побег нам, как ни странно, удался в полной мере: никто не успел своевременно послать корабли вдогонку, никто не пытался преследовать вдоль берега Луги. Видимо, мой маневр с «похищением» княжича сработал на все сто, хотя на деле от начала и до конца был сплошной авантюрой. Да, мы прошли по краю – но порой только так и можно добиться успеха!
Набрав хорошую скорость с попутным течением, ладья Борея добралась до места слияния Луги с Бугом, где опытный кормчий провел ее мимо стремени[61] широкой полноводной реки. Тут уж гребцам пришлось приналечь на весла, но я твердо пообещал раздать серебро, как только доберемся до Бужеска, и люди старались на совесть. Да и Борей, обмозговав ситуацию, поспешил заверить нас с княгиней в своих самых что ни на есть верноподданнических чувствах. Правда, веры ему не было ни на грош, но все же мнимый союзник на корабле гораздо лучше открытого и явного врага, подбивающего команду на бунт.
Словом, до окрестностей города мы добрались без происшествий, то и дело ловя попутный ветер. Когда же Божан уверенно вывел нас к небольшой речной бухте с узким песчаным пляжем, я приказал причаливать в последний раз – до того мы каждый раз выбирались на берег на время стоянки, вытаскивая на сушу и судно. Правда, ночевали все на ладье, а наша четверка все время несла посменное дежурство у шатра княгини. Мало ли… Да и бегства кого-либо из гребцов никак нельзя было допустить – но обошлось.
И вот, наконец-то покинув корабль, мы верхом за один переход добрались до Серета. Конечно, были определенные осложнения, например, детей пришлось пристегивать к себе поясами, да еще и дополнительно обвязывать их. Ланка же вынужденно напялила под юбку мужские портки и располосовала ее побоку, дабы спокойно ехать в мужском седле – дамского еще никто не придумал. На лицо княгини в те мгновения было страшно смотреть… Но она хотя бы умела ездить верхом, что уже хлеб – как-никак мадьярка.
Вот только когда мы вышли к маленькой речной бухте, похожей на ту, где мы покинули Борея… М-да, Еремея не в чем обвинить, он нанял корабль с командой, рискнувшей идти до самой Тмутаракани. Ладья купца была торговой, дощатой – то есть целиком собрана из досок, широкой и просторной, так что могла перевозить лошадей и позволяла разбить на носовой площадке шатер. А наше новое судно представляло собой ладью набойную, основой которой было единственное выдолбленное дерево (в нашем случае дуб), а борта наращены досками. Разбить шатер на ней просто негде, да и усадить княгиню с детьми было возможно лишь на местах гребцов.
Пришлось ссадить сразу четверых мужиков, выдав им треть доли обещанного за перевоз серебра и каждому по коняге. Опасного свидетеля Божана также пришлось пощадить, оставив ему двух лошадей в качестве платы. Я-то изначально думал упокоить его вечным сном, хотя и терзался подобным поступком, но после того, как мы оставили в живых гребцов, убийство Божана потеряло всякий смысл. Я лишь потребовал от проводника хранить молчание, объяснив, что раз он берет плату, то становится соучастником побега. Глуповатый с виду мужик согласно кивал, но… Что творилось у него в голове, одному Богу известно. Однако наш путь по Серету и Днестру, а главное, то, что мы вышли в море у Белгорода, доказывают, что Божан или вовсе не попался нашим преследователям, или смолчал, на какой ладье мы ушли.
А может, в их распоряжении просто не оказалось ресурсов для погони или перехвата? Что на Серете, что на Днестре мы шли по стремени реки, конному догнать нас было невозможно. Даже легкие половецкие всадники не смогли угнаться за нами, несмотря на то что однажды их разъезд вышел на место стоянки.
Тогда мы потеряли под их стрелами трех гребцов. Ох и натерпелись же страху… Княгиню и княжичей успели закрыть щитами, а вот команда осталась незащищенной. Стрелы впивались в людскую плоть, и только малочисленность разъезда не позволила куманам перебить отряд – или сократить до той численности, когда управлять ладьей стало бы невозможно. М-да, показали половцы свой волчий оскал… Ведь шли мы по княжеским землям, по Днестру хватает славянских поселений, а у вождей куманских с русскими князьями пока еще заключен мир. Впрочем, разбойники на то и разбойники, чтобы атаковать одинокую ладью с целью перебить экипаж и забрать товар. Когда мы приблизились к очередному городу-крепости, половецкая погоня отстала – да и как только мы вышли на стремя, даже без трех гребцов удалось развить такую скорость, что степняки едва мелькали в границах видимости.
