На последнем рубеже
Часть 16 из 28 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
«Зброевка» хоть и относительно лёгкий пулемёт («всего-то» 10,5 кг), но на плечо давит крепко. Трофей я забрал себе, Гринченко в прошлом бою ранило; среди уцелевших бойцов и так с горем по полам удалось сформировать расчёты штатных «Дегтяревых». А к чешскому пулемёту после боя удалось найти только один подсумок с запасными дисками (4 штуки) да снарядить патронами вставленный. Всего 100 патронов — расходовать их придётся точными, короткими очередями, а лучше меня с этой задачей всё равно никто не справится.
С опаской оглядываюсь на противоположный берег. Заметят, нет? Наверняка педантичные немцы кого-то да оставили наблюдать за рекой. Но я надеюсь, что в поздней ещё предрассветной темноте нас выручат самодельные маскхалаты — вспомнил-таки ротный о моей вчерашней идее.
Сейчас наша задача проще. Благополучно пересечь всё ледяное пространство реки (каждая пара бойцов натянула между собой прочную бечёвку, под лёд никто уйти не должен), занять позицию на соседнем берегу, держать её, пока основные силы батальона не окажутся на нашей стороне. Вроде не сложно, да и река совсем не широкая. Только ведь каждую секунду ждёшь, как засвистят в воздухе немецкие мины, как озарится вспышками пулемётов противоположный берег…
Пронесло. Реку мы благополучно форсировали, среди припорошенных снегом деревьев впереди вроде никого не видно. Пока бойцы рассредоточиваются и зарываются в снег (тут не окопаешься), я подаю условный сигнал ручным фонариком. Всё, теперь только ждать.
…Мины ударили, когда большая часть батальона уже перебежала Сосну. Да, поздно немчики опомнились. В ответ по немцам заговорила гаубичная батарея приданного артиллерийского полка, ударили полковые миномёты. Хоть и редкие, но тяжёлые взрывы снарядов где-то в городе значительно снизили эффективность и частоту немецкого огня. Батальон благополучно форсировал реку.
Впереди послышался гул приближающихся моторов. Ох, плохо дело — нашу атаку поддерживает только две сорокапятки, спущенные к реке. Если с немецкой стороны покажутся танки или самоходки, для нас дело кончится большой кровью.
Гул моторов становится всё ближе, уже слышатся команды на немецком… Бойцы батальона по примеру моих подчинённых зарываются в снег. Но он сейчас слабая защита, фрицы имеют реальный шанс сбросить нас в реку.
Вот валятся впереди деревья…
Пулемётные очереди ударили неожиданно, но они же обозначили местонахождение вражеских машин. Слава Богу, не танки и не бронеавтомобили с лёгкими автоматическими пушками; два похожих на гробы колёсно-гусеничных бронетранспортёра, вооружённые лишь пулемётами, да сколько-то пеших Гансов. Возможно, лишь члены десантных экипажей.
Покрепче уперев приклад «зброевки» в плечо, открываю редкий, скупой огонь по вспышкам МГ на ближнем ко мне бронетранспортёре. «Очко хоть и играет», но держу в руках себя я крепко; выждав несколько секунд, чтобы точнее прицелиться, я достаточно точно вложил две очереди. Впрочем, мои пули лишь срикошетили от броневого щитка, закрывающего вражеского пулемётчика. Ответ не заставил себя ждать: очереди немца перепахали снег совсем рядом со мной, обдав фонтаном ледяной крошки.
В какофонии разгоревшегося боя я не сразу расслышал выстрелы сорокапяток с противоположного берега, зато увидел, как бронебойная болванка таранит верх ближнего ко мне бронетранспортёра, на хрен снеся щиток пулемётчика. Ещё одна просвистела рядом со второй вражеской машиной, но следующий же слитный залп маленькой батареи достал немца: один снаряд оторвал ведущее колесо, другой проломил лобовою броню рядом с водителем. Бронетранспортёр тут же заглох, в то время как более удачливый камрад почившего механа резко сдал назад.
— Вперёд!!!
— УРРРА-А-А!!!
Красноармейцы бросаются вперёд, следуя неизвестно кем поданной команде. Впрочем, сейчас самое время для нашей атаки: единственный уцелевший бронетранспортёр явно не рвётся в бой, а горстка немцев, оставшаяся без прикрытия боевой техники, как-то сразу растеряла весь азарт. Вот так вам, сволочам, и надо!
Железнодорожная станция Елец.
Рядовой 507-го полка 148 стрелковой дивизии Виктор Андреев.
