Мы начинаем в конце
Часть 21 из 89 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Все уже надеялись, что Дачесс затихла, — тогда-то она и высвободилась, и, согнувшись пополам, бросилась обратно в дом. Ей, ловкой и юркой, удалось проскочить, ворваться в дверь, да только за дверью открылась не кухня — потому что целый дом скукожился до одной плоскости, до одной-единственной сцены.
Дачесс увидела маму.
Больше она не билась, не лягалась, не исторгала ругательств. Позволила Уоку обнять себя, взять на руки и вынести из дома, как ребенка — которым и была.
— Вы с Робином сегодня переночуете у меня, — сказал Уок.
Считаные ярды к автомобилю показались бесконечными — их троих буравили взглядами, слепили видеокамерой. Робин накрепко вцепился Дачесс в ладонь; сама она не имела сил даже зыркнуть на какого-нибудь зеваку, не то что огрызнуться вслух. Шевельнулась штора в доме Милтона, и на мгновение их взгляды скрестились, после чего Милтона поглотила тень.
Дачесс наклонилась за своей сумкой. Чуть ли не с удивлением увидела внутри капкейки, куклу, свечки.
Потом пришлось долго ждать в машине. Робин не выдержал — ночные часы подмяли наконец его маленькое тело. Он заснул подле Дачесс, но метался и стонал во сне, и при каждом вскрике Дачесс гладила его вихрастую макушку.
Наконец Уок сел за руль и медленно поехал с Айви-Ранч-роуд. Дачесс глядела в окно. Вот этот квадрат, вырезанный из ночи прожекторами, — ее дом; вот эта размытая тьма — ее жизнь.
Часть II. Большое небо
11
Уок вел машину, до упора опустив оконное стекло, поджаривая локоть на солнце. Равнины были как просторная грудная клетка, что ходит ходуном — на вдохе прерия, на выдохе степь, в промежутке пастбище. С восточной стороны поблескивала река, змеилась по территории четырех штатов, прежде чем влиться в Тихий океан.
Радио было выключено; мили полной тишины, оттененной стрекотом сверчков; да еще изредка прогрохочет добитый встречный грузовик. Водитель, непременно до пояса голый, либо опустит голову, либо уставится строго вперед — словно ему есть что скрывать. Сам Уок ехал на низкой скорости. Он уже давно толком не спал. Последнюю ночь они провели в мотеле, в двухкомнатном номере; дверь между комнатами Уок прикрыл неплотно, оставил щель. Еще в Кейп-Хейвене он предложил добираться до Монтаны самолетом, но мальчик заробел, и Уок вздохнул с облегчением — он и сам терпеть не мог летать.
Теперь Робин и Дачесс ехали на заднем сиденье, отвернувшись друг от друга. Казалось, каждый из них видит за окном пейзаж чужой и враждебной страны. О той ночи Робин молчал. Ни Уок, ни сестра не дождались от него ни словечка. Равно как и полицейские, специально подготовленные для таких случаев. Вооруженные состраданием, они определили Робина в комнату, где со стен по-человечьи улыбались добрые звери (притом никаких режущих глаз красок, сплошные пастельные тона); дали ему карандаши и бумагу. В их интонациях и взглядах читалась безнадежность, будто Робин — хрупкий стеклянный сосуд — уже разбился вдребезги, и дело приходится иметь с кучкой осколков. Дачесс сохраняла презрительное выражение лица, руки скрещивала на груди, морщила нос, всем своим видом как бы говоря: знаю я ваши дешевые уловки, ничего у вас не выйдет.
— Как вы там, дети?
Ответа Уок не получил.
Позади оставались городишки в строительных лесах, водонапорные башни. Миль пятьдесят параллельно с хайвеем бежала железная дорога — обугленные откосы заросли ржавым бурьяном, словно с последнего поезда, здесь пропыхтевшего, миновала целая жизнь.
