Мы начинаем в конце

Мистер Прайс не сказал «привет», не спросил, как прошло отпевание — сразу повернулся спиной, давая понять, что дети Рэдли ему глубоко безразличны. Формально Дачесс не могла предъявить претензий Прайсам. Когда для тебя выделяют особую посуду, когда напитки тебе наливают не в стеклянный стакан, а в пластиковую кружку, когда оставляют в игровой комнате в компании телевизора, а сами устраиваются в уютной гостиной — это ведь жестоким обращением не считается? Отстранением, выключением из жизни семьи — да. Пренебрежением обязанностями — точно нет.

Робин пошел на кухню, Дачесс — за ним. Кухня у Прайсов была вся белая — встроенная мебель, столешницы под мрамор. На холодильнике — школьные табели Генри, над обеденным столом, в рамочках — художества Мэри-Лу. Робин прилип мордашкой к стеклянной двери, что вела во двор. Там, во дворе, лепили снеговика. Мистер Прайс и Генри с трудом катили снежный шар, но, видно, тот все еще казался им недостаточно внушительным.

Миссис Прайс и Мэри-Лу притащили каждая по ветке, обломали до нужной длины — это будут руки. Генри что-то сказал, все дружно засмеялись.

— Хочешь во двор? — спросила Дачесс.

И в это самое мгновение миссис Прайс подняла взгляд, увидела их за стеклом, отвернулась, поспешила подойти к своим детям, обнять Мэри-Лу. Посыл был ясен: свои под крылышком, а чужих не принимаем.

Комната, отведенная Дачесс и Робину, представляла собой переоборудованный чердак. Туда они и направились — Робин первый, Дачесс за ним. К спаленке примыкала отдельная ванная комната — умывальник, ванна, стаканчик для зубных щеток. На полках имелись потрепанные книги — «Великолепная пятерка» Энид Блайтон и кое-что из Доктора Сьюза.

— Давай костюмчик снимем, а, Робин?

Он не ответил. Лег на кровать и отвернулся, чтобы Дачесс не видела его слёз. Она обошла кровать, присела рядом, стала гладить вздрагивающее плечико. Робин стряхнул ее ладонь.

— Зачем ты вообще поехала в церковь! Ты дедушку ненавидела. Дедушка был добрый, а ты ему гадости говорила — потому что ты злюка. Ух, какая ты злюка!

Робин лежал на спине. Вверху, над слуховым окном, роились снежинки, падали, соскальзывали по стеклу, напоминали: между вами и белым беспредельем — только шатер чужого чердака.

— Прости, — сказала Дачесс.

— Одно только это слово и знаешь.

Она его пощекотала. Робин не улыбнулся.

— Хочешь, книжку почитаем?

— Не хочу.

— Хочешь, Мэри-Лу снежками закидаем? Прямо в лицо метить будем, а снежки непростые — в каждом льдинка спрятана. Я умею такие делать.

Намек на улыбку.

— Или мистеру Прайсу выбьем зуб таким снежком. Хочешь, я проткну сосулькой миссис Прайс? А Генри мы желтым снегом накормим.

— Где мы возьмем желтый снег?

— Написаем на него — вот он и пожелтеет.

Робин рассмеялся. Дачесс обняла его.

— Все наладится?

— Конечно.

— Как?

— Ну мы…

— Ты ведь не взрослая. А мистер Прайс нас тут не оставит. Мы ему не нравимся.

— Прайсы в месяц по тыще двести баксов получают за то, что мы у них живем.

— Они будут держать нас ради денег?

— Нет. Забыл, как Шелли объясняла? Это патронатная семья, в таких дети подолгу не живут. Шелли найдет нам хорошую семью. Настоящую. Насовсем.

— И у них — ну, в той семье — будет ферма с лошадками и курочками?

— Может быть.

— А когда мы поедем забирать дедушкин прах?

— Шелли позвонят, она нам сообщит.

— Значит, нас пристроят. С нами все будет в порядке.

