Мы начинаем в конце
Часть 25 из 89 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Не надо суетиться, Уокер. Считайте, дело уже закрыто. К концу текущей недели оно готовеньким ляжет на прокурорский стол. Нам и без Винсента Кинга есть чем заняться. Мы быстренько разберемся и не будем больше вам надоедать.
— Тем не менее я считаю…
— Послушайте, Уокер. У вас тут, можно сказать, ничего не происходит; серьезное дело подвернулось, вот вы и пыжитесь. А этого не надо. Вот у меня есть кузен, так он служит в Элсон-Коув — тоже тихий городишко, вроде вашего Кейп-Хейвена. Кузен мой на работе не горит — и доволен. Это нормально, Уокер. Вы, чем землю рыть, лучше скажите-ка мне, давно ли — и когда конкретно — расследовали настоящее дело. Я сейчас не об уличной драке и не о краже со взломом говорю.
Уок, если по правде, не занимался ничем серьезнее нарушений правил дорожного движения.
Бойд вытянул ручищу, стиснул ему плечо.
— То-то же, Уокер. Не портите нам статистику раскрываемости, ладно?
Уок сглотнул. Мысли завертелись.
— А если он признает себя виновным? Если я добьюсь от него признания?
Бойд встретил его взгляд. Решение свое не озвучил, да этого и не требовалось.
Винсент Кинг умрет за то, что совершил.
13
Гору — фон для ранчо — окутывали облака, спускались каскадом, будто на ожившем постере.
Дачесс устала. С утра на ногах, они ее уже еле держат. Ладони в мозолях — и рабочие перчатки не спасают.
Хэл поручал разное — то навоз убрать, то обрезать слишком длинные плети плюща, то подмести петляющую подъездную дорожку. Дачесс работала с тихим ожесточением. Мама в земле лежит, а он тут любящего дедулю разыгрывает…
Похороны были оскорбительно скромные. Уок отыскал в шкафу черный галстук-бабочку для Робина — тот самый, в котором хоронил собственную мать. Робин как вцепился Дачесс в ладонь, так до самого конца и не выпустил. Священник хотел смягчить удар для них, сироток, говорил, что Господу новый ангел понадобился — будто не знал, что за искореженная душа покинула земную юдоль…
— Давайте-ка прервемся, перекусим.
Старик словно кнутом хлестнул — вырвал Дачесс из воспоминаний.
— Я не голодна.
— Тебе надо поесть.
Дачесс повернулась к нему спиной, схватила метлу и стала подметать выщербленную дорожку — вот так, резче, еще резче, еще, еще…
Десять минут яростных взмахов. Теперь бросить метлу и нарочито медленно идти к дому. На заднем крыльце Дачесс заглянула в окно кухни. Хэл сидит к ней спиной. Робин — головенка едва виднеется над высокой столешницей — ест сэндвич. А в чашке у него молоко.
Дачесс вспыхнула, шагнула в кухню. Выхватила у Робина чашку, выплеснула молоко в раковину, чашку помыла, распахнула холодильник, достала картонный пакет с соком.
— Мне нравится молоко, — пискнул Робин.
— Нравится, как же! Сок будешь пить, как раньше, когда мы…
— Дачесс… — начал Хэл.
— Заткнись! — Резкий разворот к старику, щекам еще жарче. — Не смей произносить мое имя! Ты обо мне ни хрена не знаешь и о моем брате тоже!
Робин заплакал.
— Хватит, не надо, — мягко сказал Хэл.
— Не смей говорить мне «хватит»! — Дачесс затрясло. Бешенство мешало дышать, горячие волны накатывали одна за другой, не давали опомниться.
— Я сказал…
— Пошел на хрен!
Старик поднялся во весь рост и жахнул кулаком по столу. Его тарелка подскочила, грохнулась на каменный пол, разбилась вдребезги. Дачесс отпрянула. В следующий миг она была уже во дворе. Бежала, работая локтями. Позади остались водоем, подъездная дорожка, выпас. Ноги заплетались на пахоте, впереди маячила роща.
Бег закончился, лишь когда Дачесс споткнулась и ушибла колено. Она долго хватала ртом теплый, тяжелый воздух. Вслух проклинала старика, в ярости пнула дуб. Пронзенная болью, на мгновение опешила, замолчала. А потом, запрокинув голову, исторгла такой вопль, что птицы — целая стая — сорвались, взмыли, испещрили облака оспинами своих тел.
Кейп-хейвенский дом так и стоял перед глазами. Назавтра после похорон Уок собрал их пожитки. На банковском счете Стар не оказалось ни цента. В сумочке нашли тридцать баксов наличными. Стар ничего не скопила для своих детей.
Примерно через милю дугласовы пихты поредели, и Дачесс, потная, с всклокоченными волосами, вышла на шоссе и двинулась дальше по сплошной линии, считая полоски белого дорожного пунктира.