Уок снизил скорость у методистской церкви — беленые стены, кровля из светло-зеленого шифера и стрельчатый шпиль — будто указатель единственной достойной цели.
— Проголодались?
Уок знал, что Дачесс и Робин не ответят. Долгое путешествие — тысяча миль; трасса 80, тот отрезок, что пролег по опаленным просторам Невады, где земля и воздух одинаково сухие, одинаково пыльные. Целая вечность понадобилась, чтобы охре смениться на зелень; позади был штат Айдахо, впереди — Вайоминг; ехать предстояло как раз через Йеллоустонский национальный парк. В Дачесс ненадолго проснулся интерес к пейзажу.
Поесть остановились, не доезжая Твин-Ривер-Миллз.
Сели в обшарпанной кабинке, Уок заказал бургеры и молочные коктейли. В окно была видна заправка. Из арендованного трейлера выбрались молодые супруги с малюткой-дочерью, направились к закусочной. Девочка была до ушей перемазана шоколадом; мать хлопотала вокруг нее, на ходу вытирала ладошки и мордашку влажными салфетками, умиленно улыбаясь.
Робин даже про еду забыл, так на них и уставился. Уок накрыл ладонью узкое плечико, и Робин перевел глаза на свой коктейль.
— Всё будет хорошо, — вымучил Уок.
— А ты что — ясновидящий? — вскинулась Дачесс, будто только и ждала подобной реплики.
— Нет, но я с детства помню вашего дедушку. Он хороший человек. У него свое ранчо — огромное просто. Может, вам с Робином там понравится. Свежий воздух и всё такое…
Уок сам понимал, что порет чушь, только не знал, как остановиться.
— Земли в Монтане плодородные…
Ну вот, только хуже сделал.
Дачесс закатила глаза.
— Ты говорил с Винсентом Кингом? — спрашивая, она не поднимала взгляда.
Уок промокнул губы салфеткой.
— Я… меня назначили помогать полиции штата.
Уока задвинули тем же утром. Единственное, на что его уполномочили, — это охранять место преступления, пока там работают криминалисты. Они уложились в двое суток. Перекрытие половины улицы организовал Уок, соседей опрашивал он же. Парни из полиции штата возились в доме Рэдли, во дворе торчал спецфургон. Затем они переместились в дом Винсента Кинга. И снова Уок обеспечивал охрану. Потому что всю жизнь служил в маленьком городке и не имеет опыта в столь серьезных расследованиях. Потому что кейп-хейвенский полицейский участок не справится. Так ему объяснили, а спорить он не стал.
— Его приговорят к смертной казни.
Робин обернулся — глаза были усталые, но взгляд пристальный, словно он усилием воли удерживал жизнь в тлеющих, почти догоревших угольях.
— Дачесс…
— Для преступников вроде Кинга обратной дороги нет. Убить безоружную женщину, застрелить в упор — конечно, он достоин смерти. Глаз за глаз — верно, Уок?
— Не знаю.
Дачесс макнула в кетчуп ломтик картошки и покачала головой, выражая разочарование в убеждениях Уока. О Винсенте она то и дело заговаривала, повторяла затверженное: Кинг убил мою мать, напугал моего брата, так что тот, бедный, в шкафу был вынужден спрятаться.
— Ешь бургер, — распорядилась Дачесс.
Робин повиновался.
— А салат кому оставляешь?
— Но…
Под ее неумолимым взглядом Робин надгрыз сбоку салатный листок.
* * *
Еще час пути, указатель «Исправительное учреждение Диармен». Колючая проволока по периметру квадратной мили — чтобы те, чья жизнь пока не искорежена, не проникли к тем, для кого все уже решено. И чтобы эти последние не вырвались к благополучным.
Вышка, на ней охранник — глаза скрывает широкий козырек, ладонь на стволе автоматической винтовки. Пыльный шлейф в зеркале заднего вида, словно автомобиль Уока вторгся в пределы безмятежности.