Олыпанец освободили только к утру. Фрицы крепко держались за пригород и в течение дня перебрасывали резервы; штурмующие село красноармейцы неизменно попадали под мощный пулемётный обстрел. Немцы вели хорошо спланированный огонь по секторам, смело контратаковали, умело использовали своё превосходство в автоматическом оружии. В помощь штурмующим Олыпанец бойцам 654-го пришлось бросить артиллерию и ударные группы 507-го, в число бойцов которых попал и я.
Меткий огонь сорокапяток и крепкий удар брошенных в бой резервов перетянул чашу весов в нашу пользу. Хотя если бы немцы получили ещё подкрепление, они бы наверняка смогли остановить наш напор; но они его не получили. По слухам, вчера Елец с севера атаковали бойцы 307-й стрелковой при поддержке танков; они сумели даже прорваться в город. Фрицы приняли их удар за основной и бросили против 307-й последние резервы.
Когда Олыпанец был освобождён, мы поняли, почему враг так остервенело за него дрался: никаких подготовленных позиций между нами и городом больше не было. На плечах отступающих мы ворвались на железнодорожный вокзал, где противник хоть как-то сумел закрепиться.
Фрицы используют в качестве прикрытия железнодорожное полотно, хотя рельсовые перемычки прошибают даже винтовочные пули. Они по-прежнему умело и мужественно сражаются (это приходится признать), но и мы кое-чему научились за последние дни. Благо учитель оказался очень способным (как-никак, покорил всю Европу и пол-Союза), а цена наших ошибок слишком высока.
Как и фрицы, мы делаем ставку на огонь пулемётчиков и бойцов с трофейными автоматами — дистанция боя на станции для них самая то, с противником нас порой разделяет всего несколько рельсовых нитей. Под прикрытием бойцов с автоматическим оружием (больше половины пулемётов также трофейные) мы короткими бросками сближаемся с врагом и забрасываем его гранатами. Благо «колотушки», удобные для метания длинной деревянной ручкой, хорошо освоены ещё во время боя за Ольшанец. Штыковые атаки в рост прочно забыты — мы переняли тактику боя противника и, кажется, успешно её применяем. По крайней мере, потери с нашей стороны снизились вдвое, а со стороны немцев, наоборот, выросли — они больше не могут сдерживать нас малым числом и вынуждены всё время пятиться. Когда же дело доходит до коротких рукопашных, враг обречённо сражается, но остановить наш напор уже не может.
Что-то изменилось за последние дни, а может, и часы. Когда немец пёр на Елец, большинство бойцов с угрюмой решимостью готовились сражаться до конца, подороже продать свои жизни. И враг каждый раз платил кровью, вступив с нами в схватку.
Но при этом веры в собственную победу ни у кого не было — слишком силён был немец, слишком неудержимо катился вперёд. Бой на станции и последовавший за ним успешный контрудар что-то стронул в нас, но в душе бойцы понимали, что победа была достигнута за счёт численного превосходства, помощи зенитчиков, удара «катюш». А бестолковая сдача города в последующие два дня лишь убедила нас в непобедимости немцев.
Приказ о наступлении многие приняли с заметным раздражением и даже злостью: на хрен было сдавать? Чтобы выбивать с гораздо большими потерями? Ведь все знают — немец силён в обороне. Политруки и командиры объясняли, что оставление Ельца было заранее предусмотрено планами командования, что оставшиеся в городе силы фрицев теперь оказались в ловушке. «А зачем же тогда взрывали склады с боеприпасами в городе, почему не вывезли их заранее?» — этот вопрос мы не озвучивали вслух, но каждый задал его в душе. Из штаба дивизии просочилась новость: приказ освободить Елец отдал лично товарищ Сталин. Это подтянуло бойцов, однако сколько таких приказов уже было отдано вождём?
…По 6 декабря загрохотало не только под Ольшанцем. Везде, по всему фронту, докуда добиралось «солдатское радио», — везде наши войска перешли в наступление. Перед началом штурма Ельца по врагу нанесли удар наши бомбардировщики и штурмовики — а ведь мы своих самолётов в небе до того практически и не видели! Так, только иногда перехватывали немецких пикировщиков истребители из эскадрильи, прикрывающей железнодорожный узел. Но по сравнению с частотой воздушных налётов и ударов врага присутствие наших ястребков и вовсе не замечалось.