По одной стороне раскинулся луг, обрамленный зубчатым лесом. По другую сторону поблескивала, змеилась река. А небосклон был всюду — синь, бездонная и далекая, как прощение. Дачесс хотела увидеть знак — сухое дерево или серую тучку, — любой намек на распад или хоть на увядание, потому что не может земля оставаться столь прекрасной, когда мамы больше нет.
Знак появился, только не тот, которого ждала Дачесс. «Коппер-Фоллз, штат Монтана» — было написано на дорожной стеле. Ряд магазинов — относительно новые, судя по яркой свежести оранжевого кирпича. Крыши плоские, тенты линялые, флажки повисли, будто тряпки. Билборд с последней выборной гонки, фото Буша и Керри, оба выцветшие, на фоне звезд и полос. Закусочная «Привал охотника»; супермаркет, аптека, общественная прачечная. Кафе-кондитерская. У Дачесс потекли слюнки. Она шагнула к витрине. Там, внутри, за каждым столиком по паре стариков — едят пирожные и слойки, пьют кофе. Снаружи, под тентом, еще один старик уткнулся в газету. Дачесс пошла дальше. Миновала мужскую парикмахерскую, по старинке обозначенную трехцветным цилиндром в стеклянной колбе; вывеска гласила, что здесь можно и побриться. Далее был салон красоты. В раскрытую дверь вырывался горячий воздух, внутри изнывали клиентки.
Улица почти упиралась в гору, внушительную, как вызов или напоминание — мол, дальше наших больше, а я тут горизонт в равновесии удерживаю.
Чернокожий мальчик, мелкий и тощий, стоял на тротуаре; через руку его было перекинуто пальто — даром что солнце жарило на все восемьдесят градусов[20]. Едва Дачесс возникла в его поле зрения, как он упер в нее взгляд и уже не отпускал. Одет он был в брючки на подтяжках, достаточно тугих, чтобы из-под штанин выглянуть, сверкнуть белоснежным носкам; на шее имел галстук-бабочку.
И не отворачивался, нахал, как Дачесс ни буравила его глазами.
— Чего вылупился?
— Не каждый день ангела увидишь.
Движением подбородка Дачесс выразила все, что думала про галстук-бабочку.
— Меня зовут Томас Ноубл.
Представился — и дальше пялится, даже рот приоткрыл.
— Хватит меня разглядывать, извращенец!
Дачесс толкнула его, он упал — на задницу шлепнулся. Сидел в пыли, а все равно таращился на Дачесс — снизу вверх, сквозь толстенные стекла очков.
— Оно того стоило — падение, в смысле. Потому что ты меня коснулась.
— В этом городе что, все умственно отсталые или только ты?
Всю дорогу к дальней скамейке Дачесс лопатками чувствовала взгляд Томаса Ноубла.
Она уселась и стала наблюдать. Вялое копошенье, а не жизнь в этом Коппер-Фоллз; дремоту нагоняет.
К скамейке подошла женщина лет шестидесяти, до того расфуфыренная, что Дачесс очнулась от полусна. Туфли на высоченных каблуках, яркая помада, парфюмом на всю улицу пахнет, волосы уложены волнами, будто она только-только из салона красоты.
Женщина поставила рядом с Дачесс сумочку от Шанель, сама устроилась на краешке скамейки.
— Ну и жара.
Акцент был незнаком Дачесс.
— Я своему Биллу всю плешь проела: установи, говорю, кондиционер уже наконец-то. И что ты думаешь, он меня слушает?
— Я думаю, что мне пофиг. И Биллу, наверное, тоже.
Женщина рассмеялась, вставила сигарету в мундштук и прикурила.
— Говоришь так, будто знакома с моим Биллом. Или будто у тебя папа из того же теста — возьмется за дело, а на середине бросит… Впрочем, деточка, все мужчины таковы.
Дачесс нарочито громко вздохнула — может, удастся отвадить ее одним скучающим видом, без грубостей.
Женщина извлекла из сумки бумажный пакетик, а из пакетика — два пончика, один из которых протянула Дачесс.
Та пыталась делать вид, что пончик ее не волнует, но женщина тряхнула пакетиком у нее перед носом, будто приманивая пугливого зверька.
— Пробовала пончики от Черри?
Дачесс не выдержала. Постаралась хотя бы откусить поделикатнее; просыпала сахарную крошку на джинсы.
— Ну как? Лучший пончик в твоей жизни, верно?
— Ничего, съедобный.
Взрыв смеха — словно Дачесс отпустила удачную шутку.
— Знаешь, я бы, наверное, дюжину в один присест умяла. Пыталась ты когда-нибудь съесть целый пончик и ни разу не облизнуться?
— Зачем это?
— А давай на спор — кто первый губы облизнет? Увидишь: это труднее, чем кажется.
