На последнем рубеже

Лейтенант Владислав Велик, командир взвода 496-го стрелкового полка.


Зараза! И что ротный отказался от моего плана?! «Очередная авантюра»!

Да, два дня назад я потерял целое отделение из-за рискованной идеи Аникеева. Но ведь ребята действительно смогли заткнуть пулемётчика на колокольне, батальон на время потеснил фрицев. А скольких бойцов мы потеряли в непродуманных контратаках и толком не спланированном отступлении, больше похожем на бегство?

Теперь снова атаковать в лоб надёжно закрепившегося врага. А ведь фрицы уже наверняка наметили сектора обстрела, подготовили пулемётные гнёзда, подтянули артиллерию. Да и под ноги стоит смотреть внимательно: просевший или взрытый в отдельных местах снег может означать наличие мин.

Мой план был прост, а потому имел серьёзный шанс на успех: сделать самодельные маскхалаты, в сумерках подползти как можно ближе к фрицам, желательно на дистанцию метания гранат, и начать общую атаку на рассвете. Тогда выдвинувшиеся вперёд бойцы смогли бы забросать гранатами огневые точки противника, а наступление основных сил не позволило бы немцам уничтожить горстку смельчаков.

Конечно, для выполнения подобной задачи лучше бы подошли разведчики, но и мои бойцы кое на что способны. Я предложил свой взвод и при этом ни на секунду не задумывался остаться в стороне. И хотя определённый риск имеется (те же мины, на которые в темноте гораздо легче наткнуться, бдящие немецкие пулемётчики, смертельная близость врага, что наверняка попробует подавить гранатомётчиков всеми доступными средствами), но он соизмерим с потерями в лобовой атаке. Зато полк в случае успеха понёс бы гораздо меньшие потери.

Однако ротный просто отмахнулся от моего предложения. Впрочем, я уверен, что ему не план мой не понравился, а перспектива разговора с комбатом и даже, возможно, с комполка, на тему переноса времени начала атаки. Нет, ну а что, 10 часов — самое то. Как раз немцы выспятся и позавтракают тушёной с горохом свининой… Прыгать же через голову непосредственного командира, который и так подозревает меня в подсиживании, я посчитал перебором. Да и не добился бы ровным счётом ничего, никто из старших командиров не поддержал бы инициативу простого взводного.

Так что придётся по старинке, в рост под пулями, при свете дня…

24 человека. Это считая вместе со мной — вот и весь взвод. Зато бойцы уже обстрелянные, и что важно — они сражались за город, а значит, неплохо ориентируется на местности.

…Как и ожидалось, начавшуюся атаку немцы встретили свинцовым ливнем пулемётного огня. Правда, в начале нас неплохо поддержала приданная батарея противотанковых пушек, чрезвычайно метко содящая по расчётам противника. Но фрицы засуетились, ответили уже своей артиллерией, добавили из миномётов. «Боги войны» вступили в контрбатарейную борьбу, пока «царица полей» поглубже вжалась в снег.

Однако долго это продолжаться не может. Фрицевские миномётчики очень быстро нащупали нашу батарею, и «огурцы» начали рваться уже совсем рядом с расчётами противотанковых орудий. Ещё немного, и мы останемся без прикрытия, и тогда уже и миномёты, и пушки врага ударят по пехоте.

— Самойлов! Заставь уже людей стрелять! Серова сюда гони! Игнатов, Васюк, готовьтесь! Сейчас поползём в обход!

Примерно представляя, как будет развиваться бой, я принял кое-какие меры. Может, мешать личный состав отделений было и не самым верным решением, но, на мой взгляд, единственным правильным. На Серёжку Самойлова, сержанта, замком-взвода, я повесил молодняк и наименее активных бойцов. Эти хоть с места немного постреляют, и то польза.

Оставшихся бойцов я разбил на группу прикрытия и штурмовой отряд. В прикрытие направил оба пулемётных расчёта (правда, в начале боя один поддерживал Самойлова) и лучших стрелков. Сейчас они устало пыхтят в хвосте ползущей по снегу группы. В штурмовики же определил самых боевых и отчаянных, раздав бойцам большую часть гранат, 3 автомата и все трофейные пистолеты и ножи. 14 бойцов — и я 15-й, веду людей в обход выдвинутых фрицами огневых точек.

Как минимум три вражеских расчёта засели среди домов, чуть выдвинутых в поле. Получившийся опорный пункт здорово тормознул продвижение батальона; вот его-то мы и пробуем оползти, довольно быстро уйдя из-под фронтального огня пулемётов.

Однако сейчас молчание противника заставляет лишь крепче вцепиться в цевье самозарядки (мне моя СВТ дороже любых автоматов) и напряженно всматриваться в передний край улицы. Ну не могли фрицы просто так оставить этот участок без прикрытия, не могли!

