На краю бездны
Часть 54 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Несомненно, входная дверь заперта, но все равно дергаю ручку. Разумеется, она даже не думает поддаваться; как стояла, так и стоит не шелохнувшись. Наверное, можно разбить стекло и открыть ее изнутри, но я не уверена, что из этого выйдет толк. Должен быть другой способ.
Отхожу назад и смотрю на дом. Что это было – там, в окошке второго этажа? Какое-то движение? Или просто мимолетный отблеск, игра света на темном стекле? Я снова смотрю вверх. На этот раз сомнения быть не может: в комнате за окном что-то мелькает. Я не свожу с него глаз, ожидая увидеть ее лицо, но она скрылась. Все неподвижно. И тем не менее я уверена, что Дейзи там, наверху, что она наблюдает за мной. Чувствую на себе ее взгляд. О чем она думает? Господи, ну надо же быть такой идиоткой, такой непроходимой дурой! Она заманила меня сюда.
Сердце словно стискивает чья-то холодная рука. Хоть бы показалась, что ли. На мгновение хочется закричать ей: «Дейзи! Что произошло? Что я тебе сделала? Почему ты меня ненавидишь?» Но я не кричу. Ее глаза прожигают меня насквозь. Не хочу, чтобы она видела, как мне страшно, как сильно терзает меня чувство вины. Не хочу принимать на себя ее гнев, ее язвительность, поэтому склоняю голову и обхожу дом кругом. Задняя дверь слегка подается, когда я ее дергаю, но не открывается, и я оглядываюсь по сторонам в поисках других способов проникнуть внутрь. За трейлером обнаруживается рассохшееся на вид подъемное окошко с матовым стеклом – судя по всему, это ванная или туалет на первом этаже. Я подсовываю руку под раму и пытаюсь выдавить ее, но она тоже не поддается. Деревянная рама крепче, чем выглядит; с нее пластами облезает краска, и ничего более. Я отыскиваю в саду камень поувесистей и бью им по верхней створке. По стеклу с хрустом разбегается паутина трещин, но оно упрямо сидит в раме. Я бью снова – на этот раз стекло разлетается на куски, а дальше уже дело техники. Я осторожно просовываю руку в брешь, нащупываю защелку и открываю ее. Нижняя створка неохотно сдвигается вверх, и я, подтянувшись, вскарабкиваюсь на подоконник, а оттуда кое-как протискиваюсь внутрь.
Глаза не сразу привыкают к темноте, но запах говорит сам за себя. В помещении затхло, как будто кто-то вывесил сушить забытое на несколько дней в стиральной машине белье. Где-то внизу слышится журчание подтекающей воды. Туалет. Я сползаю на пол и автоматически нащупываю в углу выключатель. Он не работает. Раздается щелчок, но свет не загорается, и, задрав голову, я различаю под потолком пустой патрон. Черт, шепчу я себе под нос, и тут же, словно в ответ, откуда-то из угла доносится топоток. Мышь. Или крыса. Закрываю глаза и пытаюсь сделать глоток воздуха. Я убеждаю себя, что могу в любой момент развернуться и уйти отсюда. Никто не заставляет меня это делать.
Но беда в том, что это не так. Я тянусь к дверной ручке. У меня нет выбора. И никогда не было. Теперь я это понимаю. Все дороги вели меня сюда.
Я включаю фонарик на телефоне и начинаю снимать на ходу. Дверь уборной выходит прямо в коридор, и свет фонарика выхватывает из мрака перила, лестницу из добротного темного дерева, столик сбоку от входной двери, на котором стоит телефон. У противоположной стены темнеют старинные часы, неподвижные и безмолвные. Повсюду лежит пыль, ее частички танцуют в луче света. Слева от меня дверь ведет в кухню, а еще одна, справа – в гостиную, в которой я различаю огромный диван, разномастные кресла и старый громоздкий телевизор. Эта комната производит на меня пугающее впечатление, и я закрываю дверь, прежде чем двинуться дальше.
