Мы начинаем в конце

Уок вдохнул поглубже. Вон его автомобиль, а в нем спит шестилетний мальчик — возможно, единственный свидетель.

— Ему нас не найти. Я тут сам по себе, а земля… она заложена, ну да ладно. Самые тяжелые годы позади. Словом, я их сберегу — и девочку, и мальчика. На это меня хватит.

Уок решил пройтись. Обогнул дом, выбрался в поле через заднюю калитку. Обнаружил водоем, слишком просторный для пруда, слишком маленький для озера; опрокинутые облака и деревья, и собственная его физиономия, дополнительно помятая водной рябью.

— Не хочу здесь оставаться.

Уок обернулся к Дачесс.

— Не хочу жить у этого старика. Кто он вообще — может, самозванец?

— Больше вам некуда деваться. Или дедушкино ранчо, или приют. Потерпи, Дачесс. Ради Робина, хорошо?

Он подавил порыв взять Дачесс за руку, наобещать несбыточного.

— Ты, Уок, сюда не звони. Пиши, если хочешь. Психиатр Робина сказал, ему забыть надо — хотя бы на время. Потому что это слишком тяжело для ребенка.

Хотелось напомнить ей: она сама — ребенок.

Позднее Уок опустился перед Робином на колени — прямо на землю; взъерошил ему волосы, заглянул в испуганные глаза. Робин сразу перевел взгляд на деда и дом.

Уок поднялся. Надо как-то ободрить Дачесс — только слова все куда-то подевались.

— Я вне закона, — напомнила она.

Уок трудно вдохнул, будто вынырнув из омута тоски, в который ввергла его Дачесс.

— А ты — блюститель порядка.

— Верно. — Уок кивнул.

— Ну вот и катись отсюда.

Он послушно сел за руль, завел двигатель.

Солнце висело уже совсем низко. Уок затормозил у воды и оттуда, из-под амбрового дерева, наблюдал. Дети — ладонь Дачесс на плечике Робина — приближались к старику бочком, с опаской.





12




В тот первый вечер на рачно Дачесс не съела ни крошки.

Зато проследила, чтобы Робин поужинал как следует. Хэл приготовил рагу; Робин как увидел, что у него в тарелке, — чуть не расплакался. Сначала, под пристальным взглядом сестры, ел сам, а остатки Дачесс уже выскребала ложкой и кормила брата, как маленького.

Хэл стоял над внуками, явно смущенный, переминался с ноги на ногу; потом не выдержал и отошел к кухонной раковине. Над ней было окно — глядело как раз на поле. Рослый, широкоплечий, крепкий старик, думала Дачесс; представительный даже. Робину, должно быть, великаном кажется.

Дачесс взяла обе тарелки, шагнула к раковине.

— Тебе нужно поесть, — сказал Хэл.

— Ты-то откуда знаешь, что мне нужно?

Она вывалила свою нетронутую порцию в мусорное ведро и повела Робина из кухни на террасу.

Закат над равниной. Валы акров, внутренний ритм движения к горизонту, подсвеченная охристая дымка над водой. В роще собрались лоси, глядят на солнце пристально, впитывают последний свет.

— Давай-ка разомнись, Робин. — Дачесс подтолкнула его, и он послушно сбежал с террасы, взобрался на пологий холм, нашел палку, поволок по земле, оставляя четкую черту. Под мышкой у Робина был Капитан Америка. С того утра, когда мальчик проснулся в доме Уока, он ни на миг не выпускал Капитана Америку из виду.

Дачесс его уже спрашивала — тогда, ночью, дождавшись, чтобы уснул Уок. Объяснила: если он, Робин, что-то слышал, он должен рассказать, это будет правильно. Она ничего не добилась. В отделе памяти, ответственном за трагедию, у брата была одна только тьма.

Дачесс еще не осознала, что мамы больше нет. Похороны, свежая могила на краю приходского кладбища Литтл-Брук, рядом с маленькой Сисси — от этого она мысленно дистанцировалась. Не плакала, держалась; слезы открыли бы ее сердце, и скорбь не замедлила бы вползти, угнездиться в груди; дышать не дала бы, не говоря о большем, — и это когда силы особенно нужны. Потому что теперь у Робина осталась одна только Дачесс. А у Дачесс — один только Робин. Их двое на свете — та, что вне закона, и ее брат.

— Я для него мяч купил.

Дачесс не оглянулась, словно не слышала. Пускай Хэл не воображает, что она его признала. Родной дедушка, блин… Почему он раньше не появился, когда в нем нуждались? Где был все это время? Дачесс сплюнула на землю.

— Я понимаю, как это тяжело…


— Ни хрена ты не понимаешь.

Фраза повисла в воздухе. Казалось, мрак — это спринтер; вот только что Дачесс видела мир в красках, а сморгнула — и всюду темно. Финишировал, значит.

— Не люблю, когда на моем ранчо сквернословят.