И вот когда по занятому немцами Олъшанцу отработали «катюши», когда наши бойцы пошли в атаку при поддержке артиллерии, когда в наступление перешли соседи — 143-я на юге и 307-я на севере, — только тогда мы поверили словам командиров. Эта вера была сродни убеждённости в своей правоте фанатиков, отними её у нас — и сил пойти в бой уже ни у кого бы не осталось. Но именно поэтому мы больше не ставили под сомнение то, что перешли в наступление, что приказ сломить и гнать врага — это именно боевой приказ, а не бессильная ругань и вечное «давай-давай» старших командиров. Мы пошли в бой с осознанием, что должны выбить противника из Ельца, и не просто должны — мы сделаем это. Мы победим.
И именно эта вера, вера в свою победу дала нам такие силы, которых мы в себе никогда не ощущали! Каждый из нас в одночасье понял, что немцы — это не бездушный и до совершенства отточенный механизм наступления, а обычные люди из плоти и крови. Что их можно не только убить или ранить, но сломить их дух и погнать прочь.
И вот сейчас на станции враг сражается с присущим германским воякам мужеством и мастерством. Но мы бьёмся с ними бесстрашно, зная, что победим, — и от того ещё более решительно и умело! МЫ — ПОБЕЖДАЕМ, МЫ — ПОБЕДИМ!!!
Пулемётная очередь, выбившая щебень у меня под ногами, заставляет ласточкой нырнуть вниз и распластаться на земле в междупутье. Вера в победу помогает лучше драться, много лучше; но и уцелеть при этом было бы неплохо.
Между тем, ситуация меняется прямо на глазах. Часть ударных групп командиры повели куда-то в сторону, скорее всего, к железнодорожному мосту: объект действительно крайне важный. Однако наш напор автоматически ослаб; в это же время впереди послышались ревущие команды на немецком, и между железнодорожными путями замелькало множество фигур в ненавистной серой форме.
Чей-то командирский голос позади и справа проорал:
— Отсекайте их огнём! Заставьте залечь!
По наступающему врагу с новой силой ударили пулемётчики, заговорили стрелки. И мы бы заставили фрицев остановиться, но случилось то, что зачастую происходит при использовании трофеев, причём в самый неподходящий момент: закончились боеприпасы. Расчёты вынужденно замолчали; надеюсь, ребята оставили хоть что-то, чтобы в нужный момент покрепче ударить.
Тщательно целясь, стреляю несколько раз. Кого-то, кажется, свалил; но, несмотря на гораздо более точную, чем 4 дня назад, стрельбу бойцов, немцы продолжают уверенно сокращать дистанцию.
— Гранаты!
— Infanterie, Granaten!
«Колотушки» взвились в воздух с обеих сторон. Негромкие хлопки разрывов перемежаются с криками боли и руганью на русском и немецком. Одна граната легла рядом, в колее пути, но у меня была возможность скатиться в низину междупутья. Осколки прошили рельсовую нить в нескольких местах, но меня, Слава Богу, не зацепили.
— Infanterie, anden Bajonett-Angriff!!!
Кто-то с немецкой стороны властно командует солдатами; голос офицера разносится на десятки метров вокруг. Ему отвечает слитный рёв более сотни глоток.
Приподнявшись над разорванным рельсом, я впервые вижу, как немцы поднимаются в штыковую. Множество мелких групп в считанные мгновения сливаются в единое целое, что неотвратимо накатывает на нас, словно штормовая волна, грозясь захлестнуть и похоронить в своей пучине… Блики солнца отражаются на лезвиях десятков примкнутых штыков и больно бьют по глазам, а дикий рёв вошедших в боевой раж германцев невольно содрогает сердце.
Несколько секунд я заворожённо смотрю на поднявшихся в атаку врагов, что неудержимо несутся на нас, в ярости забыв о смерти. Но в ответ в глубине души разливается не страх, что неминуемо захлестнул бы меня те же 4 дня назад, а дикая, чёрная, беспробудная ненависть. На мгновение перехватило горло, стало тяжело дышать — настолько сильно я хочу их крови!
— Бойцы! ЗА РОДИНУ, ЗА СТ…
— УРРРАА-А-А-А!!!
Оборванная точным выстрелом команда потонула в ответном рёве красноармейцев. Все бойцы вокруг в едином порыве бросаются вперёд, навстречу врагу.
Пара секунд бега — и две волны обезумевших от ярости людей схлёстываются. В это же мгновение пространство над станцией заполняют грохот близких выстрелов, треск разрываемой плоти, беззвучные проклятия и ругань на обоих языках, стоны раненых; воздух напитывается ни с чем не сравнимым запахом парной человеческой крови и сгоревшего пороха…
Набегающий фриц пытается достать меня длинным выпадом. Сбиваю укол вниз стволом винтовки; резко дёргаю её на себя и коротким ударом нанизываю фашиста на «четырёхгранник».