Следующая дверь ведет в просторную столовую – посередине стоит стол с пятью или шестью стульями, а у дальней стены буфет, на который стопками составлены тарелки, – все это тоже покрыто густым слоем пыли. Все остальные комнаты на первом этаже выглядят такими же нежилыми. Куча зловонной одежды в прачечной и немытая посуда в кухне – единственные следы какого бы то ни было человеческого присутствия в этом доме. В воздухе разлита печаль; эта кухня явно когда-то задумывалась как место, где будет шумно и весело, но теперь тут готовит всего один человек – и только для себя. Я поворачиваюсь, чтобы идти на второй этаж, и тут наверху прямо надо мной слышится негромкий скрип. Все в порядке, убеждаю я себя, просто дом оседает или ветер гуляет в щелях, но, начиная подниматься по лестнице, я дрожу. Я уже всадила ногти в ладони, как будто готовясь к тому, что неминуемо должно произойти.
Звук повторяется, на этот раз громче и куда более похожий на поскрипывание половиц под ногами, нежели на треск стен или перекрытий.
– Дейзи?
Ответа нет, и тишина, которая воцаряется после моих слов, кажется оглушительной, пугающей.
– Дейзи? – повторяю я, поднявшись по лестнице до середины. – Ты там?
Ответа по-прежнему нет, но едва площадка оказывается на уровне моих глаз, я немедленно понимаю: здесь что-то произошло. Все двери на втором этаже распахнуты, и луч моего фонарика освещает горы вещей, бумаг и книг вперемешку. Все вверх дном. Я пробегаю по коридору и захожу в разгромленную главную спальню. Ящики комода вывернуты, их содержимое в беспорядке разбросано по полу и кровати. Одежда, бумаги, украшения, которые никак не могут принадлежать Дэвиду. Тут царит хаос; контраст с сонным запустением внизу просто разительный.
Кто-то побывал здесь – возможно, Дейзи – и устроил на втором этаже полный разгром. Но что этот кто-то искал?
Ветер за окном усиливается. Его вой напоминает хохот, и я опускаю камеру. За всем этим наверняка кроется нечто важное. Что я упустила?
Я подхожу к окну, и тут все встает на свои места. Я уже бывала здесь. Мне знаком этот вид: море, луна, низко висящая над водой, корабли вдалеке, очертания гор за ними. Тот самый пейзаж. И тонкая линия горизонта, перерезающая ее посередине, словно туго натянутая проволока, тоже та самая. Воображаемая картинка в точности накладывается на реальность. Не отличишь. Я смотрю вниз и вижу то самое место, где она стояла, готовясь спрыгнуть.
Я слышу, как скрипит под чьей-то ногой ступенька, за ней вторая. Словно кто-то на цыпочках крадется вниз.
– Дейзи! – кричу я. – Постой! Вернись!
Ее нигде не видно, но я могу определить, где она только что была; весь дом содрогается от возмущения. Такое впечатление, что она призрак, перемещающийся по эфиру, и ее присутствие возможно обнаружить лишь по едва уловимому следу, оставляемому ею в воздухе. Я сбегаю вниз по лестнице, чуть не полетев кувырком; луч фонарика мечется по сторонам, внезапно налившееся свинцом сердце колотится о ребра.
Да где же она?!
Я медленно продвигаюсь вперед, убавив яркость фонаря. Она может быть где угодно. Мне не спрятаться от нее, я свечусь как маяк.
Снова зову ее по имени. Соседняя с кухней дверь внизу слегка приоткрыта. По пути наверх я не обратила на нее внимания. Это кладовка под лестницей, откуда остро тянет уксусом.
– Дейзи?
Протискиваюсь внутрь. Верхняя одежда, обувь, пара складных стульев. Коробки, составленные одна на другую, в глубине. Здесь она быть никак не может, и все-таки…
Делаю шаг вперед. Пол под ногами слегка подается, и, бросив взгляд вниз, я вижу, что половица не закреплена. Дейзи хитрая, она заманила меня и сюда. Я опускаюсь на корточки и приподнимаю ее с одного конца, уже зная, что обнаружу.