Впереди показалась присыпанная снегом неглубокая ложбинка, аккурат проползти по ней незаметно метров на 30 и к крайним домам выбраться. Удобно!

— Афанасьев, — это я ползущему в голове бойцу, — что там в канавке, ямок никаких нет?

— Есть, товарищ лейтенант!

— Понятно…

Фрицы молчат, потому что ждут. Рассчитывают, что мы сами в ловушку заберёмся. Когда самые дурные большевики на минах подорвутся, остальные наверняка вскочат. Вот тогда бы их ровной строчкой-то из пулемётика…

— Васюк, прикрытие на тебе. Как только немцы огонь откроют, из всех стволов бейте по вспышкам. Остальные! Ползём широко, метрах в шести друг от друга, не останавливаемся! С 30-ти бьём гранатами, чтобы наверняка!

Только мы развернулись от канавы и поползли к домам, как по нам тут же ударили с двух сторон: в лоб (немецкий расчёт прикрывал фланг опорного пункта) и сбоку. Причём, судя по знакомому глуховатому рокоту, бьёт или трофейный «максим», или ещё кайзеровский МГ-08 — последний от нашего станкача отличается только калибром патронов.

Ударили фрицы точно (видать, ещё вчера пристрелялись): светлячки трассирующих очередей перехлестнули одного, затем другого бойца… Однако разгуляться врагу не дало моё прикрытие: заговорившие с минутным опозданием, расчёты ручных «Дегтяревых» и лучшие стрелки крепко врезали по обозначившему себя врагу. В данной конкретной точке боя преимущество в огневой мощи оказалось на нашей стороне.

Поняли это и фрицы. С обеих сторон со стороны противника раздались крики, властные команды на немецком, замелькали фигуры в ненавистных серых шинелях. Открыли огонь немногочисленные ещё стрелки, поддержали автоматным огнём унтеры. Но, бешено работая локтями и коленями, мы уже подползли на бросок гранаты…

— Гранатами! БЕЙ!

В сторону врага летят фабричные самоделки. Лучших своих бойцов я учил бросать гранаты с секундной задержкой, и сейчас эта наука даёт результат: самоделки взрываются сразу, только коснувшись утоптанного снега. Частые взрывы глушат противника, а веер осколков нещадно сечёт тела оказавшихся рядом врагов.

— Вперёд!!!

Момент, пока фрицы опешили и не могут в себя прийти, нужно использовать максимально. 30 метров мы пролетаем за считанные мгновения…

— А-а-а-а!!!

Бойцы орут что-то несвязное, им вторят поднявшиеся навстречу враги. От страха и ярости куда-то пропадает слух; выпущенной стрелой бегу вперёд с одной лишь мыслью: «Успеть первым»!

Лошадиным скачком перепрыгиваю через какую-то корягу — и отточенным до абсолюта ударом с силой вгоняю ножевой штык в «солнышко» не успевшему встать немцу. Тут же вырываю клинок и, припав на колено, дважды стреляю в развернувшегося ко мне унтера. Смертоносный веер свинца, посланного его автоматом, прошёл буквально над головой, подняв волосы дыбом от близкого дыхания смерти. А я, рывком вскочив на ноги, бросаюсь к следующему противнику.

Меня опережает Мальцев Коля: ударившая в упор автоматная очередь срезает сразу двух фрицев. Но прежде чем он успел развернуться к очередной опасности, немецкий пулемётчик, поднявшийся с чешской «зброевкой» в руках, прошил надёжного бойцы длинной очередью.

Ровная строчка пуль обрывается в полуметре от меня: пулемётчик падает с расколотым чудовищным ударом приклада черепом. Нечеловеческий силы удар не смогла сдержать даже надёжная немецкая каска; не уцелел и деревянный приклад трёхлинейки, разлетевшийся в щепки.

Оставшийся без оружия Илья Климов через мгновение получил удар штыка в бок. Рослый, сильный боец с увитыми крепкими бицепсами руками упал на колени, но, не желая умирать и не веря в свою смерть, последним усилием мёртво вцепился в ствол вражеской винтовки. Немец сноровисто передёрнул затвор; ударил выстрел, отбросивший тело дважды убитого красноармейца… и клинок моего штык-ножа пробил горло врага насквозь; кончик лезвия вылез из плоти в основании черепа.


Выдернув клинок, припадаю к скирде брёвен и расстреливаю остаток магазина по спешащим на выручку к своим немцам. Одного свалил. Исказив губы в безумной, звериной усмешке, оборачиваюсь назад: увлёкшись яростной схваткой, я полностью потерял контроль над боем.

Но мои бойцы отлично справились. Пережив чудовищное напряжение бега навстречу пулям противника, они с животным бешенством набросились на врага. Немцы неплохо дерутся в ближнем бою, но предпочитают отгородиться от противника стеной из смертоносного свинца. Каждый, кто её преодолевает, переживает свою смерть много раз, а потому сражается с врагом без страха, испытывая лишь жажду его крови.