Справа немецкий унтер огнём из автомата валит двух наших. Приседаю, вскидываю трёхлинейку, выстрел — унтер валится на бок. Слева один из бойцов в упор по врагу разряжает трофейный пистолет. К нему подбегает немец и бьёт штыком, но боец отбивает клинок ударом сапёрной лопатки, и ею же наискось рубит шею врага.
Кто-то из молодого пополнения отчаянно накидывается на крепкого немца — и валится в снег с прорубленным штыком животом. Фриц успевает сделать выстрел — и тут же получает в бок удар «четырёхгранника».
Красноармеец выпускает винтовку из рук после удачного парирования фашиста. Но не теряется, нырком уходит под очередной выпад и валит противника на землю. Чем дальше кончается дело, я не успеваю разглядеть — вид картины боя занял всего пару мгновений.
На меня набегают сразу два фрица. В последнее мгновение я успеваю упасть на колено, пропуская над собой штык-нож первого врага, и ударом снизу вверх прокалываю его живот.
Второй забегает сбоку. Успевая всё же встать, я парирую укол цевьём винтовки и снизу вверх бью прикладом, целясь в подбородок. Но противник успевает отпрянуть и рубящим движением рассекает мне ногу лезвием штыка; обратным движением он пытается вонзить его мне в бок. Только чудом я успеваю нырнуть с колен вперёд; нож режет кожу на рёбрах.
Тяжёлый удар сапогом в челюсть — и я падаю назад, в колею.
Сейчас добьёт.
Спокойная и обыденная в своей жути мысль придаёт мне сил. Бросившись вперёд, я обхватываю ноги противника и рывком дёргаю их на себя; немец падает на спину.
Фриц удачно приложился о рельс, и, если бы не добротная каска, издавшая лязгающий, металлический звон при ударе, противнику бы не поздоровилось. Но хотя немец даже не потерял сознание, он всё же несколько оглушён и потерял драгоценные секунды. Такие дорогие в рукопашной схватке секунды… Последним, что он увидел, был летящий в горло кулак разъярённого русского.
…Несмотря на жестокий натиск врага, красноармейцы выстояли. Чаша весов боя вновь склонилась в нашу пользу; но одержать победу нам не дал всё тот же офицер. Я узнал голос, яростно прооравший:
— Kanoniere, Feuer!
И навстречу преследовавшим врага красноармейцам выскочили унтеры и пулемётчики, установившие своё оружие на плечи вторых номеров. Удар автоматического оружия выкосил первые ряды бойцов, и наша атака захлебнулась. В то же время страшен был конец немцев, до которых наши всё же дотянулись: «русские» штыки буквально изорвали тела врагов.
Яростная схватка закончилась, сменившись вялой перестрелкой; с обеих сторон по путям ползают санитары, собирая своих раненых. Пришёл и мой черёд: наспех перебинтованная резаная рана по-прежнему сочится кровью…
Засосенская часть города.
Сержант Нестеров Андрей, командир расчёта 45-мм противотанкового орудия 326 артиллерийского полка.
Ядовитая гарь, смешавшая в себе запахи обугленной человеческой плоти, жжёного металла и сгоревшего бензина, забивает одновременно рот с носом, беспощадно дерёт глотку. Ветер гонит дым от обильно чадящего немецкого броневика прямо на нас, не давая никакой возможности нормально дышать.
Бронеавтомобиль «хорьх» с чудовищно опасной для нас автоматической пушкой удачно подбил расчёт Иванова Сашки. Немецкий экипаж занял выгодную позицию у перекрёстка трёх улиц, но слишком поздно заметил опасность с фланга — фрицы ждали атаки со стороны станции, где сейчас кипит нешуточный бой. Впрочем, с момента выхода на дистанцию эффективной стрельбы секундное промедление противника не давало нам великого преимущества; нас спасла снайперская точность наводчика второго орудия. Не случайно 45-ку называют снайперской винтовкой на колёсах!
Очередной вдох пропитанного гарью воздуха — и лёгкие выворачивает от надсадного кашля. Вот же гадство!
Расчёт второго орудия и два отделения пехоты утопали по соседнему ответвлению вперёд, продвигаясь вглубь квартала. Теперь мы можем рассчитывать только на свои силы. Точнее, пехотинцы рассчитывают на мой расчёт как на ударную силу, а вот нам-то рассчитывать как раз и не на кого…
В голове небольшой группы идут пятеро бойцов. Все с винтовками, единственный ручной пулемёт командир прикрытия держит при себе. Старшина — мужик бывалый, успевший повоевать в Азии и на Финской, его опыту я доверяю.