Так и есть. В углублении под половицами спрятан металлический ящик. Я вытаскиваю его, всколыхнув облако пыли. Он заперт, но при мне есть ключ, который я нашла в бумажнике Дэвида, и, когда я пробую его, он подходит. Там лежит портфель, отсыревший и заплесневелый, и я осторожно открываю его. Он такой старый, что даже застежки проржавели. Внутри полиэтиленовый пакет, в который замотано что-то прямоугольное, похожее на коробку, но неправильной формы. Разворачивая полиэтилен, я уже точно знаю, что это такое. Мне знакома эта тяжесть, эта увесистость. Я раньше держала в руках эту штуковину. Я пользовалась ею, снимала ею; это та самая вещь, благодаря которой я вступила на тот путь, что привел меня сюда. Моя первая камера.
Открываю футляр. В него даже вставлена пленка, но на попытки включить его аппарат не реагирует. Наверное, батарейка разряжена, а может, время и сырость привели его в полную негодность.
Но, кажется, в портфеле есть еще что-то. Две почтовые открытки. Я вытаскиваю их, чувствуя, как голова идет кругом. Первая представляет собой коллаж из нескольких изображений: ярко-красный лондонский автобус, Тауэрский мост, здание Парламента, собор Святого Павла – расположенных вокруг напечатанного большими буквами слова «ЛОНДОН», как будто и так не догадаться. Я переворачиваю открытку, затаив дыхание, но на обороте нет ничего, кроме адреса Дэвида (Блафф-хаус, Блэквуд-Бей) и одинокого почтового штемпеля.
На второй открытке изображено колесо обозрения, знаменитый «Лондонский глаз». А на обороте тем же самым почерком, что и адрес на первой, выведены два слова.
«Я возвращаюсь».
Некоторое время я смотрю на них. Почерк тот же, что и на открытке, которую прислали Дэну. Сердце перестает колотиться как безумное. Меня охватывает странное спокойствие. Теперь, когда никакой неопределенности не осталось, я испытываю чувство, граничащее с облегчением. Я знаю, что должна сделать. Я кладу камеру себе в сумку и поднимаюсь.
И немедленно понимаю: что-то не так. На кухонном потолке дрожат отблески света, мятущиеся оранжевые сполохи, как будто кто-то зажег свечу.
– Дейзи? – зову я, но отвечает мне лишь эхо собственного неровного голоса. – Дейзи?
Я выхожу в кухню. Из окна как на ладони виден трейлер, теперь гадать об источнике света не приходится. Он объят огнем, языки пламени вырываются из оплавленных окошек, из люка в крыше валит дым.
Сомнений больше нет. Она думает, что я там. Она пытается меня убить.
47
Мы с Гэвином договариваемся встретиться в кафе у Лиз на следующий день. Когда я подхожу, он стоит на улице, дрожа от холода. Внутри никого нет, свет не горит, дверь закрыта рольставнями. В витрине висит объявление, что кафе закрыто на праздники.
– Это обычная практика? – спрашиваю я.
– Понятия не имею.
Он не делает попытки ни обнять, ни поцеловать меня, даже в знак приветствия.
– Что случилось?
– Ничего.
Вранье.
– Гэвин?
Он утыкается взглядом в землю и неловко переступает с ноги на ногу. Нас разделяет меньше ярда, а кажется, что целый каньон. Я не знаю, что сказать, но, когда он все-таки поднимает на меня глаза, в них читается боль. Он некоторое время молчит, покусывая губу.
– Я тут подумал… И…
– И?..
– Ты обещала.
– Что?
– Не врать мне больше.
Приходится сосредоточиться: сейчас нельзя сболтнуть лишнего. По крайней мере, пока не пойму, что он имеет в виду.
– Я думал, я что-то для тебя значу.
– Так и есть, – уверяю я, и в этот самый миг, когда, возможно, уже слишком поздно, вдруг понимаю, что это правда.
– Хватит мне врать, Сэди, – говорит он. – Я знаю, кто ты.
