На пороге Тьмы
Часть 6 из 76 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– А чего, далеко отсюда?
– Нет, но чего ноги топтать?
– Тоже верно.
Среднего роса, белобрысый, лет двадцать пять. Форма как и у лейтенанта, вроде все привычно, но тоже с отличиями. Я обратил внимание на его карабин, небрежно висевший на плече стволом вниз. Сначала мне показалось, что это обычный СКС, только с пламегасителем. Затем на минуту почудилось, что это американский карабин М1 военной поры, какой я на картинках видел многократно. А потом, уже всмотревшись внимательно, я понял, что это все же наш СКС, но с отъемным магазином. Да и вообще непривычный какой-то, без откидного штыка. Штык у бойца на ремне в ножнах висел.
– Это что за ствол у тебя, если не секрет? – спросил я, не удержавшись.
– Самозарядный карабин Симонова образца сорок пятого года, калибра шесть с половиной миллиметров, – ответил тот, а затем спросил у меня сам: – У вас такие были?
– Похожие, но не совсем такие, – сказал я всматриваясь.
Магазин что-то очень прямой, необычно. Да и емкость непонятная у него, если по размеру судить. А СКС у меня самого дома есть, охотничий, так что я в курсе, что к чему.
– Сколько патронов?
– Пятнадцать. С американского карабина, как говорят, взяли компоновку, – пояснил солдат. – Американские здесь попадаются, они тоже на пятнадцать. Правда наш мощнее намного, и на холоде надежней.
– А что за патрон шесть с половиной?
– А черт его знает, – пожал плечами боец, – Я не в курсе. Тут шесть с половиной основным калибром, что у карабина, что у пулемета ручного. Шесть и пять на сорок четыре. Да на вот, глянь…
Он вытащил из подсумка один магазин, выщелкнул верхний патрон и кинул его мне.
Ага, гильза чуть менее под конус, чем наша калашовская, и подлиннее. Пуля тоже заметно остроконечней, чем привычная семерка и потощей будет. Откуда калибр такой? Если бы про нас разговор, то сказал бы, что от японской «арисаки» пошел, только укоротили гильзу… а может так и было? Как тут история развивалась, черт ее знает. У нас в первую мировую и «арисаками» пользовались, и под патрон для нее Федоров автомат изобрел. Первый в истории. Почему нет?
– А чего пламегаситель такой странный? – спросил я, кинув патрон обратно.
– Чтобы гранатами стрелять, – ответил боец и снова полез в подсумок: – Вот, гляди, на пять холостых патронов магазин, боевой в него не всунешь.
Действительно, в руке у него появился короткий магазин с наглухо сходящимися впереди губками, патрон с пулей в него не втолкнешь – не влезет, только холостой с замятым дульцем.
– А вот граната, – добавил собеседник и вытащил из длинного брезентового подсумка нечто вроде маленькой минометной мины с длинным тонким хвостом, – Насадил на ствол, газоотвод перекрыл, холостые вставил – и бах! Знаком с такими?
– Нет, у нас не было, – покачал я головой.
– Из разных мы с тобой мест, – заключил он, – У нас были. Хорошая штука, можно метров за двести стрелять.
– У нас подствольные гранатометы.
Он ничего не ответил, лишь пожал плечами. Подозреваю, что попытки определить кто откуда тут вроде как стандартная процедура знакомства.
В комнатку заглянул младший сержант, рыжий и усатый, сказал:
– Давай, попаданец, отвезем тебя куда полагается.
На улице прямо возле дота стояла знакомая по фильмам «полуторка», маленький неуклюжий грузовичок, у которого на деревянном борту кузова большими белыми буквами было написано «Комендатура».
– Давайте оба в кузов, – сказал сержант, забираясь за руль машины.
Карабкаться было невысоко, да и задний борт был откинут. У борта переднего имелась лавка, на которой мы вдвоем с бойцом и уселись.
– Давно ты здесь? – спросил я его.
– Года два, – ответил он, и что-то прикинув, добавил: – Чуть больше, два и месяц.
– И как?
– Да нормально, могло быть и хуже, – пожал он плечами, – Живем – хлеб жуем. Пока цел, служба идет. Да не ссы, все пучком будет, все равно отсюда никуда не денешься.
Фыркнув мотором и душераздирающе проскрежетав коробкой, «полуторка» дернула с места чуть не прыжком, так, что я с лавки едва не свалился, но дальше покатила неторопливо, не набирая, судя по всему, и сорока километров в час. В лицо опять сыпануло мелким дождем, я поплотней завернулся в дождевик, чувствуя, как промозглая сырость забирается и под него, и под толстый свитер.