Так вот, по всему видать, конный гонец до Белгорода раньше нас просто не добрался бы. Что же касается голубиной почты – похоже, на Руси ее просто не знают, по крайней мере, никто из моих соратников про такой вид связи не слышал. Да и с чем отправлять птиц? Русичи пишут на бересте, а не на папирусе или пергаменте. Разве далеко унесет голубь кусок коры?
Пожалуй, самой сложной проблемой стало путешествие вместе с детьми и женщиной. Мы все компактно сели на носу ладьи – княгиня заняла место на скамье рядом со мной, Рюрик с Радмиром, Володарь с Радеем, а Василько покоился на руках матери. Вот только на реке было все время прохладно, водяные брызги постоянно попадали на детей, так что вскоре все они всерьез засопливили. А разве усидит маленький ребенок целый день на одном месте? Только отвлечется дружинник-гребец, как маленькие шустрые шельмецы вскакивали и пытались бегать между скамьями, Рюрик и вовсе едва не свалился в воду. Ох и кричала же княгиня… Все же женщина есть женщина, тем более мать, и за детей ей дико страшно. А поскольку в способности взвинтить всем нервы принцесса превосходила обычных баб, на борту ладьи царила нервозная, напряженная обстановка. Нет, малышей мы привязали к моим ратникам, да только они чуть ли не все время плакали, изматывая душу и нам, и матери…
Другой проблемой стало кормление детей. Если старшие сыновья Ростислава уже привыкли к твердой пище и, хорошенько проголодавшись, стали есть пресную кашу команды, заедая ее сухарями, то маленького Василько только-только начали к ней приучать. И, наоборот, от груди кормилицы-матушки его еще не отучали, так что голодный ребенок чуть ли не все время орал. Пытались дать ему рассасывать жесткие сухари, но мальчику не хватало терпения ждать, пока черствый хлеб размякнет настолько, что его можно есть. От каши же ребенок съедал лишь жижицу без крупы, и той ему явно не хватало для насыщения.
Я видел терзания Ланки, боль и волнение матери, никогда не кормившей детей из-за княжеской традиции использовать матушек. Наконец я предложил ей попробовать дать малышу грудь – по идее, после постоянного рассасывания молоко должно было прийти день на третий-четвертый. Поначалу княгиня лишь мерила меня взглядом, полным презрения и негодования, но я показал, как можно накинуть мой плащ на ребенка и грудь. Наконец Ланка решилась, и, слава богу, дорвавшийся до груди малыш прекратил реветь, а позже к счастливой растроганной матери пришло молоко! Да, оно того стоило – увидеть полные женского счастья глаза, глаза матери, впервые познавшей радость кормления своего малыша…
Само присутствие молодой, привлекательной женщины меня сильно смущало. Команда, равно как и мои воины, узнав, кого они везут, перестали видеть в Ланке объект естественных желаний, а вот я… Иногда мне кажется, что искусственный разум специально строит эту реальность таким образом, чтобы все привлекавшие меня женщины были женами в той или иной мере важных для меня людей. Видимо, это очередной этап испытания – научиться контролировать свои чувства и желания ради выполнения поставленной задачи!
Но даже это осознание не помогало – сложно сохранять спокойствие, ощущая близость красивой женщины, особенно учитывая, как долго у меня ничего не было!
Но еще хуже было из-за стыда. Ведь сидя все время на веслах (хорошо хоть опыт Андерса никуда не делся), я провонял потом хуже коня. Да все гребцы, вся команда дико пропахла потом, но рядом с княгиней сидел именно я! Ловя себя на мысли о том, как же от меня разит, я чувствовал жгучий стыд.
Впрочем, давно не ходившая в баню Ланка также не розами благоухала, хотя, честно сказать, крепкий мужской аромат перебивал любые иные запахи. Но были и еще проблемы – например, отправление естественной нужды. Гребцы, чьи биологические ритмы давно подстроились под дневные переходы, зачастую оправлялись еще на стоянке, крайне редко прибегая к помощи деревянной бадьи, установленной на корме ладьи. А вот организм Ланки периодически требовал… И тогда дико стесняющаяся княгиня жестами просила меня пойти с ней. На корме я расправлял свой плащ, закрывая ее от кормчего. Гребцы смотрели вперед, однако оставалась вероятность того, что кто-то обернется, не удержится от соблазна.
Некоторое время спустя я почувствовал со стороны женщины признательность, невысказанную вслух благодарность – ее передавали теплые, иногда даже застенчивые взгляды, мягкие интонации голоса… Мне казалось, что я вызвал женский интерес принцессы, и тогда мне хотелось сделать всего один короткий, маленький шажок, лишь раз потянуться к ее губам, привлечь к себе… И тогда, я был уверен, Ланка ответила бы на поцелуй, позволила прикоснуться к себе, властно привлечь ее, стать с ней единым целым…
Но я боялся этого шага, и не только потому, что был уверен, что женщина откажет, и даже не из-за страха перед возмездием со стороны князя-мужа, вовсе нет. Просто если бы мы с Ланкой согрешили, то как я смог бы смотреть в глаза Ростиславу, как смог бы служить человеку, которого предал еще до момента знакомства?!