Земля уходит из-под ног, и мир на мгновение накреняется. Передо мной разверзается пропасть. Черная дыра. Нет, она меня не засосет, я не допущу этого. Я делаю глубокий вдох. Он не должен догадаться, что происходит, но я не могу сдерживаться.
– Сэди? – произносит Гэвин.
Имя эхом отдается в моих ушах. Зачем он снова и снова повторяет его? Кто-нибудь может услышать.
– Тебе плохо?
Поначалу я ничего не отвечаю, но потом различаю собственный голос: «Прости меня». У меня перехватывает дыхание, но, даже произнося эти слова, я не уверена в их искренности. Это его не касается, так за что я извиняюсь? Он не имеет права предъявлять мне претензии.
И тем не менее я повторяю:
– Прости меня.
Он ласково обхватывает мое лицо ладонями. Я с трудом подавляю желание вывернуться и послать его куда подальше.
– Ты не могла мне признаться?
Я ничего не отвечаю. Хочется спросить, откуда он знает, но, наверное, это очевидно. Он видел меня на могиле матери. Слышал, как я настаивала, что Сэди жива, и отказывалась идти в полицию, потому что она никак не может быть похоронена под тем деревом на торфяниках.
– Ты сложил два и два?
– И это тоже.
Гэвин берет меня за запястье, и я не отнимаю руку. Он задирает рукав моей куртки.
– Я заметил это в ту первую ночь, когда мы с тобой были вместе. Всегда остаются следы. Над тобой издевались?
Я пытаюсь выдернуть руку, но он не дает. Он держит меня ласково, но крепко и медленно проводит пальцами по моим шрамам. От его прикосновений внутри разбегаются мурашки, точно тысячи крошечных насекомых копошатся под кожей.
– Я еще раньше хотел с тобой поговорить – после того, как мы побывали на могиле твоей матери, но потом пропала Элли – и стало не до того… И я понимаю, почему ты пыталась все скрыть, но тебе нечего стыдиться. И этих шрамов тоже.
Нет, думаю я. Нет. Все это произошло уже после того, как я сбежала.
– Не надо.
– Многие жертвы насилия сами себя калечат. Это совершенно…
Отхожу назад и смотрю на дом. Что это было – там, в окошке второго этажа? Какое-то движение? Или просто мимолетный отблеск, игра света на темном стекле? Я снова смотрю вверх. На этот раз сомнения быть не может: в комнате за окном что-то мелькает. Я не свожу с него глаз, ожидая увидеть ее лицо, но она скрылась. Все неподвижно. И тем не менее я уверена, что Дейзи там, наверху, что она наблюдает за мной. Чувствую на себе ее взгляд. О чем она думает? Господи, ну надо же быть такой идиоткой, такой непроходимой дурой! Она заманила меня сюда.
Сердце словно стискивает чья-то холодная рука. Хоть бы показалась, что ли. На мгновение хочется закричать ей: «Дейзи! Что произошло? Что я тебе сделала? Почему ты меня ненавидишь?» Но я не кричу. Ее глаза прожигают меня насквозь. Не хочу, чтобы она видела, как мне страшно, как сильно терзает меня чувство вины. Не хочу принимать на себя ее гнев, ее язвительность, поэтому склоняю голову и обхожу дом кругом. Задняя дверь слегка подается, когда я ее дергаю, но не открывается, и я оглядываюсь по сторонам в поисках других способов проникнуть внутрь. За трейлером обнаруживается рассохшееся на вид подъемное окошко с матовым стеклом – судя по всему, это ванная или туалет на первом этаже. Я подсовываю руку под раму и пытаюсь выдавить ее, но она тоже не поддается. Деревянная рама крепче, чем выглядит; с нее пластами облезает краска, и ничего более. Я отыскиваю в саду камень поувесистей и бью им по верхней створке. По стеклу с хрустом разбегается паутина трещин, но оно упрямо сидит в раме. Я бью снова – на этот раз стекло разлетается на куски, а дальше уже дело техники. Я осторожно просовываю руку в брешь, нащупываю защелку и открываю ее. Нижняя створка неохотно сдвигается вверх, и я, подтянувшись, вскарабкиваюсь на подоконник, а оттуда кое-как протискиваюсь внутрь.