Потянулась прямая грязноватая улица с высокими тополями по бокам, прикрывающими обшарпанные стены домов, покрытые осыпающейся штукатуркой, крашенной в желтоватый цвет. Тянулись дома жилые, какие-то учреждения, школа с барельефами в виде глобусов, планеров и пионерских галстуков по фасаду, какой-то сквер с памятником не пойми кому. Появились пешеходы, одетые все больше или в допотопную военную форму, или в какую-то ее комбинацию с гражданской одеждой. Впрочем, была одежда и просто гражданская.
– Слуш, а чего столько народу по форме-то, а? – спросил я.
– А что тут еще носить? – удивился он вопросу. – В магазинах здесь по одежде голяк, а если где и есть что, то такого вида, что смотреть страшно, разве что под машиной валяться. А на складах таких галифе с гимнастерками на целую ударную армию хватит. Или две. Вот и выдают. Ну еще тетки свитера вяжут, продают на базаре, а остальное все такое вот… Куртки кожаные кто-то наладился делать, где-то шить начали, но пока мало и дорого. Да и все, в общем.
Он покачал носком кирзового сапога, выставив его вперед. Кирзачи были виду самого привычного, знакомого с юности, так сказать.
– А тут правда война только закончилась?
– Да вроде как, – кивнул боец, – Но тут ее не было, фронт не дошел, как я понял. Верст двести сюда не дошел. Зато складов военных здесь до черта, вроде как поближе к фронту везли. Или с фронта.
– У вас… ну, откуда ты сам, война была?
– Ага, еще какая, – кивнул он, – В сорок шестом закончилась. Перемирием.
– А началась?
– В сороковом.
Я присвистнул мысленно. У нас все же на два года меньше тянулась. Интересно, что там у них творилось, в реальности, откуда провалился в эти мрачные места мой конвойный. Но спрашивать не стал.
Чем ближе к самому центру, тем людней было на улицах. Были вооруженные люди, а были и безоружные, на первый взгляд. Я даже не выдержал и уточнил:
– А днем тут безопасно, точно?
– Ага, Горсвет тут все просвечивает, не успевают заводиться… всякие. А через периметр мы не пускаем. Вот с заходом уже стремно на улицу соваться. Если ты не дома, то лучше сиди где сидел, или в гости к кому иди.
– А если не к кому в гости?
– Так не бывает, а вообще можешь куда-нибудь в учреждение сунуться, там всегда дежурные есть. На улицу нельзя.
– А на машине?
– Смотря на какой, – усмехнулся он. – Если на танке, то без проблем.
– А есть танки?
– Есть, куда они денутся. Только запчастей и горючки на них не напасешься, так что если что и пользуем, так только легкие. А так всяких хватает. Правда их еще и завести проблема обычно, стоят-то уже сколько лет.
– А у дота что стояло такое, ну, с двумя пулеметами? – поинтересовался я.
– Т-90, легкий, с двумя «дашками». Серьезный агрегат, как сыпанет, так и в клочья.
– Кого в клочья? – уточнил я, восхищенный метафорой.
– Да пофиг кого, – отмахнулся небрежно боец. – Кого хочешь.
– Понятно, – с уважением кивнул я.
Полуторка объехала по кругу площадь с заросшим сквером посередине, которая называлась, как и следовало ожидать, площадью Ленина, и которую здесь звали, со слов бойца, площадью Крупского, или просто «Крупой», ну и памятник, стоявший посреди сквера, оказался как раз ему и посвящен. Лысый вождь стоял чуть наперекосяк, призывно вытянув руку и указывая ей на сгоревший верхний этаж здания напротив, словно указывая на непорядок.
– А че там горело? – полюбопытствовал я.
– Да фонарщики какой-то шкаф на чердаке прошляпили, оттуда и вылезло. А в здании только ночной дежурный был, так чтобы отбиться, бумаги в шкафах поджег. «Да будет свет!» вроде как сделал. Этаж и сгорел, – все столь же туманно пояснил провожатый. – А сам не в курсе, что гадам этим свет, если уже полезли, по-барабану совершенно.
– И чего с дежурным?
– В окно сиганул, упал в кусты, только ноги поломал. А тут и фонарщики подъехали.
Полуторка остановилась у обшарпанного крыльца, пофыркав двигателем. Боец совсем не изъявил желания вылезти, выбрался только сержант из-за руля, призывно махнувший мне рукой и сказавший:
– Слезай, приехали. Щас тебя посчитают и к делу определят.