Вот и поворот на улицу, по которой намечено наше продвижение… Очередь ударила внезапно, мгновенно сбив с ног неосторожно вышедшего вперёд бойца; его товарищ смело бросился к раненому, но тут же упал, пронзённый свинцовым веером. Оставшиеся бойцы головной группы скрылись за углом дома.
— Уходит…
С опаской оглядываюсь на противоположный берег. Заметят, нет? Наверняка педантичные немцы кого-то да оставили наблюдать за рекой. Но я надеюсь, что в поздней ещё предрассветной темноте нас выручат самодельные маскхалаты — вспомнил-таки ротный о моей вчерашней идее.
Сейчас наша задача проще. Благополучно пересечь всё ледяное пространство реки (каждая пара бойцов натянула между собой прочную бечёвку, под лёд никто уйти не должен), занять позицию на соседнем берегу, держать её, пока основные силы батальона не окажутся на нашей стороне. Вроде не сложно, да и река совсем не широкая. Только ведь каждую секунду ждёшь, как засвистят в воздухе немецкие мины, как озарится вспышками пулемётов противоположный берег…
Пронесло. Реку мы благополучно форсировали, среди припорошенных снегом деревьев впереди вроде никого не видно. Пока бойцы рассредоточиваются и зарываются в снег (тут не окопаешься), я подаю условный сигнал ручным фонариком. Всё, теперь только ждать.
…Мины ударили, когда большая часть батальона уже перебежала Сосну. Да, поздно немчики опомнились. В ответ по немцам заговорила гаубичная батарея приданного артиллерийского полка, ударили полковые миномёты. Хоть и редкие, но тяжёлые взрывы снарядов где-то в городе значительно снизили эффективность и частоту немецкого огня. Батальон благополучно форсировал реку.
Впереди послышался гул приближающихся моторов. Ох, плохо дело — нашу атаку поддерживает только две сорокапятки, спущенные к реке. Если с немецкой стороны покажутся танки или самоходки, для нас дело кончится большой кровью.
Гул моторов становится всё ближе, уже слышатся команды на немецком… Бойцы батальона по примеру моих подчинённых зарываются в снег. Но он сейчас слабая защита, фрицы имеют реальный шанс сбросить нас в реку.
Вот валятся впереди деревья…
Пулемётные очереди ударили неожиданно, но они же обозначили местонахождение вражеских машин. Слава Богу, не танки и не бронеавтомобили с лёгкими автоматическими пушками; два похожих на гробы колёсно-гусеничных бронетранспортёра, вооружённые лишь пулемётами, да сколько-то пеших Гансов. Возможно, лишь члены десантных экипажей.
Покрепче уперев приклад «зброевки» в плечо, открываю редкий, скупой огонь по вспышкам МГ на ближнем ко мне бронетранспортёре. «Очко хоть и играет», но держу в руках себя я крепко; выждав несколько секунд, чтобы точнее прицелиться, я достаточно точно вложил две очереди. Впрочем, мои пули лишь срикошетили от броневого щитка, закрывающего вражеского пулемётчика. Ответ не заставил себя ждать: очереди немца перепахали снег совсем рядом со мной, обдав фонтаном ледяной крошки.
В какофонии разгоревшегося боя я не сразу расслышал выстрелы сорокапяток с противоположного берега, зато увидел, как бронебойная болванка таранит верх ближнего ко мне бронетранспортёра, на хрен снеся щиток пулемётчика. Ещё одна просвистела рядом со второй вражеской машиной, но следующий же слитный залп маленькой батареи достал немца: один снаряд оторвал ведущее колесо, другой проломил лобовою броню рядом с водителем. Бронетранспортёр тут же заглох, в то время как более удачливый камрад почившего механа резко сдал назад.
— Вперёд!!!
— УРРРА-А-А!!!
Красноармейцы бросаются вперёд, следуя неизвестно кем поданной команде. Впрочем, сейчас самое время для нашей атаки: единственный уцелевший бронетранспортёр явно не рвётся в бой, а горстка немцев, оставшаяся без прикрытия боевой техники, как-то сразу растеряла весь азарт. Вот так вам, сволочам, и надо!
Железнодорожная станция Елец.
Рядовой 507-го полка 148 стрелковой дивизии Виктор Андреев.
Олыпанец освободили только к утру. Фрицы крепко держались за пригород и в течение дня перебрасывали резервы; штурмующие село красноармейцы неизменно попадали под мощный пулемётный обстрел. Немцы вели хорошо спланированный огонь по секторам, смело контратаковали, умело использовали своё превосходство в автоматическом оружии. В помощь штурмующим Олыпанец бойцам 654-го пришлось бросить артиллерию и ударные группы 507-го, в число бойцов которых попал и я.