Если бы еще дети не простудились… Об этом я волновался больше всего – поэтому на стоянках мы укрывали их сразу несколькими теплыми овчинами, обильно поили горячими взварами, добавив в них землянику и ромашку, а на время переходов плотно укутывали. Нам повезло – несмотря на простуду, жар не поднялся ни у кого из мальчишек.
В остальном же путь по Днестру был волшебен. Вдоль реки то поднимались живописные холмы, то стояли глухие дубравы, то простиралась бескрайняя, заполненная солнечным светом степь. На рассвете и на закате, пока дорога наша проходила лесами, все вокруг оживало пением сотен птиц – и это было действительно пение: многоголосное, созвучное, необъяснимо прекрасное. Ему вторили грустные, трогающие душу распевы гребцов, затягиваемые перед сном, – а вот на веслах, наоборот, они исполняли что-то бодрое, ритмичное, и я быстро подхватывал смутно знакомые мотивы. Степь же, изнывающая под жарким солнцем днем, утром и вечером начинала дышать – ароматы пробуждающихся цветов, освеженных выпавшей росой, сливались в неповторимый, совершенный аромат, столь насыщенный, что, казалось, воздух можно резать и есть!
Одним из самых запомнившихся, волнительных моментов похода стал выход в море. Кормчий – капитан Натан, направляющий движение ладьи рулевым веслом-потесью и способный провести ее морем как по солнцу, так и по звездам, решил разбить путь от Белгорода до Тмутаракани на два перехода. Первый – от устья Днестра до западной оконечности Крымского полуострова в районе Херсона и второй – уже до самой Тмутаракани. Каждый из них должен был занять где-то около суток, от стандартных вечерних речных стоянок Натан решил воздержаться – и причаливать тяжело, и опасность столкновения со степняками слишком высока. Ну а кроме того, для гребцов продолжительные морские переходы не были редкостью – скорее уж наоборот, стандартом.
Перед самым выходом кормчий дал людям продолжительный отдых, за день до того пройдя меньше нормы, которую я определил примерно километров в сто пятьдесят. Люди проспали часов десять и плотно позавтракали, прежде чем погрузиться в ладью. Перед спуском на воду заметно волнующийся Натан неожиданно для меня призвал команду к молитве и чинно, степенно прочитал девяностый псалом.
Гребцы, мои гриди, княжна и я сам – все вместе мы с необъяснимым трепетом, охватившим сердце, усердно повторяли слова древнего псалма-защиты. Много столетий позже в этих же местах его будут так же трепетно читать моряки святого праведного воина – адмирала Федора Ушакова.
Мое сердце затрепетало, когда вдали показалась стремительно приближающаяся гладь Черного… да нет, Русского моря! Его бескрайний простор, необъятность и красота разожгли в душе одновременно два противоположных чувства: ликование перед скорой встречей и в то же время страх перед всемогущей стихией. Да, спокойное, привлекательное море может в одночасье разыграться бурей, штормом, топившим и гораздо более устойчивые корабли в девятнадцатом веке[62], куда уж нашей набивной ладье! В тот миг я в нерешительности взглянул на Ланку и встретил полный веры взгляд женщины, тут же согревший сердце и развеявший мои сомнения. Тогда я окончательно поверил, что у нас все получится.
И действительно, течение Днестра легко вытолкнуло нас в морские воды, Наум практически сразу сумел поймать попутный ветер, а гребцы с дружным «Э-э-эх!» опустили весла в воду… До первой стоянки мы добрались без происшествий, хотя к концу перехода все дико устали. Хорошо хоть мышцы спины и рук уже значительно окрепли за время речного перехода и практически не болели.
Потом была суточная стоянка, продолжительный, многочасовой сон и дружное подъедание остатков съестных запасов. Наум все рассчитал до начала похода, и крупа для каш в аккурат закончилась – но ведь и нам остался единственный переход до точки назначения!
Увы, погода испортилась, море, пусть и несильно, но волновалось, и ночью небо было практически беззвездным. Правда, рисковый кормчий, ведший ладью вдоль едва различимого берега, решился идти и во тьме, и гребли мы до самого утра – да только в предрассветных сумерках на воду лег туман, после чего весла пришлось сушить.
И вот туман вдруг пронзил многоголосный волчий вой…
– Касоги!!! – услышал я за спиной полный злости и разочарования крик Наума. Кормчий отдал приказ команде: – От себя гребем, от себя!