Дачесс поцеловала его в макушку. Лгать Робину ей всегда было тяжело.

В ванной она нашла маникюрные ножницы, обрезала ему ноготки.

— Надо было раньше это сделать.


Он вгляделся ей в лицо.

— Ты снова стала похожа на маму. Совсем ничего не ешь.

Дачесс закатила глаза. Робин улыбнулся.

В тот день на ужин было картофельное пюре с сосисками. Дачесс и Робин ели не в кухне, а у себя на чердаке, перед телевизором. Из траурного в домашнее они так и не переоделись.

— Эта миссис Прайс — она хоть умеет готовить, — проговорил Робин, уплетая сосиску. — Я бы еще одну запросто съел.

Дачесс хотела разрезать пополам свою сосиску, но Робин жестом остановил ее.

— Нет, это же твоя. Тогда тебе не хватит.

— Пойду посмотрю, может, добавки дадут.

С тарелкой в руках Дачесс выскользнула из комнаты, плотно закрыла дверь. Пусть Робин пока смотрит мультики. В коридоре стены были увешаны фотографиями. Прайсы в Диснейленде, Генри и Мэри-Лу нацепили мышиные уши. Прайсы в парке Кеннеди, Прайсы в Большом Каньоне, на мистере Прайсе и Генри одинаковые бейсболки. Стикер «Боже, благослови этот бардак», фото миссис Прайс возле озера — карикатурное какое-то, с улыбкой до ушей. При Дачесс миссис Прайс ни разу так не улыбнулась.

Дачесс помедлила перед дверью. Прислушалась. В кухне царила непринужденная атмосфера. Мистер и миссис Прайс расспрашивали Мэри-Лу, трудный ли был тест, интересовались у Генри, как прошла тренировка по софтболу. Дачесс дождалась, когда Генри начнет говорить, открыла дверь и скользнула в кухню.

— Дачесс.

Она обернулась. Все четверо молча уставились на нее.

— Я… Робину понравились сосиски, он просит добавки, вот я и…

— Сосисок больше нет, — процедил мистер Прайс.

— А.

Дачесс покосилась на тарелку Мэри-Лу. Там лежали три сосиски.

Дачесс ничего не сказала. Вышла, наколола на вилку свою сосиску. Так и несла ее — на отлете, а в комнате положила Робину в тарелку.

— А ты свою съела уже?

— Ага. И правда вкусно.

— Я ж говорил.





* * *


Когда в доме всё стихло, Дачесс прокралась на первый этаж, в кабинет мистера Прайса. Мебель из натуральной древесины, стеллажи уставлены книгами — спецлитература, финансы, валютные спекуляции. В поисковике Дачесс задала «Винсент Кинг» и прочла все, что выдал интернет. Оказывается, Винсент так и не признал вину; это ее смутило. Почему с ним цацкаются? Ясно же, что он — убийца. Газеты писали, что Винсент Кинг упорно молчит — даже когда обвинение предъявляли, ни слова не вымолвил, с адвокатом тоже не говорил.

Окружной прокурор — скользкая тетка. Заявила, что будет горой стоять за Стар Рэдли и ее детей, «несчастных сироток».

Сзади послышался шорох. Дачесс резко развернулась.

— Что это ты делаешь в папином кабинете?

Мэри-Лу. Досыта накормленная, любовно расчесанная на ночь матерью, прыщавая. Ей уже пятнадцать. Такие, как Мэри-Лу, торжественно надевают кольцо целомудрия[47], чтобы потерять его, впервые отведав спиртного.

— Мне был нужен компьютер.

— Я просто обязана рассказать все папе.

Дачесс заговорила с интонациями перепуганного ребенка:

— Ой, пожалуйста, не надо! Не говори ему, Мэри-Лу!

— Только попробуй еще провиниться.

— А что будет?

— Думаешь, до вас мы детей не брали?

Дачесс вытаращила глаза.

— Я все слышала — как ты брату сказки рассказываешь о постоянной семье. — Мэри-Лу рассмеялась.