Меткий огонь сорокапяток и крепкий удар брошенных в бой резервов перетянул чашу весов в нашу пользу. Хотя если бы немцы получили ещё подкрепление, они бы наверняка смогли остановить наш напор; но они его не получили. По слухам, вчера Елец с севера атаковали бойцы 307-й стрелковой при поддержке танков; они сумели даже прорваться в город. Фрицы приняли их удар за основной и бросили против 307-й последние резервы.
Когда Олыпанец был освобождён, мы поняли, почему враг так остервенело за него дрался: никаких подготовленных позиций между нами и городом больше не было. На плечах отступающих мы ворвались на железнодорожный вокзал, где противник хоть как-то сумел закрепиться.
Фрицы используют в качестве прикрытия железнодорожное полотно, хотя рельсовые перемычки прошибают даже винтовочные пули. Они по-прежнему умело и мужественно сражаются (это приходится признать), но и мы кое-чему научились за последние дни. Благо учитель оказался очень способным (как-никак, покорил всю Европу и пол-Союза), а цена наших ошибок слишком высока.
Как и фрицы, мы делаем ставку на огонь пулемётчиков и бойцов с трофейными автоматами — дистанция боя на станции для них самая то, с противником нас порой разделяет всего несколько рельсовых нитей. Под прикрытием бойцов с автоматическим оружием (больше половины пулемётов также трофейные) мы короткими бросками сближаемся с врагом и забрасываем его гранатами. Благо «колотушки», удобные для метания длинной деревянной ручкой, хорошо освоены ещё во время боя за Ольшанец. Штыковые атаки в рост прочно забыты — мы переняли тактику боя противника и, кажется, успешно её применяем. По крайней мере, потери с нашей стороны снизились вдвое, а со стороны немцев, наоборот, выросли — они больше не могут сдерживать нас малым числом и вынуждены всё время пятиться. Когда же дело доходит до коротких рукопашных, враг обречённо сражается, но остановить наш напор уже не может.
Что-то изменилось за последние дни, а может, и часы. Когда немец пёр на Елец, большинство бойцов с угрюмой решимостью готовились сражаться до конца, подороже продать свои жизни. И враг каждый раз платил кровью, вступив с нами в схватку.
Но при этом веры в собственную победу ни у кого не было — слишком силён был немец, слишком неудержимо катился вперёд. Бой на станции и последовавший за ним успешный контрудар что-то стронул в нас, но в душе бойцы понимали, что победа была достигнута за счёт численного превосходства, помощи зенитчиков, удара «катюш». А бестолковая сдача города в последующие два дня лишь убедила нас в непобедимости немцев.
Приказ о наступлении многие приняли с заметным раздражением и даже злостью: на хрен было сдавать? Чтобы выбивать с гораздо большими потерями? Ведь все знают — немец силён в обороне. Политруки и командиры объясняли, что оставление Ельца было заранее предусмотрено планами командования, что оставшиеся в городе силы фрицев теперь оказались в ловушке. «А зачем же тогда взрывали склады с боеприпасами в городе, почему не вывезли их заранее?» — этот вопрос мы не озвучивали вслух, но каждый задал его в душе. Из штаба дивизии просочилась новость: приказ освободить Елец отдал лично товарищ Сталин. Это подтянуло бойцов, однако сколько таких приказов уже было отдано вождём?
…По 6 декабря загрохотало не только под Ольшанцем. Везде, по всему фронту, докуда добиралось «солдатское радио», — везде наши войска перешли в наступление. Перед началом штурма Ельца по врагу нанесли удар наши бомбардировщики и штурмовики — а ведь мы своих самолётов в небе до того практически и не видели! Так, только иногда перехватывали немецких пикировщиков истребители из эскадрильи, прикрывающей железнодорожный узел. Но по сравнению с частотой воздушных налётов и ударов врага присутствие наших ястребков и вовсе не замечалось.
И вот когда по занятому немцами Олъшанцу отработали «катюши», когда наши бойцы пошли в атаку при поддержке артиллерии, когда в наступление перешли соседи — 143-я на юге и 307-я на севере, — только тогда мы поверили словам командиров. Эта вера была сродни убеждённости в своей правоте фанатиков, отними её у нас — и сил пойти в бой уже ни у кого бы не осталось. Но именно поэтому мы больше не ставили под сомнение то, что перешли в наступление, что приказ сломить и гнать врага — это именно боевой приказ, а не бессильная ругань и вечное «давай-давай» старших командиров. Мы пошли в бой с осознанием, что должны выбить противника из Ельца, и не просто должны — мы сделаем это. Мы победим.