Так что ни профессионализм, ни вымуштрованное мужество пруссаков не спасли их от узких жал «русских» штыков, пронзающих их тела, рвущих на куски плоть; не защитили добротные каски от жутких ударов прикладов. Сыграло свою роль и изрядное число автоматического оружия у моих бойцов.

— Гринченко, хватай пулемёт! Гранаты, автоматы собрать!

Немецкая оборона в первую очередь строится на профессионализме солдат и офицеров, тщательном планировании и рациональном распределении средств поддержки. Каждый пулемёт имеет свой сектор обстрела, каждое отделение — свой участок обороны. Поэтому побеждают они, зачастую, не столь и великим числом, как кажется поначалу.

Но сейчас их немногочисленность играет нам на руку: вскрыв оборону в одном месте, мы оттягиваем на себя все более-менее свободные силы на данном участке. А их не так и много: по нам открыли огонь едва ли полтора десятка стрелков; столько же мы перебили в отчаянной рукопашной. Больше они просто не могут против нас бросить — иначе фрицам не сдержать атаку батальона. И ни один пулемёт против нас они не могут направить по той же причине.

Гансы пускают в ход единственный оставшийся в рукаве козырь — многочисленные «колотушки», которые они далеко и метко метают. Однако сейчас прицельно бросать свои гранаты немцам не позволяют частые выстрелы моих бойцов, меткий огонь СВТ (записываю на свой счёт ещё одного ублюдка). От несильных же немецких гранат, взрывающихся, к тому же, через 5–7 секунд, мы спасаемся за множеством деревянных построек.

Справа сзади ударил трофейный пулемёт чешского производства. «Зброевка» встречается у фрицев довольно часто, чехи активно поставляют свой пулемёт оккупантам. Машина неплохая; я успел изучить её ещё в летних боях и старательно вдалбливал бойцам ТТХ пулемёта и особенности ведения из него огня. Серёга Гринченко, грамотный городской парень, до войны работавший на заводе слесарем-инструментальщиком, лучше всех освоил трофей в теории. А теперь изучает его и на практике, посылая во фрицев скупые короткие очереди; их хватает, чтобы ещё сильнее прижать врага.

— Гранатами бьём и вперёд! Гринченко! Помоги на поле!

Бойцы прикрытия, на время заткнувшие старый станкач, уже поднимались к нам на помощь, как ударил ещё один, теперь уже новый, скорострельный пулемёт. Самые нетерпеливые, поднявшиеся в рост бойцы вновь упали в снег, кто-то — навсегда. Практически сразу заговорил замолкший было ветеран империалистической. И хотя со стороны моих орлов по-прежнему говорят оба «дегтярева», шансы уже не равны — новый немецкий МГ в полтора раза скорострельнее нашего пулемёта, а станкач ведёт огонь непрерывно, с высокой плотностью и точностью стрельбы. Так что помощь ещё одного пулемёта на поле явно не помешает…

— Гранатами бей!

Последние самоделки взрываются рядом с фрицами: под прикрытием «зброевки» мои отметались довольно точно. Противника мы сократили как минимум на треть.

— Рви их!!!

Истошно заорав, бросаюсь вперёд, увлекая бойцов за собой. Нас осталось человек шесть, фрицев примерно столько же. Но, оглушённые взрывами, они проморгали момент, когда мы одним рывком сократили дистанцию и ударили в штыки.

Немец, к которому я бегу, вскидывает винтовку к плечу; не поднимая самозарядки, дважды жму на спуск. Вторая пуля бьёт врага в таз рядом с пахом, раздробив кость. Адская боль; противника скручивает, его выстрел уходит куда-то вбок и вниз. Ещё секунда — и мой клинок обрывает его мучения.

Удар вражеского штыка сбоку — и я чудом успеваю отпрянуть назад, уходя от укола невесть откуда вынырнувшего врага. Однако лезвие штык-ножа всё же режет ватник и кожу на бицепсах; я рефлекторно выпускаю СВТ. Боль дикая! Немец дёргает свой маузер на себя, но я успеваю схватить карабин за ствол. Зацепившись за крепление штыка, выдерживаю натиск и тут же без замаха бью носком под коленную чашечку; враг корчится от боли. Рывок винтаря на себя, с одновременным зашагом правой ноги под ближнюю ногу немца, толчок корпусом. Противник валится, все еще не отпуская карабина; добиваю его ударом стопы в горло.

Перехватив поудобнее трофейный маузер, оборачиваюсь. Короткая, яростная схватка накоротке подходит к концу; из шести моих бойцов один убит выстрелом в упор и одного серьёзно зацепили штыком.