Робин лежал на заднем сиденье, гримасничал во сне — жмурился, сжимал челюсти. Видения шли ноздря в ноздрю с дневными событиями.
— Это тюрьма, — констатировала Дачесс.
— Да, — отозвался Уок.
— Вроде той, где держат Винсента Кинга.
— Да.
— Интересно, его там бьют?
— В тюрьмах всякое бывает.
— Надеюсь, его там по кругу пустят.
— Не говори так, это нехорошо.
— Пошел ты.
Чувства Дачесс, ее ненависть были понятны; Уок лишь боялся за ее психику. Ибо зола не остыла, и легчайшего ветерка было бы довольно, чтобы вновь раздуть еле живой огонь.
— Хоть бы Кинга всей камерой отмутузили, — продолжала Дачесс. — Я это перед сном представляю, морду его вижу — кровища, челюсть сворочена… Хоть бы от него куча дерьма осталась.
Уок откинулся в водительском кресле. Кости ныли, руки дрожали. Утром, в постели, он думал: сегодня точно не встану. Боялся, что девочке придется звать на помощь. Господи, все ведь начиналось с обычной, пустячной боли в плече!
— Наверное, я забуду Кейп-Хейвен — а я помнить хочу, — заговорила Дачесс, обращаясь словно к пейзажу за окном.
— Я буду писать тебе письма и слать фотографии, — предложил Уок.
— Мой дом больше не в Кейп-Хейвене. Но и там, куда мы едем, мне тоже не прижиться. Кинг всё отнял; вообще всё.
— Погоди, оно наладится… — Уок осекся, потому что не сумел сглотнуть ком.
Дачесс повернулась к заднему стеклу. Смотрела долго, пока тюрьма не слилась с горизонтом. Тогда она закрыла глаза, отгородилась и от Уока, и от перемен — как заоконных, так и личных.
* * *
Дачесс увидела маму.
Больше она не билась, не лягалась, не исторгала ругательств. Позволила Уоку обнять себя, взять на руки и вынести из дома, как ребенка — которым и была.
— Вы с Робином сегодня переночуете у меня, — сказал Уок.
Считаные ярды к автомобилю показались бесконечными — их троих буравили взглядами, слепили видеокамерой. Робин накрепко вцепился Дачесс в ладонь; сама она не имела сил даже зыркнуть на какого-нибудь зеваку, не то что огрызнуться вслух. Шевельнулась штора в доме Милтона, и на мгновение их взгляды скрестились, после чего Милтона поглотила тень.
Дачесс наклонилась за своей сумкой. Чуть ли не с удивлением увидела внутри капкейки, куклу, свечки.
Потом пришлось долго ждать в машине. Робин не выдержал — ночные часы подмяли наконец его маленькое тело. Он заснул подле Дачесс, но метался и стонал во сне, и при каждом вскрике Дачесс гладила его вихрастую макушку.
Наконец Уок сел за руль и медленно поехал с Айви-Ранч-роуд. Дачесс глядела в окно. Вот этот квадрат, вырезанный из ночи прожекторами, — ее дом; вот эта размытая тьма — ее жизнь.
Часть II. Большое небо
11
Уок вел машину, до упора опустив оконное стекло, поджаривая локоть на солнце. Равнины были как просторная грудная клетка, что ходит ходуном — на вдохе прерия, на выдохе степь, в промежутке пастбище. С восточной стороны поблескивала река, змеилась по территории четырех штатов, прежде чем влиться в Тихий океан.
Радио было выключено; мили полной тишины, оттененной стрекотом сверчков; да еще изредка прогрохочет добитый встречный грузовик. Водитель, непременно до пояса голый, либо опустит голову, либо уставится строго вперед — словно ему есть что скрывать. Сам Уок ехал на низкой скорости. Он уже давно толком не спал. Последнюю ночь они провели в мотеле, в двухкомнатном номере; дверь между комнатами Уок прикрыл неплотно, оставил щель. Еще в Кейп-Хейвене он предложил добираться до Монтаны самолетом, но мальчик заробел, и Уок вздохнул с облегчением — он и сам терпеть не мог летать.