И именно эта вера, вера в свою победу дала нам такие силы, которых мы в себе никогда не ощущали! Каждый из нас в одночасье понял, что немцы — это не бездушный и до совершенства отточенный механизм наступления, а обычные люди из плоти и крови. Что их можно не только убить или ранить, но сломить их дух и погнать прочь.
И вот сейчас на станции враг сражается с присущим германским воякам мужеством и мастерством. Но мы бьёмся с ними бесстрашно, зная, что победим, — и от того ещё более решительно и умело! МЫ — ПОБЕЖДАЕМ, МЫ — ПОБЕДИМ!!!
Пулемётная очередь, выбившая щебень у меня под ногами, заставляет ласточкой нырнуть вниз и распластаться на земле в междупутье. Вера в победу помогает лучше драться, много лучше; но и уцелеть при этом было бы неплохо.
Между тем, ситуация меняется прямо на глазах. Часть ударных групп командиры повели куда-то в сторону, скорее всего, к железнодорожному мосту: объект действительно крайне важный. Однако наш напор автоматически ослаб; в это же время впереди послышались ревущие команды на немецком, и между железнодорожными путями замелькало множество фигур в ненавистной серой форме.
Чей-то командирский голос позади и справа проорал:
— Отсекайте их огнём! Заставьте залечь!
По наступающему врагу с новой силой ударили пулемётчики, заговорили стрелки. И мы бы заставили фрицев остановиться, но случилось то, что зачастую происходит при использовании трофеев, причём в самый неподходящий момент: закончились боеприпасы. Расчёты вынужденно замолчали; надеюсь, ребята оставили хоть что-то, чтобы в нужный момент покрепче ударить.
Тщательно целясь, стреляю несколько раз. Кого-то, кажется, свалил; но, несмотря на гораздо более точную, чем 4 дня назад, стрельбу бойцов, немцы продолжают уверенно сокращать дистанцию.
— Гранаты!
— Infanterie, Granaten!
«Колотушки» взвились в воздух с обеих сторон. Негромкие хлопки разрывов перемежаются с криками боли и руганью на русском и немецком. Одна граната легла рядом, в колее пути, но у меня была возможность скатиться в низину междупутья. Осколки прошили рельсовую нить в нескольких местах, но меня, Слава Богу, не зацепили.
— Infanterie, anden Bajonett-Angriff!!!
Кто-то с немецкой стороны властно командует солдатами; голос офицера разносится на десятки метров вокруг. Ему отвечает слитный рёв более сотни глоток.
Приподнявшись над разорванным рельсом, я впервые вижу, как немцы поднимаются в штыковую. Множество мелких групп в считанные мгновения сливаются в единое целое, что неотвратимо накатывает на нас, словно штормовая волна, грозясь захлестнуть и похоронить в своей пучине… Блики солнца отражаются на лезвиях десятков примкнутых штыков и больно бьют по глазам, а дикий рёв вошедших в боевой раж германцев невольно содрогает сердце.
Несколько секунд я заворожённо смотрю на поднявшихся в атаку врагов, что неудержимо несутся на нас, в ярости забыв о смерти. Но в ответ в глубине души разливается не страх, что неминуемо захлестнул бы меня те же 4 дня назад, а дикая, чёрная, беспробудная ненависть. На мгновение перехватило горло, стало тяжело дышать — настолько сильно я хочу их крови!
— Бойцы! ЗА РОДИНУ, ЗА СТ…
— УРРРАА-А-А-А!!!
Оборванная точным выстрелом команда потонула в ответном рёве красноармейцев. Все бойцы вокруг в едином порыве бросаются вперёд, навстречу врагу.
Пара секунд бега — и две волны обезумевших от ярости людей схлёстываются. В это же мгновение пространство над станцией заполняют грохот близких выстрелов, треск разрываемой плоти, беззвучные проклятия и ругань на обоих языках, стоны раненых; воздух напитывается ни с чем не сравнимым запахом парной человеческой крови и сгоревшего пороха…
Набегающий фриц пытается достать меня длинным выпадом. Сбиваю укол вниз стволом винтовки; резко дёргаю её на себя и коротким ударом нанизываю фашиста на «четырёхгранник».
Справа немецкий унтер огнём из автомата валит двух наших. Приседаю, вскидываю трёхлинейку, выстрел — унтер валится на бок. Слева один из бойцов в упор по врагу разряжает трофейный пистолет. К нему подбегает немец и бьёт штыком, но боец отбивает клинок ударом сапёрной лопатки, и ею же наискось рубит шею врага.