Глаза не сразу привыкают к темноте, но запах говорит сам за себя. В помещении затхло, как будто кто-то вывесил сушить забытое на несколько дней в стиральной машине белье. Где-то внизу слышится журчание подтекающей воды. Туалет. Я сползаю на пол и автоматически нащупываю в углу выключатель. Он не работает. Раздается щелчок, но свет не загорается, и, задрав голову, я различаю под потолком пустой патрон. Черт, шепчу я себе под нос, и тут же, словно в ответ, откуда-то из угла доносится топоток. Мышь. Или крыса. Закрываю глаза и пытаюсь сделать глоток воздуха. Я убеждаю себя, что могу в любой момент развернуться и уйти отсюда. Никто не заставляет меня это делать.
Но беда в том, что это не так. Я тянусь к дверной ручке. У меня нет выбора. И никогда не было. Теперь я это понимаю. Все дороги вели меня сюда.
Я включаю фонарик на телефоне и начинаю снимать на ходу. Дверь уборной выходит прямо в коридор, и свет фонарика выхватывает из мрака перила, лестницу из добротного темного дерева, столик сбоку от входной двери, на котором стоит телефон. У противоположной стены темнеют старинные часы, неподвижные и безмолвные. Повсюду лежит пыль, ее частички танцуют в луче света. Слева от меня дверь ведет в кухню, а еще одна, справа – в гостиную, в которой я различаю огромный диван, разномастные кресла и старый громоздкий телевизор. Эта комната производит на меня пугающее впечатление, и я закрываю дверь, прежде чем двинуться дальше.
Следующая дверь ведет в просторную столовую – посередине стоит стол с пятью или шестью стульями, а у дальней стены буфет, на который стопками составлены тарелки, – все это тоже покрыто густым слоем пыли. Все остальные комнаты на первом этаже выглядят такими же нежилыми. Куча зловонной одежды в прачечной и немытая посуда в кухне – единственные следы какого бы то ни было человеческого присутствия в этом доме. В воздухе разлита печаль; эта кухня явно когда-то задумывалась как место, где будет шумно и весело, но теперь тут готовит всего один человек – и только для себя. Я поворачиваюсь, чтобы идти на второй этаж, и тут наверху прямо надо мной слышится негромкий скрип. Все в порядке, убеждаю я себя, просто дом оседает или ветер гуляет в щелях, но, начиная подниматься по лестнице, я дрожу. Я уже всадила ногти в ладони, как будто готовясь к тому, что неминуемо должно произойти.
Звук повторяется, на этот раз громче и куда более похожий на поскрипывание половиц под ногами, нежели на треск стен или перекрытий.
– Дейзи?
Ответа нет, и тишина, которая воцаряется после моих слов, кажется оглушительной, пугающей.
– Дейзи? – повторяю я, поднявшись по лестнице до середины. – Ты там?
Ответа по-прежнему нет, но едва площадка оказывается на уровне моих глаз, я немедленно понимаю: здесь что-то произошло. Все двери на втором этаже распахнуты, и луч моего фонарика освещает горы вещей, бумаг и книг вперемешку. Все вверх дном. Я пробегаю по коридору и захожу в разгромленную главную спальню. Ящики комода вывернуты, их содержимое в беспорядке разбросано по полу и кровати. Одежда, бумаги, украшения, которые никак не могут принадлежать Дэвиду. Тут царит хаос; контраст с сонным запустением внизу просто разительный.
Кто-то побывал здесь – возможно, Дейзи – и устроил на втором этаже полный разгром. Но что этот кто-то искал?
Ветер за окном усиливается. Его вой напоминает хохот, и я опускаю камеру. За всем этим наверняка кроется нечто важное. Что я упустила?