— Гарин, давай в тыл, только аккуратнее! Сам дойдёшь?

Дождавшись утвердительного кивка раненого бойца, поднимаю с земли СВТ. «Светка» — оружие капризное, но грамотным бойцам даёт в бою сильное преимущество. На всякий пожарный достаю из кармана подаренный Фёдором «люгер» (вечная тебе память, брат) и снимаю с предохранителя. Рискованно, конечно, перед боем я дослал патрон в ствол, увеличив боеприпас пистолета с 8 до 9 единиц; но в скоротечной схватке его так просто не взвести, это тебе не командирский наган. Убрав пистолет обратно в карман ватника, нашариваю единственную уцелевшую гранату.

— Вперёд, парни, размажем этих тварей!

Оставшихся в строю веду к вражеским пулемётным расчётам, последних легко обнаружить по рокочущему рёву скорострельных МГ. И, судя по захлёбывающейся стрельбе немцев, а также довольно плотному огню с поля, дела у них идут не так чтобы очень хорошо.

Первый расчёт обнаружился в выложенном из камня сарае. Немцы любят обустраивать под огневые точки надёжные, прочные сооружения, что в принципе логично. Но если с поля каменный сарай неплохо защищал пулемётчиков от огня противника, то с тыла немцы просто не успели подготовиться к обороне. Показавшегося в дверном проёме фрица свалил слитный залп трёх винтовок, и тут же бойцы закатили внутрь сразу две трофейные «колотушки». В ограниченном пространстве каменного строения взрыв двух сразу гранат никому не оставил шанса выжить.

С тыла доносятся звуки разгорающейся, яростной схватки: крики врагов, взрывы «колотушек», рокот «Дегтяревых» и довольно плотный ответный огонь немецких МГ. Судя по голосу наших пулемётов, Васюк довёл-таки бойцов прикрытия до улицы, и теперь ребята отражают немецкую контратаку. На слух я узнаю только «Дегтяревых», голоса «зброевки» я не слышу…

Проклятье, надо поспешить.

Второй вражеский расчёт сражается не в одиночку, его прикрывает двойка солдат, держащих тыл. Как только мы показались, они начали стрелять; предупреждённые пулемётчики успели развернуть МГ, открыв убийственный, кинжальный огонь в упор. Одновременно из окон соседнего дома нам в бок ударила автоматная очередь, свалив ещё одного бойца.

Тут бы нам и конец, но сержант Игнатов, Сашка, единственный в роте обладатель отечественного ППД, длиннющей очередью в полдиска заткнул засевших в доме фрицев. И прежде чем оставшегося стоять на ногах смельчака перехлестнула пулемётная очередь, я успел бросить самоделку в сторону вражеского расчёта. Бросок получился неточным (оно и понятно), но, сорвав чеку, я успел просчитать две секунды, прежде чем метнул гранату… Бухнувший в воздухе взрыв накрыл фрицев осколками.

— Гранаты остались?!

Единственный уцелевший боец, Фёдор Кругликов, утвердительно склонил голову:

— Яйцо.

Маленькая, круглая немецкая граната, ещё более слабая, чем «колотушка», действительно напоминает по форме гусиное яйцо. Что её фугасное, что осколочное действие совсем незначительны, но ведь на безрыбье и рак рыба, верно?!

— Давай скручивай колпачок — и по команде бегом к дому. Я прикрываю. Как только обрываешь шнур, сразу бросаешь гранату в окно. Ясно?

— Так точно!

Не обращая внимания на утвердительный кивок, достаю парабеллум (попутно в очередной раз удивившись тому, как ладно легла в руку рукоять трофейного пистолета) и одновременно левой тяну штатный наган. Ох, сейчас будет жарко!

— Пошли!

Восемь метров… Шесть… До дома остаётся всего пять метров, Фёдор уже замахивается для броска, и в этот же миг в окне появляется окровавленный немец с автоматом в руках. Я отчётливо вижу звериный оскал, исказивший пышущее ненавистью лицо, прочитал в глазах мстительное удовлетворение от скорой гибели русских — и тут же открыл частую стрельбу с обеих рук. Немец дёрнулся от удара, и смертельная для гранатомётчика очередь лишь зацепила парня; Федька успел выпустить из руки гранату, точно отправив её в оконный проём.

Секунду спустя раненый красноармеец схватился за бок и осел на колено, но взрыв уже прогремел в доме, бросив мёртвого теперь фрица животом на подоконник. Его голова свесилась вниз, и из рваной раны на шее обильно потекла горячая ещё кровь.

Забегаю в хату, готовый тут же тянуть за спуск с обеих рук. Дёрнувшегося было фрица (раненого пулями, осколками, оглушённого взрывом) добиваю выстрелом из нагана.

Подхватив чудом не задетый осколками немецкий автомат, бросаюсь к окну: