На гребнях волн

В тот вечер я до ночи читаю «Невыносимую легкость бытия». Сцену с котелком – ту, где Сабина соблазняет Томаша в своей пражской квартире, обнаженная, в одной только шляпе-котелке. Интересно, как выглядит котелок? Надо будет поискать такую шляпу в следующий раз, когда попаду в секонд-хенд в Хайте. Точнее, когда попаду туда одна. Мне становится жаль себя, а потом еще сильнее – оттого, что понимаю, что жалею себя. «Жалея себя, достигаешь нового дна», думаю я – и, сев за стол, немедленно записываю эту фразу в дневник. И решаю, что читать Милана Кундеру оказалось очень полезно. Он будит мысль.

Уже после одиннадцати вечера кто-то звонит в парадную дверь, и я сажусь в кровати. Кто бы это мог быть? В парадную дверь нам звонят очень редко, чаще всего коммивояжеры. Почти все наши друзья заходят в дом черным ходом.

Я выхожу на лестничную площадку и, свесившись через перила, смотрю вниз. Мама разговаривает по-шведски с какой-то блондинкой. Мне видны только их белокурые макушки; стоят голова к голове, но говорят громко. Похоже, что-то случилось. Я достаточно общалась с мамиными подругами и отметила достаточно дней святой Люции, чтобы кое-что понимать по-шведски, однако бегло на этом языке не говорю. Сейчас до меня снова и снова доносится «мьолк», что означает «молоко» – но совсем непонятно, почему молоко вызвало такую бурную дискуссию. И при чем здесь пара чемоданов у дверей.

Спускаюсь вниз и выхожу в прихожую, театрально протирая глаза, словно только что проснулась. Быть может, говорю себе, я прирожденная актриса.

– О господи, мы тебя разбудили? – говорит папа.

– Все нормально, – успокаиваю его я.

А затем поднимаю глаза на белокурую гостью так, словно только что заметила ее присутствие.

– Здравствуйте, – говорю я. – Кто вы?

– Я Ева, – отвечает она. – Пишется с двойным «в», но произносится как с одним.

– А я Юлаби, – отвечаю я. – И еще не придумала, как представляться, чтобы мое имя сразу запомнили.

– Не беда, придумаем вместе! – отвечает она.

По-английски она говорит бегло, с легким британским акцентом. Значит, училась в хорошей школе. И она гораздо моложе, чем показалось мне сначала. Сверху Ева выглядела пухлой и немолодой, но теперь, стоя напротив, я понимаю, что ей лет двадцать с небольшим. Должно быть, она…

– Ева здесь по обмену, – объясняет мама. Я уже это поняла.

– Была по обмену, – уточняет Ева.

Одна из неофициальных маминых обязанностей в шведской общине – помогать шведкам, приезжающим сюда по обмену. На случай, если произойдет какая-нибудь неприятность, им дают мамин телефон. А с Евой явно случилась неприятность! Только никак не могу понять какая – они продолжают оживленный разговор по-шведски.

Папа в шлепанцах переминается с ноги на ногу, прочищает горло.

– Прошу прощения. Может быть, выпьем чаю? – предлагает он.

Папа говорит только по-английски, и присутствие в доме иностранцев (в нашем случае это всегда шведы) подсознательно пробуждает в нем британский акцент и пристрастие к чаю.

– А он без кофеина? – спрашивает Ева.

Родители смотрят друг на друга. Как видно, им никогда не приходило в голову проверять, есть ли в чае, который они пьют поздно ночью, кофеин.

– Я проверю, – говорит наконец папа и уходит на кухню.

В присутствии красивых женщин он часто начинает хлопотать по хозяйству. Еву, пожалуй, красивой в полном смысле не назовешь, но она определенно останавливает на себе внимание. У нее широкое круглое лицо, неожиданный (для зимнего Сан-Франциско) загар. Она пухлая, с заметными округлостями. В белых брюках, какие любят все шведки. Американки с таким типом фигуры обычно белые брюки не носят. Может быть, это уловка, думаю я; может быть, глядя на белые брюки, люди должны думать: «И вовсе она не полная!» У нее яркие синие глаза и вьющиеся волосы до плеч. Должно быть, перманент, думаю я. Все мои шведские кузины ходят с перманентом.

Мама с Евой разговаривают еще с минуту; я понимаю только слова «Damernas Värld»[3] – название женского журнала. Он мне знаком: в корзине у нас в ванной лежит толстая стопка старых номеров. Уезжая «домой на каникулы», шведки, живущие в Америке, непременно прихватывают оттуда столько номеров «Damernas Värld», сколько смогут увезти.

– Ах да, с тобой лучше говорить по-английски, – замечает Ева, явно недовольная тем, что я не говорю по-шведски. Шведы вечно этим недовольны.

– Я учу чешский, – сообщаю я.