Под конвоем сержанта и словоохотливого солдата я поднялся по крыльцу и оказался перед дверью, справа от которой на стене висела табличка гласившая: «Администрация Углегорска. Районный отдел приема поселенцев (РОПП)». Дверь, крашеная бурой половой краской, отворилась со скрипом на тугой пружине. Мы вошли в полутемный маленький вестибюль, где вдоль стены вытянулся ряд кресел с откидными сиденьями из потрескавшегося дерматина, вроде как в кинотеатрах раньше бывали, а напротив кресел, за стойкой, отгороженной решеткой, сидел сержант с красной повязкой «Дежурный по отделу» на рукаве.
– Здорова, ропперы! – громогласно, вызвав гулкое эхо, поздоровался рыжий. – Митя, поселенца привезли, оформляй.
И с этими словами рыжий протянул в окошко какую-то бумажку.
– Это хорошо, – кивнул дежурный, делая в бумаге какую-то пометку и возвращая ее обратно, – Больше народу, крепче стоим. А то что-то в последнее время мало провалилось, мы уже опасаться начинаем. Как зовут?
Это он уже ко мне обратился, заодно подтягивая большую амбарную книгу и открывая ее на заложенной странице.
– Бирюков Владимир Васильевич, – представился я.
Сержант сначала посветил мне в глаза, затем тщательно, каллиграфическим почерком записал в книгу мои данные, не забыв спросить даже домашний адрес, затем сказал:
– По коридору направо, кабинет номер два. Бочаров Сергей Геннадьевич вас примет, теперь все вопросы к нему.
Рыжий пожелал мне удачи, попрощался с дежурным, уткнувшимся в какую-то книжку, и вышел на улицу. А я направился куда велели, в темный коридор, в конце которого в кронштейне торчала керосиновая лампа, дававшая тусклый и мерцающий свет. Двери выходили в обе стороны, так что окон в коридоре не было, свет с улицы не попадал. Номера на дверях прочитать было почти невозможно, приходилось чуть не носом упираться в них, и еще на цыпочки приподниматься. Кабинетом номер два оказалась вторая дверь по счету. Я постучал, дождался ответа «войдите», и, соответственно, вошел.
– Добрый день, – с ходу поприветствовал меня средних лет невзрачный и лысоватый дядек в большой не по росту полушерстяной гимнастерке без погон, но с портупеей через плечо.
– И вам добрый, – кивнул я, оглядываюсь.
– Нет, но чего ноги топтать?
– Тоже верно.
Среднего роса, белобрысый, лет двадцать пять. Форма как и у лейтенанта, вроде все привычно, но тоже с отличиями. Я обратил внимание на его карабин, небрежно висевший на плече стволом вниз. Сначала мне показалось, что это обычный СКС, только с пламегасителем. Затем на минуту почудилось, что это американский карабин М1 военной поры, какой я на картинках видел многократно. А потом, уже всмотревшись внимательно, я понял, что это все же наш СКС, но с отъемным магазином. Да и вообще непривычный какой-то, без откидного штыка. Штык у бойца на ремне в ножнах висел.
– Это что за ствол у тебя, если не секрет? – спросил я, не удержавшись.
– Самозарядный карабин Симонова образца сорок пятого года, калибра шесть с половиной миллиметров, – ответил тот, а затем спросил у меня сам: – У вас такие были?
– Похожие, но не совсем такие, – сказал я всматриваясь.
Магазин что-то очень прямой, необычно. Да и емкость непонятная у него, если по размеру судить. А СКС у меня самого дома есть, охотничий, так что я в курсе, что к чему.
– Сколько патронов?
– Пятнадцать. С американского карабина, как говорят, взяли компоновку, – пояснил солдат. – Американские здесь попадаются, они тоже на пятнадцать. Правда наш мощнее намного, и на холоде надежней.
– А что за патрон шесть с половиной?
– А черт его знает, – пожал плечами боец, – Я не в курсе. Тут шесть с половиной основным калибром, что у карабина, что у пулемета ручного. Шесть и пять на сорок четыре. Да на вот, глянь…
Он вытащил из подсумка один магазин, выщелкнул верхний патрон и кинул его мне.
Ага, гильза чуть менее под конус, чем наша калашовская, и подлиннее. Пуля тоже заметно остроконечней, чем привычная семерка и потощей будет. Откуда калибр такой? Если бы про нас разговор, то сказал бы, что от японской «арисаки» пошел, только укоротили гильзу… а может так и было? Как тут история развивалась, черт ее знает. У нас в первую мировую и «арисаками» пользовались, и под патрон для нее Федоров автомат изобрел. Первый в истории. Почему нет?