Мужики, одновременно выдохнув «Ух-х!», взялись за весла, опуская их в воду и толкая от себя – учитывая симметричную узость обоих носов ладьи и отсутствие поднятого паруса, их усилия тут же погнали корабль назад. Но воинам присоединиться к гребцам я не дал:
– Радмир, натягивай тетиву! Михаил, Тимофей, не отходите от княжны и детей! Остальные – держаться рядом, будем встречать!!!
Перебежав к носу, я стал напряженно вглядываться в туман, пытаясь разглядеть в мороке пиратский корабль. И вскоре сквозь молочную пелену проступил узкий, хищный силуэт судна с сильно вытянутым вперед рогатым носом… Ох и на мерзкие сравнения он наводит!
– Радмир, ко мне! Наум! Быстро сюда горшки со смолой!
Лучник встал рядом, наложив стрелу на тетиву.
– Не спеши! Сейчас же обмотай два-три наконечника паклей, обмочи их в смоле, один воткни и сразу подожги.
Запыхавшийся гребец подал мне горшки, лучник вопросительно воззрился на меня:
– Что думаешь делать?
– Поджечь их… Наум! Еще пять гребков, и тормозите, пусть приблизятся! А как только я крикну, плывите изо всех сил! И пусть твои люди приготовят щиты! Михаил, Тимофей, отведите семью князя к кормчему, в хвост, и прикрывайте их!
Перед погружением я пересмотрел кучу исторических фильмов по выбранной эпохе. Не сказать, что сценаристы и режиссеры очень уж стремились сохранить в них достоверность, так что просмотр был скорее фоном, позволяющим сохранить настрой, но… В одном не самом плохом фильме «И на камнях растут деревья» я увидел зацепивший меня момент: новгородский парень Кукша поджигает корабль викингов, забрасывая его круглыми емкостями с горящей смолой. Правда, он закручивал их будто бы пращой, а что у меня, что у Андерса таких навыков нет, да и корабельная смола хранилась у Наума именно что в горшках… Так что я решил не мудрствуя лукаво разбить оба о судно касогов, подпустив его поближе.
– Готов?
Радмир, успевший подпалить маленький кусочек трута-ветоши, сноровисто орудуя кремнем и кресалом, утвердительно кивнул, поджигая паклю на первой стреле.
– Ну сейчас мы им зададим…
Ладья – а корабль пиратов больше всего похож на ладью, разве что чуть уже, – приблизилась уже метров на семь к нашему практически замершему судну. Все это время я прикрывал нас с Радмиром щитом, ожидая града стрел и дротиков, но обошлось – видимо, у касогов, как и у викингов на драккарах, абордажная команда и гребцы одни и те же люди. Не стали азартные парни тратить время на обстрел, стремясь как можно быстрее догнать нас.
– Давай…
Тихо подстегнув самого себя голосом, с бешено бьющимся сердцем я оттянул правую руку назад – и тут же резко бросил горшок вперед. В прошлой жизни я был неважнецким метальщиком, а оттого очень волновался – но выручили навыки Андерса, привыкшего запускать во врага сулицы и боевые топоры: горшок разбился точно о корпус ладьи касогов, прямо под носом!
– Давай!!!
– Греби!
Резко выпрямившийся Радмир, практически не целясь, выпустил горящую стрелу. Маслянистое пятно, в которое она вонзилась, занялось огнем буквально через пару ударов сердца. Практически одновременно со мной кормчий подстегнул гребцов, тут же опустивших весла в воду с оглушительным «Ух-х»!
– Тебя, Борей, я тоже прошу остаться! – Я схватил упитанного торговца за ворот кафтана и с силой толкнул его на корабль.
Кажется, нам удалось!
Часть вторая
Ярость касогов
Глава 1
Июнь 1065 г. от Рождества Христова
Русское море, окрестности Таманского полуострова
Молочная, белая пелена тумана заволокла все пространство вокруг. Он настолько густой, что не видно даже корабельного носа, находящегося всего в пяти метрах. Кормчий, всю ночь ведший ладью вдоль берега Крыма, устало выдохнул:
– Суши весла.
Потянулись томительные минуты ожидания. Усталость берет свое, хочется просто закрыть глаза и забыться даже коротким, тревожным сном – но нельзя. Мы в море, тут всякое может быть – вон вынесет нас незаметное в тумане течение на скалы, как тогда спасаться?
Впрочем, по идее, с восходом солнца – если оно сегодня, конечно, взойдет – туман рассеется. И тогда нам останется финальный, всего в пару часов рывок до Тмутаракани – само наличие белого морока говорит о том, что берег близко!