— В вашем возрасте — наверное, да.
— Женщине столько лет, на сколько при ней себя ощущает мужчина.
— Тем не менее я считаю…
— Послушайте, Уокер. У вас тут, можно сказать, ничего не происходит; серьезное дело подвернулось, вот вы и пыжитесь. А этого не надо. Вот у меня есть кузен, так он служит в Элсон-Коув — тоже тихий городишко, вроде вашего Кейп-Хейвена. Кузен мой на работе не горит — и доволен. Это нормально, Уокер. Вы, чем землю рыть, лучше скажите-ка мне, давно ли — и когда конкретно — расследовали настоящее дело. Я сейчас не об уличной драке и не о краже со взломом говорю.
Уок, если по правде, не занимался ничем серьезнее нарушений правил дорожного движения.
Бойд вытянул ручищу, стиснул ему плечо.
— То-то же, Уокер. Не портите нам статистику раскрываемости, ладно?
Уок сглотнул. Мысли завертелись.
— А если он признает себя виновным? Если я добьюсь от него признания?
Бойд встретил его взгляд. Решение свое не озвучил, да этого и не требовалось.
Винсент Кинг умрет за то, что совершил.
13
Гору — фон для ранчо — окутывали облака, спускались каскадом, будто на ожившем постере.
Дачесс устала. С утра на ногах, они ее уже еле держат. Ладони в мозолях — и рабочие перчатки не спасают.
Хэл поручал разное — то навоз убрать, то обрезать слишком длинные плети плюща, то подмести петляющую подъездную дорожку. Дачесс работала с тихим ожесточением. Мама в земле лежит, а он тут любящего дедулю разыгрывает…
Похороны были оскорбительно скромные. Уок отыскал в шкафу черный галстук-бабочку для Робина — тот самый, в котором хоронил собственную мать. Робин как вцепился Дачесс в ладонь, так до самого конца и не выпустил. Священник хотел смягчить удар для них, сироток, говорил, что Господу новый ангел понадобился — будто не знал, что за искореженная душа покинула земную юдоль…
— Давайте-ка прервемся, перекусим.
Старик словно кнутом хлестнул — вырвал Дачесс из воспоминаний.
— Я не голодна.
— Тебе надо поесть.
Дачесс повернулась к нему спиной, схватила метлу и стала подметать выщербленную дорожку — вот так, резче, еще резче, еще, еще…
Десять минут яростных взмахов. Теперь бросить метлу и нарочито медленно идти к дому. На заднем крыльце Дачесс заглянула в окно кухни. Хэл сидит к ней спиной. Робин — головенка едва виднеется над высокой столешницей — ест сэндвич. А в чашке у него молоко.
Дачесс вспыхнула, шагнула в кухню. Выхватила у Робина чашку, выплеснула молоко в раковину, чашку помыла, распахнула холодильник, достала картонный пакет с соком.
— Мне нравится молоко, — пискнул Робин.
— Нравится, как же! Сок будешь пить, как раньше, когда мы…
— Дачесс… — начал Хэл.
— Заткнись! — Резкий разворот к старику, щекам еще жарче. — Не смей произносить мое имя! Ты обо мне ни хрена не знаешь и о моем брате тоже!
Робин заплакал.
— Хватит, не надо, — мягко сказал Хэл.
— Не смей говорить мне «хватит»! — Дачесс затрясло. Бешенство мешало дышать, горячие волны накатывали одна за другой, не давали опомниться.
— Я сказал…
— Пошел на хрен!
Старик поднялся во весь рост и жахнул кулаком по столу. Его тарелка подскочила, грохнулась на каменный пол, разбилась вдребезги. Дачесс отпрянула. В следующий миг она была уже во дворе. Бежала, работая локтями. Позади остались водоем, подъездная дорожка, выпас. Ноги заплетались на пахоте, впереди маячила роща.
Бег закончился, лишь когда Дачесс споткнулась и ушибла колено. Она долго хватала ртом теплый, тяжелый воздух. Вслух проклинала старика, в ярости пнула дуб. Пронзенная болью, на мгновение опешила, замолчала. А потом, запрокинув голову, исторгла такой вопль, что птицы — целая стая — сорвались, взмыли, испещрили облака оспинами своих тел.
Кейп-хейвенский дом так и стоял перед глазами. Назавтра после похорон Уок собрал их пожитки. На банковском счете Стар не оказалось ни цента. В сумочке нашли тридцать баксов наличными. Стар ничего не скопила для своих детей.
Примерно через милю дугласовы пихты поредели, и Дачесс, потная, с всклокоченными волосами, вышла на шоссе и двинулась дальше по сплошной линии, считая полоски белого дорожного пунктира.