Кто-то из молодого пополнения отчаянно накидывается на крепкого немца — и валится в снег с прорубленным штыком животом. Фриц успевает сделать выстрел — и тут же получает в бок удар «четырёхгранника».
Красноармеец выпускает винтовку из рук после удачного парирования фашиста. Но не теряется, нырком уходит под очередной выпад и валит противника на землю. Чем дальше кончается дело, я не успеваю разглядеть — вид картины боя занял всего пару мгновений.
На меня набегают сразу два фрица. В последнее мгновение я успеваю упасть на колено, пропуская над собой штык-нож первого врага, и ударом снизу вверх прокалываю его живот.
Второй забегает сбоку. Успевая всё же встать, я парирую укол цевьём винтовки и снизу вверх бью прикладом, целясь в подбородок. Но противник успевает отпрянуть и рубящим движением рассекает мне ногу лезвием штыка; обратным движением он пытается вонзить его мне в бок. Только чудом я успеваю нырнуть с колен вперёд; нож режет кожу на рёбрах.
Тяжёлый удар сапогом в челюсть — и я падаю назад, в колею.
Сейчас добьёт.
Спокойная и обыденная в своей жути мысль придаёт мне сил. Бросившись вперёд, я обхватываю ноги противника и рывком дёргаю их на себя; немец падает на спину.
Фриц удачно приложился о рельс, и, если бы не добротная каска, издавшая лязгающий, металлический звон при ударе, противнику бы не поздоровилось. Но хотя немец даже не потерял сознание, он всё же несколько оглушён и потерял драгоценные секунды. Такие дорогие в рукопашной схватке секунды… Последним, что он увидел, был летящий в горло кулак разъярённого русского.
…Несмотря на жестокий натиск врага, красноармейцы выстояли. Чаша весов боя вновь склонилась в нашу пользу; но одержать победу нам не дал всё тот же офицер. Я узнал голос, яростно прооравший:
— Kanoniere, Feuer!
И навстречу преследовавшим врага красноармейцам выскочили унтеры и пулемётчики, установившие своё оружие на плечи вторых номеров. Удар автоматического оружия выкосил первые ряды бойцов, и наша атака захлебнулась. В то же время страшен был конец немцев, до которых наши всё же дотянулись: «русские» штыки буквально изорвали тела врагов.
Яростная схватка закончилась, сменившись вялой перестрелкой; с обеих сторон по путям ползают санитары, собирая своих раненых. Пришёл и мой черёд: наспех перебинтованная резаная рана по-прежнему сочится кровью…
Засосенская часть города.
Сержант Нестеров Андрей, командир расчёта 45-мм противотанкового орудия 326 артиллерийского полка.
Ядовитая гарь, смешавшая в себе запахи обугленной человеческой плоти, жжёного металла и сгоревшего бензина, забивает одновременно рот с носом, беспощадно дерёт глотку. Ветер гонит дым от обильно чадящего немецкого броневика прямо на нас, не давая никакой возможности нормально дышать.
Бронеавтомобиль «хорьх» с чудовищно опасной для нас автоматической пушкой удачно подбил расчёт Иванова Сашки. Немецкий экипаж занял выгодную позицию у перекрёстка трёх улиц, но слишком поздно заметил опасность с фланга — фрицы ждали атаки со стороны станции, где сейчас кипит нешуточный бой. Впрочем, с момента выхода на дистанцию эффективной стрельбы секундное промедление противника не давало нам великого преимущества; нас спасла снайперская точность наводчика второго орудия. Не случайно 45-ку называют снайперской винтовкой на колёсах!
Очередной вдох пропитанного гарью воздуха — и лёгкие выворачивает от надсадного кашля. Вот же гадство!
Расчёт второго орудия и два отделения пехоты утопали по соседнему ответвлению вперёд, продвигаясь вглубь квартала. Теперь мы можем рассчитывать только на свои силы. Точнее, пехотинцы рассчитывают на мой расчёт как на ударную силу, а вот нам-то рассчитывать как раз и не на кого…
В голове небольшой группы идут пятеро бойцов. Все с винтовками, единственный ручной пулемёт командир прикрытия держит при себе. Старшина — мужик бывалый, успевший повоевать в Азии и на Финской, его опыту я доверяю.
Вот и поворот на улицу, по которой намечено наше продвижение… Очередь ударила внезапно, мгновенно сбив с ног неосторожно вышедшего вперёд бойца; его товарищ смело бросился к раненому, но тут же упал, пронзённый свинцовым веером. Оставшиеся бойцы головной группы скрылись за углом дома.
— Уходит…