Слева послышалось шевеление, короткий детский всхлип. Княгиня, дремавшая, прислонившись к моему плечу, тут же открыла усталые, красные от недосыпа глаза. Прижав покрепче привязанного к ней Василько, она стала его монотонно укачивать, негромко напевая:
– У-у-у, у-у-у, у-у-у…
Неожиданно мне почудился скрип укрючины и легкий плеск воды. Я положил руку на плечо женщины и как можно спокойнее произнес:
– Тихо.
Княгиня, привыкшая доверять мне за время плавания, сразу смолкла. В повисшей тишине вновь отчетливо раздался плеск – словно кто-то совсем недалеко опустил в воду весла. Рыбаки?
– Брони надеть!
Мой звенящий от напряжения голос – тут, как говорится, лучше перебдеть – мигом привел в чувство дружинников, зашуршавших лежащими в ногах свертками с кольчугами.
И в этот самый миг над морем раздался леденящий душу, протяжный волчий вой, от которого волосы встали дыбом:
– Ау-у-у-у-у!!!
Удивительно, но самый опасный, как мне казалось, участок пути, а именно верхом от Бужеска до окрестностей Плеснеска, мы преодолели без происшествий. Да и вообще, побег нам, как ни странно, удался в полной мере: никто не успел своевременно послать корабли вдогонку, никто не пытался преследовать вдоль берега Луги. Видимо, мой маневр с «похищением» княжича сработал на все сто, хотя на деле от начала и до конца был сплошной авантюрой. Да, мы прошли по краю – но порой только так и можно добиться успеха!
Набрав хорошую скорость с попутным течением, ладья Борея добралась до места слияния Луги с Бугом, где опытный кормчий провел ее мимо стремени[61] широкой полноводной реки. Тут уж гребцам пришлось приналечь на весла, но я твердо пообещал раздать серебро, как только доберемся до Бужеска, и люди старались на совесть. Да и Борей, обмозговав ситуацию, поспешил заверить нас с княгиней в своих самых что ни на есть верноподданнических чувствах. Правда, веры ему не было ни на грош, но все же мнимый союзник на корабле гораздо лучше открытого и явного врага, подбивающего команду на бунт.
Словом, до окрестностей города мы добрались без происшествий, то и дело ловя попутный ветер. Когда же Божан уверенно вывел нас к небольшой речной бухте с узким песчаным пляжем, я приказал причаливать в последний раз – до того мы каждый раз выбирались на берег на время стоянки, вытаскивая на сушу и судно. Правда, ночевали все на ладье, а наша четверка все время несла посменное дежурство у шатра княгини. Мало ли… Да и бегства кого-либо из гребцов никак нельзя было допустить – но обошлось.
И вот, наконец-то покинув корабль, мы верхом за один переход добрались до Серета. Конечно, были определенные осложнения, например, детей пришлось пристегивать к себе поясами, да еще и дополнительно обвязывать их. Ланка же вынужденно напялила под юбку мужские портки и располосовала ее побоку, дабы спокойно ехать в мужском седле – дамского еще никто не придумал. На лицо княгини в те мгновения было страшно смотреть… Но она хотя бы умела ездить верхом, что уже хлеб – как-никак мадьярка.
Вот только когда мы вышли к маленькой речной бухте, похожей на ту, где мы покинули Борея… М-да, Еремея не в чем обвинить, он нанял корабль с командой, рискнувшей идти до самой Тмутаракани. Ладья купца была торговой, дощатой – то есть целиком собрана из досок, широкой и просторной, так что могла перевозить лошадей и позволяла разбить на носовой площадке шатер. А наше новое судно представляло собой ладью набойную, основой которой было единственное выдолбленное дерево (в нашем случае дуб), а борта наращены досками. Разбить шатер на ней просто негде, да и усадить княгиню с детьми было возможно лишь на местах гребцов.
Пришлось ссадить сразу четверых мужиков, выдав им треть доли обещанного за перевоз серебра и каждому по коняге. Опасного свидетеля Божана также пришлось пощадить, оставив ему двух лошадей в качестве платы. Я-то изначально думал упокоить его вечным сном, хотя и терзался подобным поступком, но после того, как мы оставили в живых гребцов, убийство Божана потеряло всякий смысл. Я лишь потребовал от проводника хранить молчание, объяснив, что раз он берет плату, то становится соучастником побега. Глуповатый с виду мужик согласно кивал, но… Что творилось у него в голове, одному Богу известно. Однако наш путь по Серету и Днестру, а главное, то, что мы вышли в море у Белгорода, доказывают, что Божан или вовсе не попался нашим преследователям, или смолчал, на какой ладье мы ушли.