Я подхожу к окну, и тут все встает на свои места. Я уже бывала здесь. Мне знаком этот вид: море, луна, низко висящая над водой, корабли вдалеке, очертания гор за ними. Тот самый пейзаж. И тонкая линия горизонта, перерезающая ее посередине, словно туго натянутая проволока, тоже та самая. Воображаемая картинка в точности накладывается на реальность. Не отличишь. Я смотрю вниз и вижу то самое место, где она стояла, готовясь спрыгнуть.
Я слышу, как скрипит под чьей-то ногой ступенька, за ней вторая. Словно кто-то на цыпочках крадется вниз.
– Дейзи! – кричу я. – Постой! Вернись!
Ее нигде не видно, но я могу определить, где она только что была; весь дом содрогается от возмущения. Такое впечатление, что она призрак, перемещающийся по эфиру, и ее присутствие возможно обнаружить лишь по едва уловимому следу, оставляемому ею в воздухе. Я сбегаю вниз по лестнице, чуть не полетев кувырком; луч фонарика мечется по сторонам, внезапно налившееся свинцом сердце колотится о ребра.
Да где же она?!
Я медленно продвигаюсь вперед, убавив яркость фонаря. Она может быть где угодно. Мне не спрятаться от нее, я свечусь как маяк.
Снова зову ее по имени. Соседняя с кухней дверь внизу слегка приоткрыта. По пути наверх я не обратила на нее внимания. Это кладовка под лестницей, откуда остро тянет уксусом.
– Дейзи?
Протискиваюсь внутрь. Верхняя одежда, обувь, пара складных стульев. Коробки, составленные одна на другую, в глубине. Здесь она быть никак не может, и все-таки…
Делаю шаг вперед. Пол под ногами слегка подается, и, бросив взгляд вниз, я вижу, что половица не закреплена. Дейзи хитрая, она заманила меня и сюда. Я опускаюсь на корточки и приподнимаю ее с одного конца, уже зная, что обнаружу.
Так и есть. В углублении под половицами спрятан металлический ящик. Я вытаскиваю его, всколыхнув облако пыли. Он заперт, но при мне есть ключ, который я нашла в бумажнике Дэвида, и, когда я пробую его, он подходит. Там лежит портфель, отсыревший и заплесневелый, и я осторожно открываю его. Он такой старый, что даже застежки проржавели. Внутри полиэтиленовый пакет, в который замотано что-то прямоугольное, похожее на коробку, но неправильной формы. Разворачивая полиэтилен, я уже точно знаю, что это такое. Мне знакома эта тяжесть, эта увесистость. Я раньше держала в руках эту штуковину. Я пользовалась ею, снимала ею; это та самая вещь, благодаря которой я вступила на тот путь, что привел меня сюда. Моя первая камера.
Открываю футляр. В него даже вставлена пленка, но на попытки включить его аппарат не реагирует. Наверное, батарейка разряжена, а может, время и сырость привели его в полную негодность.
Но, кажется, в портфеле есть еще что-то. Две почтовые открытки. Я вытаскиваю их, чувствуя, как голова идет кругом. Первая представляет собой коллаж из нескольких изображений: ярко-красный лондонский автобус, Тауэрский мост, здание Парламента, собор Святого Павла – расположенных вокруг напечатанного большими буквами слова «ЛОНДОН», как будто и так не догадаться. Я переворачиваю открытку, затаив дыхание, но на обороте нет ничего, кроме адреса Дэвида (Блафф-хаус, Блэквуд-Бей) и одинокого почтового штемпеля.
На второй открытке изображено колесо обозрения, знаменитый «Лондонский глаз». А на обороте тем же самым почерком, что и адрес на первой, выведены два слова.
«Я возвращаюсь».
Некоторое время я смотрю на них. Почерк тот же, что и на открытке, которую прислали Дэну. Сердце перестает колотиться как безумное. Меня охватывает странное спокойствие. Теперь, когда никакой неопределенности не осталось, я испытываю чувство, граничащее с облегчением. Я знаю, что должна сделать. Я кладу камеру себе в сумку и поднимаюсь.