– А чего пламегаситель такой странный? – спросил я, кинув патрон обратно.
– Чтобы гранатами стрелять, – ответил боец и снова полез в подсумок: – Вот, гляди, на пять холостых патронов магазин, боевой в него не всунешь.
Действительно, в руке у него появился короткий магазин с наглухо сходящимися впереди губками, патрон с пулей в него не втолкнешь – не влезет, только холостой с замятым дульцем.
– А вот граната, – добавил собеседник и вытащил из длинного брезентового подсумка нечто вроде маленькой минометной мины с длинным тонким хвостом, – Насадил на ствол, газоотвод перекрыл, холостые вставил – и бах! Знаком с такими?
– Нет, у нас не было, – покачал я головой.
– Из разных мы с тобой мест, – заключил он, – У нас были. Хорошая штука, можно метров за двести стрелять.
– У нас подствольные гранатометы.
Он ничего не ответил, лишь пожал плечами. Подозреваю, что попытки определить кто откуда тут вроде как стандартная процедура знакомства.
В комнатку заглянул младший сержант, рыжий и усатый, сказал:
– Давай, попаданец, отвезем тебя куда полагается.
На улице прямо возле дота стояла знакомая по фильмам «полуторка», маленький неуклюжий грузовичок, у которого на деревянном борту кузова большими белыми буквами было написано «Комендатура».
– Давайте оба в кузов, – сказал сержант, забираясь за руль машины.
Карабкаться было невысоко, да и задний борт был откинут. У борта переднего имелась лавка, на которой мы вдвоем с бойцом и уселись.
– Давно ты здесь? – спросил я его.
– Года два, – ответил он, и что-то прикинув, добавил: – Чуть больше, два и месяц.
– И как?
– Да нормально, могло быть и хуже, – пожал он плечами, – Живем – хлеб жуем. Пока цел, служба идет. Да не ссы, все пучком будет, все равно отсюда никуда не денешься.
Фыркнув мотором и душераздирающе проскрежетав коробкой, «полуторка» дернула с места чуть не прыжком, так, что я с лавки едва не свалился, но дальше покатила неторопливо, не набирая, судя по всему, и сорока километров в час. В лицо опять сыпануло мелким дождем, я поплотней завернулся в дождевик, чувствуя, как промозглая сырость забирается и под него, и под толстый свитер.
Потянулась прямая грязноватая улица с высокими тополями по бокам, прикрывающими обшарпанные стены домов, покрытые осыпающейся штукатуркой, крашенной в желтоватый цвет. Тянулись дома жилые, какие-то учреждения, школа с барельефами в виде глобусов, планеров и пионерских галстуков по фасаду, какой-то сквер с памятником не пойми кому. Появились пешеходы, одетые все больше или в допотопную военную форму, или в какую-то ее комбинацию с гражданской одеждой. Впрочем, была одежда и просто гражданская.
– Слуш, а чего столько народу по форме-то, а? – спросил я.
– А что тут еще носить? – удивился он вопросу. – В магазинах здесь по одежде голяк, а если где и есть что, то такого вида, что смотреть страшно, разве что под машиной валяться. А на складах таких галифе с гимнастерками на целую ударную армию хватит. Или две. Вот и выдают. Ну еще тетки свитера вяжут, продают на базаре, а остальное все такое вот… Куртки кожаные кто-то наладился делать, где-то шить начали, но пока мало и дорого. Да и все, в общем.
Он покачал носком кирзового сапога, выставив его вперед. Кирзачи были виду самого привычного, знакомого с юности, так сказать.
– А тут правда война только закончилась?
– Да вроде как, – кивнул боец, – Но тут ее не было, фронт не дошел, как я понял. Верст двести сюда не дошел. Зато складов военных здесь до черта, вроде как поближе к фронту везли. Или с фронта.
– У вас… ну, откуда ты сам, война была?
– Ага, еще какая, – кивнул он, – В сорок шестом закончилась. Перемирием.
– А началась?
– В сороковом.
Я присвистнул мысленно. У нас все же на два года меньше тянулась. Интересно, что там у них творилось, в реальности, откуда провалился в эти мрачные места мой конвойный. Но спрашивать не стал.
Чем ближе к самому центру, тем людней было на улицах. Были вооруженные люди, а были и безоружные, на первый взгляд. Я даже не выдержал и уточнил:
– А днем тут безопасно, точно?
– Ага, Горсвет тут все просвечивает, не успевают заводиться… всякие. А через периметр мы не пускаем. Вот с заходом уже стремно на улицу соваться. Если ты не дома, то лучше сиди где сидел, или в гости к кому иди.