А может, в их распоряжении просто не оказалось ресурсов для погони или перехвата? Что на Серете, что на Днестре мы шли по стремени реки, конному догнать нас было невозможно. Даже легкие половецкие всадники не смогли угнаться за нами, несмотря на то что однажды их разъезд вышел на место стоянки.
Тогда мы потеряли под их стрелами трех гребцов. Ох и натерпелись же страху… Княгиню и княжичей успели закрыть щитами, а вот команда осталась незащищенной. Стрелы впивались в людскую плоть, и только малочисленность разъезда не позволила куманам перебить отряд – или сократить до той численности, когда управлять ладьей стало бы невозможно. М-да, показали половцы свой волчий оскал… Ведь шли мы по княжеским землям, по Днестру хватает славянских поселений, а у вождей куманских с русскими князьями пока еще заключен мир. Впрочем, разбойники на то и разбойники, чтобы атаковать одинокую ладью с целью перебить экипаж и забрать товар. Когда мы приблизились к очередному городу-крепости, половецкая погоня отстала – да и как только мы вышли на стремя, даже без трех гребцов удалось развить такую скорость, что степняки едва мелькали в границах видимости.
Так вот, по всему видать, конный гонец до Белгорода раньше нас просто не добрался бы. Что же касается голубиной почты – похоже, на Руси ее просто не знают, по крайней мере, никто из моих соратников про такой вид связи не слышал. Да и с чем отправлять птиц? Русичи пишут на бересте, а не на папирусе или пергаменте. Разве далеко унесет голубь кусок коры?
Пожалуй, самой сложной проблемой стало путешествие вместе с детьми и женщиной. Мы все компактно сели на носу ладьи – княгиня заняла место на скамье рядом со мной, Рюрик с Радмиром, Володарь с Радеем, а Василько покоился на руках матери. Вот только на реке было все время прохладно, водяные брызги постоянно попадали на детей, так что вскоре все они всерьез засопливили. А разве усидит маленький ребенок целый день на одном месте? Только отвлечется дружинник-гребец, как маленькие шустрые шельмецы вскакивали и пытались бегать между скамьями, Рюрик и вовсе едва не свалился в воду. Ох и кричала же княгиня… Все же женщина есть женщина, тем более мать, и за детей ей дико страшно. А поскольку в способности взвинтить всем нервы принцесса превосходила обычных баб, на борту ладьи царила нервозная, напряженная обстановка. Нет, малышей мы привязали к моим ратникам, да только они чуть ли не все время плакали, изматывая душу и нам, и матери…
Другой проблемой стало кормление детей. Если старшие сыновья Ростислава уже привыкли к твердой пище и, хорошенько проголодавшись, стали есть пресную кашу команды, заедая ее сухарями, то маленького Василько только-только начали к ней приучать. И, наоборот, от груди кормилицы-матушки его еще не отучали, так что голодный ребенок чуть ли не все время орал. Пытались дать ему рассасывать жесткие сухари, но мальчику не хватало терпения ждать, пока черствый хлеб размякнет настолько, что его можно есть. От каши же ребенок съедал лишь жижицу без крупы, и той ему явно не хватало для насыщения.
Я видел терзания Ланки, боль и волнение матери, никогда не кормившей детей из-за княжеской традиции использовать матушек. Наконец я предложил ей попробовать дать малышу грудь – по идее, после постоянного рассасывания молоко должно было прийти день на третий-четвертый. Поначалу княгиня лишь мерила меня взглядом, полным презрения и негодования, но я показал, как можно накинуть мой плащ на ребенка и грудь. Наконец Ланка решилась, и, слава богу, дорвавшийся до груди малыш прекратил реветь, а позже к счастливой растроганной матери пришло молоко! Да, оно того стоило – увидеть полные женского счастья глаза, глаза матери, впервые познавшей радость кормления своего малыша…
Само присутствие молодой, привлекательной женщины меня сильно смущало. Команда, равно как и мои воины, узнав, кого они везут, перестали видеть в Ланке объект естественных желаний, а вот я… Иногда мне кажется, что искусственный разум специально строит эту реальность таким образом, чтобы все привлекавшие меня женщины были женами в той или иной мере важных для меня людей. Видимо, это очередной этап испытания – научиться контролировать свои чувства и желания ради выполнения поставленной задачи!
Но даже это осознание не помогало – сложно сохранять спокойствие, ощущая близость красивой женщины, особенно учитывая, как долго у меня ничего не было!
Но еще хуже было из-за стыда. Ведь сидя все время на веслах (хорошо хоть опыт Андерса никуда не делся), я провонял потом хуже коня. Да все гребцы, вся команда дико пропахла потом, но рядом с княгиней сидел именно я! Ловя себя на мысли о том, как же от меня разит, я чувствовал жгучий стыд.