Возвращается папа с чаем на подносе, и мы идем в гостиную. Из этого можно понять, что родители считают Еву полноценной гостьей – кого попало в гостиную не водят. Сейчас там холодно, из широких окон сквозит.

– Так что вас к нам привело? – спрашиваю я самым светским тоном.

– Пролитое молоко, – отвечает Ева.

– Ева присматривала за детьми по обмену в одном доме на Лейк-стрит, – поясняет мама. – Старшую девочку зовут Максин. Ты ее знаешь?

– А в какую школу она ходит? – спрашиваю я.

– В «Вайнер», – отвечает Ева. – Она в восьмом классе.

«Вайнер» – еще одна женская школа. Мы с девчонками из «Вайнера» иногда соревнуемся в спортивных играх и вечно соперничаем из-за мальчиков, так что о любой из них много можем наговорить!

– Кажется, знаю, – отвечаю я, умолчав о том, что Максин выгнали из школы танцев, да и вообще репутация у нее еще та.

– Максин немного… трудная девочка, но сердце у нее доброе, – говорит Ева. – А вот ее отец… о нем этого не скажешь. Сегодня он решил перекусить перед сном и пролил на пол целый галлон молока. Моя комната возле кухни: он позвал меня и приказал вытереть молоко.

– А это не ее работа, – поясняет мне мама.

– Да, в мои обязанности это не входит. Если бы молоко пролил кто-то из детей, быть может, я и должна была бы прибрать – но я не обязана прибираться за ним!

– А почему он пил молоко? – спрашиваю я.


– Это не важно, – отвечает она.

– Ладно, – говорю я.

Такой ответ подтверждает мою гипотезу: не молоко он там пил, а что-то покрепче. С какой стати еще отвечать «это не важно»? Да и она, скорее всего, не сидела у себя в комнате, а выпивала с ним вместе. Однако я не в том положении, чтобы излагать здесь свои теории.

– Пожалуй, тебе пора в постель, – говорит мама.

– Ладно, – отвечаю я. – До завтра.

Я лежу без сна в своей кровати с пологом – и час спустя слышу, как папа относит чемоданы Евы в комнату, соседнюю с моей, ту, что называется «игровой», хотя в ней никто ни во что не играет. Для этого в ней слишком чисто, она слишком официально обставлена. Там стоит складная кожаная кушетка персикового цвета; на ней иногда ночуют гости. Странный выбор для гостевой спальни: ведь эта комната проходная, мне нужно пройти через нее, чтобы попасть в свою. Сейчас я слышу, как Ева устраивается на кушетке. Стонут пружины – и она громко вздыхает им в лад.

Утром я тихонько прокрадываюсь мимо Евы. Она сняла матрас с кушетки на пол и спит лицом вниз, раскинув руки и ноги буквой Х, а на позолоченной дверной ручке висят ее белые брюки.





18




После очередного долгого дня, когда никто в школе меня не замечает, я возвращаюсь домой – и вижу, что в гостевой спальне сидит Ева и нанизывает бусины на проволоку.

– Что это вы делаете? – спрашиваю я.

– Сережки, – отвечает она. – У тебя уши проколоты?

– Да, в правом ухе одна дырка, а в левом две. Вторую я сама сделала!

– Ух ты! – говорит она. – Молодчина!

– У меня свой бизнес по прокалыванию ушей, – сообщаю я. – Прокалываю уши – девочкам, мальчикам, всем, кто попросит. Стерилизую иглу, а потом прикладываю лед.

«Бизнес» – это, конечно, громко сказано. Всего я проколола три уха, по пять долларов каждое. Одним из них было ухо Марии Фабиолы.

– Впечатляет! – говорит Ева. – И очень хорошо, что стерилизуешь иглу.

Так и думала, что ей это понравится. Все шведы помешаны на санитарии и стерилизуют все и вся.

– Может быть, и мне как-нибудь ухо проколешь? Я хотела бы сделать еще одну дырочку. – И Ева, наклонив голову, показывает мне, где хотела бы проколоть мочку.

– Будет красиво, – говорю я.

Смотрю, как Ева продевает проволоку сквозь легкую голубую бусину, и думаю: интересно, что же она будет делать теперь, потеряв работу по обмену?

– Юлаби, у тебя есть парень?

– Сейчас нет.

– А есть кто-то, кто тебе нравится?

– Ага.

– Так сделай его своим парнем!

Я испускаю смешок.

– Как это можно сделать?

– Ну, для начала пригласить его на свидание. Есть у вас что-то общее? Что-то такое, что вы оба любите?

– Мы оба любим музыку. Ту группу, что называется «The Furs».

– А, «The Psychedelic Furs»! – Ева останавливается и поднимает голову.

– Ну да, – отвечаю я, надеясь, что это та же самая группа.

– Знаешь, я недавно видела, что они скоро будут выступать в Сан-Франциско.

– Правда? – спрашиваю я.

– Правда. Так что достань билеты и пригласи его.