— Ах, на твоем ранчо… Зачем тогда Уок пел, что домой нас с Робином привез?

Хэл изменился в лице, будто от физической боли. Так ему и надо.

— Завтра все будет иначе. Во всех отношениях. Что-то тебе наверняка по вкусу придется, а что-то, может, и нет.

— Ты понятия не имеешь, что я люблю, а чего не терплю. И насчет моего брата тоже себе не воображай.

Хэл уселся на качели, поманил Дачесс. Она с места не двинулась. Под Хэловым весом цепи натянулись, впились в кедровую балку — того и гляди, душу из старого дома выдернут. Мама рассказывала Дачесс о душах — что они бывают вегетативные, еще какие-то и рациональные. Ну и где тут рациональное, в этой примитивнейшей форме жизни?

Хэл курил сигару, дым несло на Дачесс. Надо бы отсесть подальше, но подошвы сандалий будто укоренились. Поспрашивать бы Хэла — о маме, о тете Сисси, о Винсенте Кинге. О Монтане этой непонятной, где земля совсем другая и неба слишком много. Хэл будет рад — еще бы, внучку первый день знает, а уже подход к ней нашел… Ну так хрен ему. Она снова сплюнула.

Хэл отправил их спать куда раньше привычного часа. Хотел отнести чемодан — Дачесс не позволила, сама тащила по лестнице на второй этаж.

Спальня оказалась скудно обставленная, но к ней хотя бы примыкала ванная — маленькая, зато отдельная. Дачесс переодела Робина в пижамку и почистила ему зубки.

— Я хочу домой, — почти всхлипнул Робин.

— Знаю.

— Мне страшно.

— Ты же принц.

Кровати разделяла тумбочка. Дачесс оттащила ее, царапая пол, и без того нуждавшийся в покраске, и приложила немало труда, чтобы сдвинуть кровати вместе.

— Не забудьте помолиться перед сном, — сказал Хэл уже с порога.

— Чёрта с два, — огрызнулась Дачесс.

Проследила за реакцией. Рассчитывала, что Хэл вздрогнет; ошиблась. Он только губы плотнее сжал. И не ушел. Дачесс буравила его взглядом, искала в непроницаемом лице семейные черты. Не могла определиться, нашла или нет. То ей казалось, что сходство определенно есть, причем и с ней самой, и с Робином, и с мамой. В следующую секунду Хэл оборачивался в ее глазах обычным посторонним стариком.

Прошло несколько минут, прежде чем Робин, до этого возившийся, выпрастывавший то руку, то ногу, наконец полностью перебрался на ее кровать. Сам себя накрыл рукой Дачесс и уснул, как под крылышком.

И почти тотчас в ее собственные сны вторглось настырное жужжание. Дачесс на ощупь отключила будильник, резко села в постели и несколько жутких мгновений думала, не позвать ли маму.

Робин спал. Дачесс укутала его потеплее и тут услышала, как на первом этаже тяжело топает Хэл, как свистит чайник.

Она снова легла, хотела уснуть, но дверь приоткрылась, свет из коридора просочился в комнату.

— Робин.

От Хэлова голоса брат так и подпрыгнул.

— Животным завтракать пора. Пойдешь со мной, поможешь?

По лицу Робина Дачесс как по книге читала. Вчера брата все тянуло к амбарам, а сейчас его зовут к курочкам, коровкам и лошадкам — разве ж он такое упустит? Робин живо выбрался из постели и умоляюще смотрел на Дачесс до тех пор, пока она не дала ему зубную щетку.

В кухне их ждали тарелки с овсянкой. Свою порцию Дачесс сразу отправила в мусорное ведро. Нашла сахарницу, положила Робину в кашу несколько ложек. Без всяких возражений тот принялся за еду.

В дверях возник Хэл. За его спиной будто не туман был подсвечен, а земля горела и золотой дым клубился.

— Готовы к работе, — выдал Хэл с однозначно утвердительной интонацией.

Робин допил сок и спрыгнул со стула. Хэл протянул ему руку — тот уцепился за нее. В окно Дачесс было видно, как эти двое идут к амбару: старик болтает о пустяках, Робин ему в рот смотрит — словно последние шесть лет вообще не считаются.

Дачесс надела пальто, зашнуровала кроссовки и вышла в рассветную прохладу.

За ее спиной поднималось солнце — другое, горное. Предчувствие перемен стесняло грудь.





* * *


В мотелях Уок не останавливался — ехал и ехал, день и ночь. От штата к штату пейзаж все тот же; возможно, причиной тому — темнота. Мелькают указатели с цифрами — сколько миль осталось; билборды убеждают отдохнуть, ибо утомление для водителя чревато гибелью. Ввалившись к себе в дом, Уок отключил стационарный телефон, задернул шторы и рухнул на кровать. Не спал — просто лежал и думал о Стар, Дачесс и Робине.