Впрочем, давно не ходившая в баню Ланка также не розами благоухала, хотя, честно сказать, крепкий мужской аромат перебивал любые иные запахи. Но были и еще проблемы – например, отправление естественной нужды. Гребцы, чьи биологические ритмы давно подстроились под дневные переходы, зачастую оправлялись еще на стоянке, крайне редко прибегая к помощи деревянной бадьи, установленной на корме ладьи. А вот организм Ланки периодически требовал… И тогда дико стесняющаяся княгиня жестами просила меня пойти с ней. На корме я расправлял свой плащ, закрывая ее от кормчего. Гребцы смотрели вперед, однако оставалась вероятность того, что кто-то обернется, не удержится от соблазна.
Некоторое время спустя я почувствовал со стороны женщины признательность, невысказанную вслух благодарность – ее передавали теплые, иногда даже застенчивые взгляды, мягкие интонации голоса… Мне казалось, что я вызвал женский интерес принцессы, и тогда мне хотелось сделать всего один короткий, маленький шажок, лишь раз потянуться к ее губам, привлечь к себе… И тогда, я был уверен, Ланка ответила бы на поцелуй, позволила прикоснуться к себе, властно привлечь ее, стать с ней единым целым…
Но я боялся этого шага, и не только потому, что был уверен, что женщина откажет, и даже не из-за страха перед возмездием со стороны князя-мужа, вовсе нет. Просто если бы мы с Ланкой согрешили, то как я смог бы смотреть в глаза Ростиславу, как смог бы служить человеку, которого предал еще до момента знакомства?!
Если бы еще дети не простудились… Об этом я волновался больше всего – поэтому на стоянках мы укрывали их сразу несколькими теплыми овчинами, обильно поили горячими взварами, добавив в них землянику и ромашку, а на время переходов плотно укутывали. Нам повезло – несмотря на простуду, жар не поднялся ни у кого из мальчишек.
В остальном же путь по Днестру был волшебен. Вдоль реки то поднимались живописные холмы, то стояли глухие дубравы, то простиралась бескрайняя, заполненная солнечным светом степь. На рассвете и на закате, пока дорога наша проходила лесами, все вокруг оживало пением сотен птиц – и это было действительно пение: многоголосное, созвучное, необъяснимо прекрасное. Ему вторили грустные, трогающие душу распевы гребцов, затягиваемые перед сном, – а вот на веслах, наоборот, они исполняли что-то бодрое, ритмичное, и я быстро подхватывал смутно знакомые мотивы. Степь же, изнывающая под жарким солнцем днем, утром и вечером начинала дышать – ароматы пробуждающихся цветов, освеженных выпавшей росой, сливались в неповторимый, совершенный аромат, столь насыщенный, что, казалось, воздух можно резать и есть!
Одним из самых запомнившихся, волнительных моментов похода стал выход в море. Кормчий – капитан Натан, направляющий движение ладьи рулевым веслом-потесью и способный провести ее морем как по солнцу, так и по звездам, решил разбить путь от Белгорода до Тмутаракани на два перехода. Первый – от устья Днестра до западной оконечности Крымского полуострова в районе Херсона и второй – уже до самой Тмутаракани. Каждый из них должен был занять где-то около суток, от стандартных вечерних речных стоянок Натан решил воздержаться – и причаливать тяжело, и опасность столкновения со степняками слишком высока. Ну а кроме того, для гребцов продолжительные морские переходы не были редкостью – скорее уж наоборот, стандартом.
Перед самым выходом кормчий дал людям продолжительный отдых, за день до того пройдя меньше нормы, которую я определил примерно километров в сто пятьдесят. Люди проспали часов десять и плотно позавтракали, прежде чем погрузиться в ладью. Перед спуском на воду заметно волнующийся Натан неожиданно для меня призвал команду к молитве и чинно, степенно прочитал девяностый псалом.
Гребцы, мои гриди, княжна и я сам – все вместе мы с необъяснимым трепетом, охватившим сердце, усердно повторяли слова древнего псалма-защиты. Много столетий позже в этих же местах его будут так же трепетно читать моряки святого праведного воина – адмирала Федора Ушакова.
Мое сердце затрепетало, когда вдали показалась стремительно приближающаяся гладь Черного… да нет, Русского моря! Его бескрайний простор, необъятность и красота разожгли в душе одновременно два противоположных чувства: ликование перед скорой встречей и в то же время страх перед всемогущей стихией. Да, спокойное, привлекательное море может в одночасье разыграться бурей, штормом, топившим и гораздо более устойчивые корабли в девятнадцатом веке[62], куда уж нашей набивной ладье! В тот миг я в нерешительности взглянул на Ланку и встретил полный веры взгляд женщины, тут же согревший сердце и развеявший мои сомнения. Тогда я окончательно поверил, что у нас все получится.