И немедленно понимаю: что-то не так. На кухонном потолке дрожат отблески света, мятущиеся оранжевые сполохи, как будто кто-то зажег свечу.
– Дейзи? – зову я, но отвечает мне лишь эхо собственного неровного голоса. – Дейзи?
Я выхожу в кухню. Из окна как на ладони виден трейлер, теперь гадать об источнике света не приходится. Он объят огнем, языки пламени вырываются из оплавленных окошек, из люка в крыше валит дым.
Сомнений больше нет. Она думает, что я там. Она пытается меня убить.
47
Мы с Гэвином договариваемся встретиться в кафе у Лиз на следующий день. Когда я подхожу, он стоит на улице, дрожа от холода. Внутри никого нет, свет не горит, дверь закрыта рольставнями. В витрине висит объявление, что кафе закрыто на праздники.
– Это обычная практика? – спрашиваю я.
– Понятия не имею.
Он не делает попытки ни обнять, ни поцеловать меня, даже в знак приветствия.
– Что случилось?
– Ничего.
Вранье.
– Гэвин?
Он утыкается взглядом в землю и неловко переступает с ноги на ногу. Нас разделяет меньше ярда, а кажется, что целый каньон. Я не знаю, что сказать, но, когда он все-таки поднимает на меня глаза, в них читается боль. Он некоторое время молчит, покусывая губу.
– Я тут подумал… И…
– И?..
– Ты обещала.
– Что?
– Не врать мне больше.
Приходится сосредоточиться: сейчас нельзя сболтнуть лишнего. По крайней мере, пока не пойму, что он имеет в виду.
– Я думал, я что-то для тебя значу.
– Так и есть, – уверяю я, и в этот самый миг, когда, возможно, уже слишком поздно, вдруг понимаю, что это правда.
– Хватит мне врать, Сэди, – говорит он. – Я знаю, кто ты.
Земля уходит из-под ног, и мир на мгновение накреняется. Передо мной разверзается пропасть. Черная дыра. Нет, она меня не засосет, я не допущу этого. Я делаю глубокий вдох. Он не должен догадаться, что происходит, но я не могу сдерживаться.
– Сэди? – произносит Гэвин.
Имя эхом отдается в моих ушах. Зачем он снова и снова повторяет его? Кто-нибудь может услышать.
– Тебе плохо?
Поначалу я ничего не отвечаю, но потом различаю собственный голос: «Прости меня». У меня перехватывает дыхание, но, даже произнося эти слова, я не уверена в их искренности. Это его не касается, так за что я извиняюсь? Он не имеет права предъявлять мне претензии.
И тем не менее я повторяю:
– Прости меня.
Он ласково обхватывает мое лицо ладонями. Я с трудом подавляю желание вывернуться и послать его куда подальше.
– Ты не могла мне признаться?
Я ничего не отвечаю. Хочется спросить, откуда он знает, но, наверное, это очевидно. Он видел меня на могиле матери. Слышал, как я настаивала, что Сэди жива, и отказывалась идти в полицию, потому что она никак не может быть похоронена под тем деревом на торфяниках.
– Ты сложил два и два?
– И это тоже.
Гэвин берет меня за запястье, и я не отнимаю руку. Он задирает рукав моей куртки.
– Я заметил это в ту первую ночь, когда мы с тобой были вместе. Всегда остаются следы. Над тобой издевались?
Я пытаюсь выдернуть руку, но он не дает. Он держит меня ласково, но крепко и медленно проводит пальцами по моим шрамам. От его прикосновений внутри разбегаются мурашки, точно тысячи крошечных насекомых копошатся под кожей.
– Я еще раньше хотел с тобой поговорить – после того, как мы побывали на могиле твоей матери, но потом пропала Элли – и стало не до того… И я понимаю, почему ты пыталась все скрыть, но тебе нечего стыдиться. И этих шрамов тоже.
Нет, думаю я. Нет. Все это произошло уже после того, как я сбежала.
– Не надо.
– Многие жертвы насилия сами себя калечат. Это совершенно…