По одной стороне раскинулся луг, обрамленный зубчатым лесом. По другую сторону поблескивала, змеилась река. А небосклон был всюду — синь, бездонная и далекая, как прощение. Дачесс хотела увидеть знак — сухое дерево или серую тучку, — любой намек на распад или хоть на увядание, потому что не может земля оставаться столь прекрасной, когда мамы больше нет.
Знак появился, только не тот, которого ждала Дачесс. «Коппер-Фоллз, штат Монтана» — было написано на дорожной стеле. Ряд магазинов — относительно новые, судя по яркой свежести оранжевого кирпича. Крыши плоские, тенты линялые, флажки повисли, будто тряпки. Билборд с последней выборной гонки, фото Буша и Керри, оба выцветшие, на фоне звезд и полос. Закусочная «Привал охотника»; супермаркет, аптека, общественная прачечная. Кафе-кондитерская. У Дачесс потекли слюнки. Она шагнула к витрине. Там, внутри, за каждым столиком по паре стариков — едят пирожные и слойки, пьют кофе. Снаружи, под тентом, еще один старик уткнулся в газету. Дачесс пошла дальше. Миновала мужскую парикмахерскую, по старинке обозначенную трехцветным цилиндром в стеклянной колбе; вывеска гласила, что здесь можно и побриться. Далее был салон красоты. В раскрытую дверь вырывался горячий воздух, внутри изнывали клиентки.
Улица почти упиралась в гору, внушительную, как вызов или напоминание — мол, дальше наших больше, а я тут горизонт в равновесии удерживаю.
Чернокожий мальчик, мелкий и тощий, стоял на тротуаре; через руку его было перекинуто пальто — даром что солнце жарило на все восемьдесят градусов[20]. Едва Дачесс возникла в его поле зрения, как он упер в нее взгляд и уже не отпускал. Одет он был в брючки на подтяжках, достаточно тугих, чтобы из-под штанин выглянуть, сверкнуть белоснежным носкам; на шее имел галстук-бабочку.
И не отворачивался, нахал, как Дачесс ни буравила его глазами.
— Чего вылупился?
— Не каждый день ангела увидишь.
Движением подбородка Дачесс выразила все, что думала про галстук-бабочку.
— Меня зовут Томас Ноубл.
Представился — и дальше пялится, даже рот приоткрыл.
— Хватит меня разглядывать, извращенец!
Дачесс толкнула его, он упал — на задницу шлепнулся. Сидел в пыли, а все равно таращился на Дачесс — снизу вверх, сквозь толстенные стекла очков.
— Оно того стоило — падение, в смысле. Потому что ты меня коснулась.
— В этом городе что, все умственно отсталые или только ты?
Всю дорогу к дальней скамейке Дачесс лопатками чувствовала взгляд Томаса Ноубла.
Она уселась и стала наблюдать. Вялое копошенье, а не жизнь в этом Коппер-Фоллз; дремоту нагоняет.
К скамейке подошла женщина лет шестидесяти, до того расфуфыренная, что Дачесс очнулась от полусна. Туфли на высоченных каблуках, яркая помада, парфюмом на всю улицу пахнет, волосы уложены волнами, будто она только-только из салона красоты.
Женщина поставила рядом с Дачесс сумочку от Шанель, сама устроилась на краешке скамейки.
— Ну и жара.
Акцент был незнаком Дачесс.
— Я своему Биллу всю плешь проела: установи, говорю, кондиционер уже наконец-то. И что ты думаешь, он меня слушает?
— Я думаю, что мне пофиг. И Биллу, наверное, тоже.
Женщина рассмеялась, вставила сигарету в мундштук и прикурила.
— Говоришь так, будто знакома с моим Биллом. Или будто у тебя папа из того же теста — возьмется за дело, а на середине бросит… Впрочем, деточка, все мужчины таковы.
Дачесс нарочито громко вздохнула — может, удастся отвадить ее одним скучающим видом, без грубостей.
Женщина извлекла из сумки бумажный пакетик, а из пакетика — два пончика, один из которых протянула Дачесс.
Та пыталась делать вид, что пончик ее не волнует, но женщина тряхнула пакетиком у нее перед носом, будто приманивая пугливого зверька.
— Пробовала пончики от Черри?
Дачесс не выдержала. Постаралась хотя бы откусить поделикатнее; просыпала сахарную крошку на джинсы.
— Ну как? Лучший пончик в твоей жизни, верно?
— Ничего, съедобный.
Взрыв смеха — словно Дачесс отпустила удачную шутку.
— Знаешь, я бы, наверное, дюжину в один присест умяла. Пыталась ты когда-нибудь съесть целый пончик и ни разу не облизнуться?
— Зачем это?
— А давай на спор — кто первый губы облизнет? Увидишь: это труднее, чем кажется.
— В вашем возрасте — наверное, да.
— Женщине столько лет, на сколько при ней себя ощущает мужчина.