И действительно, течение Днестра легко вытолкнуло нас в морские воды, Наум практически сразу сумел поймать попутный ветер, а гребцы с дружным «Э-э-эх!» опустили весла в воду… До первой стоянки мы добрались без происшествий, хотя к концу перехода все дико устали. Хорошо хоть мышцы спины и рук уже значительно окрепли за время речного перехода и практически не болели.
Потом была суточная стоянка, продолжительный, многочасовой сон и дружное подъедание остатков съестных запасов. Наум все рассчитал до начала похода, и крупа для каш в аккурат закончилась – но ведь и нам остался единственный переход до точки назначения!
Увы, погода испортилась, море, пусть и несильно, но волновалось, и ночью небо было практически беззвездным. Правда, рисковый кормчий, ведший ладью вдоль едва различимого берега, решился идти и во тьме, и гребли мы до самого утра – да только в предрассветных сумерках на воду лег туман, после чего весла пришлось сушить.
И вот туман вдруг пронзил многоголосный волчий вой…
– Касоги!!! – услышал я за спиной полный злости и разочарования крик Наума. Кормчий отдал приказ команде: – От себя гребем, от себя!
Мужики, одновременно выдохнув «Ух-х!», взялись за весла, опуская их в воду и толкая от себя – учитывая симметричную узость обоих носов ладьи и отсутствие поднятого паруса, их усилия тут же погнали корабль назад. Но воинам присоединиться к гребцам я не дал:
– Радмир, натягивай тетиву! Михаил, Тимофей, не отходите от княжны и детей! Остальные – держаться рядом, будем встречать!!!
Перебежав к носу, я стал напряженно вглядываться в туман, пытаясь разглядеть в мороке пиратский корабль. И вскоре сквозь молочную пелену проступил узкий, хищный силуэт судна с сильно вытянутым вперед рогатым носом… Ох и на мерзкие сравнения он наводит!
– Радмир, ко мне! Наум! Быстро сюда горшки со смолой!
Лучник встал рядом, наложив стрелу на тетиву.
– Не спеши! Сейчас же обмотай два-три наконечника паклей, обмочи их в смоле, один воткни и сразу подожги.
Запыхавшийся гребец подал мне горшки, лучник вопросительно воззрился на меня:
– Что думаешь делать?
– Поджечь их… Наум! Еще пять гребков, и тормозите, пусть приблизятся! А как только я крикну, плывите изо всех сил! И пусть твои люди приготовят щиты! Михаил, Тимофей, отведите семью князя к кормчему, в хвост, и прикрывайте их!
Перед погружением я пересмотрел кучу исторических фильмов по выбранной эпохе. Не сказать, что сценаристы и режиссеры очень уж стремились сохранить в них достоверность, так что просмотр был скорее фоном, позволяющим сохранить настрой, но… В одном не самом плохом фильме «И на камнях растут деревья» я увидел зацепивший меня момент: новгородский парень Кукша поджигает корабль викингов, забрасывая его круглыми емкостями с горящей смолой. Правда, он закручивал их будто бы пращой, а что у меня, что у Андерса таких навыков нет, да и корабельная смола хранилась у Наума именно что в горшках… Так что я решил не мудрствуя лукаво разбить оба о судно касогов, подпустив его поближе.
– Готов?
Радмир, успевший подпалить маленький кусочек трута-ветоши, сноровисто орудуя кремнем и кресалом, утвердительно кивнул, поджигая паклю на первой стреле.
– Ну сейчас мы им зададим…
Ладья – а корабль пиратов больше всего похож на ладью, разве что чуть уже, – приблизилась уже метров на семь к нашему практически замершему судну. Все это время я прикрывал нас с Радмиром щитом, ожидая града стрел и дротиков, но обошлось – видимо, у касогов, как и у викингов на драккарах, абордажная команда и гребцы одни и те же люди. Не стали азартные парни тратить время на обстрел, стремясь как можно быстрее догнать нас.
– Давай…
Тихо подстегнув самого себя голосом, с бешено бьющимся сердцем я оттянул правую руку назад – и тут же резко бросил горшок вперед. В прошлой жизни я был неважнецким метальщиком, а оттого очень волновался – но выручили навыки Андерса, привыкшего запускать во врага сулицы и боевые топоры: горшок разбился точно о корпус ладьи касогов, прямо под носом!
– Давай!!!
– Греби!
Резко выпрямившийся Радмир, практически не целясь, выпустил горящую стрелу. Маслянистое пятно, в которое она вонзилась, занялось огнем буквально через пару ударов сердца. Практически одновременно со мной кормчий подстегнул гребцов, тут же опустивших весла в воду с оглушительным «Ух-х»!