– А если не к кому в гости?
– Так не бывает, а вообще можешь куда-нибудь в учреждение сунуться, там всегда дежурные есть. На улицу нельзя.
– А на машине?
– Смотря на какой, – усмехнулся он. – Если на танке, то без проблем.
– А есть танки?
– Есть, куда они денутся. Только запчастей и горючки на них не напасешься, так что если что и пользуем, так только легкие. А так всяких хватает. Правда их еще и завести проблема обычно, стоят-то уже сколько лет.
– А у дота что стояло такое, ну, с двумя пулеметами? – поинтересовался я.
– Т-90, легкий, с двумя «дашками». Серьезный агрегат, как сыпанет, так и в клочья.
– Кого в клочья? – уточнил я, восхищенный метафорой.
– Да пофиг кого, – отмахнулся небрежно боец. – Кого хочешь.
– Понятно, – с уважением кивнул я.
Полуторка объехала по кругу площадь с заросшим сквером посередине, которая называлась, как и следовало ожидать, площадью Ленина, и которую здесь звали, со слов бойца, площадью Крупского, или просто «Крупой», ну и памятник, стоявший посреди сквера, оказался как раз ему и посвящен. Лысый вождь стоял чуть наперекосяк, призывно вытянув руку и указывая ей на сгоревший верхний этаж здания напротив, словно указывая на непорядок.
– А че там горело? – полюбопытствовал я.
– Да фонарщики какой-то шкаф на чердаке прошляпили, оттуда и вылезло. А в здании только ночной дежурный был, так чтобы отбиться, бумаги в шкафах поджег. «Да будет свет!» вроде как сделал. Этаж и сгорел, – все столь же туманно пояснил провожатый. – А сам не в курсе, что гадам этим свет, если уже полезли, по-барабану совершенно.
– И чего с дежурным?
– В окно сиганул, упал в кусты, только ноги поломал. А тут и фонарщики подъехали.
Полуторка остановилась у обшарпанного крыльца, пофыркав двигателем. Боец совсем не изъявил желания вылезти, выбрался только сержант из-за руля, призывно махнувший мне рукой и сказавший:
– Слезай, приехали. Щас тебя посчитают и к делу определят.
Под конвоем сержанта и словоохотливого солдата я поднялся по крыльцу и оказался перед дверью, справа от которой на стене висела табличка гласившая: «Администрация Углегорска. Районный отдел приема поселенцев (РОПП)». Дверь, крашеная бурой половой краской, отворилась со скрипом на тугой пружине. Мы вошли в полутемный маленький вестибюль, где вдоль стены вытянулся ряд кресел с откидными сиденьями из потрескавшегося дерматина, вроде как в кинотеатрах раньше бывали, а напротив кресел, за стойкой, отгороженной решеткой, сидел сержант с красной повязкой «Дежурный по отделу» на рукаве.
– Здорова, ропперы! – громогласно, вызвав гулкое эхо, поздоровался рыжий. – Митя, поселенца привезли, оформляй.
И с этими словами рыжий протянул в окошко какую-то бумажку.
– Это хорошо, – кивнул дежурный, делая в бумаге какую-то пометку и возвращая ее обратно, – Больше народу, крепче стоим. А то что-то в последнее время мало провалилось, мы уже опасаться начинаем. Как зовут?
Это он уже ко мне обратился, заодно подтягивая большую амбарную книгу и открывая ее на заложенной странице.
– Бирюков Владимир Васильевич, – представился я.
Сержант сначала посветил мне в глаза, затем тщательно, каллиграфическим почерком записал в книгу мои данные, не забыв спросить даже домашний адрес, затем сказал:
– По коридору направо, кабинет номер два. Бочаров Сергей Геннадьевич вас примет, теперь все вопросы к нему.
Рыжий пожелал мне удачи, попрощался с дежурным, уткнувшимся в какую-то книжку, и вышел на улицу. А я направился куда велели, в темный коридор, в конце которого в кронштейне торчала керосиновая лампа, дававшая тусклый и мерцающий свет. Двери выходили в обе стороны, так что окон в коридоре не было, свет с улицы не попадал. Номера на дверях прочитать было почти невозможно, приходилось чуть не носом упираться в них, и еще на цыпочки приподниматься. Кабинетом номер два оказалась вторая дверь по счету. Я постучал, дождался ответа «войдите», и, соответственно, вошел.
– Добрый день, – с ходу поприветствовал меня средних лет невзрачный и лысоватый дядек в большой не по росту полушерстяной гимнастерке без погон, но с портупеей через плечо.
– И вам добрый, – кивнул я, оглядываюсь.