Теперь Робин и Дачесс ехали на заднем сиденье, отвернувшись друг от друга. Казалось, каждый из них видит за окном пейзаж чужой и враждебной страны. О той ночи Робин молчал. Ни Уок, ни сестра не дождались от него ни словечка. Равно как и полицейские, специально подготовленные для таких случаев. Вооруженные состраданием, они определили Робина в комнату, где со стен по-человечьи улыбались добрые звери (притом никаких режущих глаз красок, сплошные пастельные тона); дали ему карандаши и бумагу. В их интонациях и взглядах читалась безнадежность, будто Робин — хрупкий стеклянный сосуд — уже разбился вдребезги, и дело приходится иметь с кучкой осколков. Дачесс сохраняла презрительное выражение лица, руки скрещивала на груди, морщила нос, всем своим видом как бы говоря: знаю я ваши дешевые уловки, ничего у вас не выйдет.
— Как вы там, дети?
Ответа Уок не получил.
Позади оставались городишки в строительных лесах, водонапорные башни. Миль пятьдесят параллельно с хайвеем бежала железная дорога — обугленные откосы заросли ржавым бурьяном, словно с последнего поезда, здесь пропыхтевшего, миновала целая жизнь.
Уок снизил скорость у методистской церкви — беленые стены, кровля из светло-зеленого шифера и стрельчатый шпиль — будто указатель единственной достойной цели.
— Проголодались?
Уок знал, что Дачесс и Робин не ответят. Долгое путешествие — тысяча миль; трасса 80, тот отрезок, что пролег по опаленным просторам Невады, где земля и воздух одинаково сухие, одинаково пыльные. Целая вечность понадобилась, чтобы охре смениться на зелень; позади был штат Айдахо, впереди — Вайоминг; ехать предстояло как раз через Йеллоустонский национальный парк. В Дачесс ненадолго проснулся интерес к пейзажу.
Поесть остановились, не доезжая Твин-Ривер-Миллз.
Сели в обшарпанной кабинке, Уок заказал бургеры и молочные коктейли. В окно была видна заправка. Из арендованного трейлера выбрались молодые супруги с малюткой-дочерью, направились к закусочной. Девочка была до ушей перемазана шоколадом; мать хлопотала вокруг нее, на ходу вытирала ладошки и мордашку влажными салфетками, умиленно улыбаясь.
Робин даже про еду забыл, так на них и уставился. Уок накрыл ладонью узкое плечико, и Робин перевел глаза на свой коктейль.
— Всё будет хорошо, — вымучил Уок.
— А ты что — ясновидящий? — вскинулась Дачесс, будто только и ждала подобной реплики.
— Нет, но я с детства помню вашего дедушку. Он хороший человек. У него свое ранчо — огромное просто. Может, вам с Робином там понравится. Свежий воздух и всё такое…
Уок сам понимал, что порет чушь, только не знал, как остановиться.
— Земли в Монтане плодородные…
Ну вот, только хуже сделал.
Дачесс закатила глаза.
— Ты говорил с Винсентом Кингом? — спрашивая, она не поднимала взгляда.
Уок промокнул губы салфеткой.
— Я… меня назначили помогать полиции штата.
Уока задвинули тем же утром. Единственное, на что его уполномочили, — это охранять место преступления, пока там работают криминалисты. Они уложились в двое суток. Перекрытие половины улицы организовал Уок, соседей опрашивал он же. Парни из полиции штата возились в доме Рэдли, во дворе торчал спецфургон. Затем они переместились в дом Винсента Кинга. И снова Уок обеспечивал охрану. Потому что всю жизнь служил в маленьком городке и не имеет опыта в столь серьезных расследованиях. Потому что кейп-хейвенский полицейский участок не справится. Так ему объяснили, а спорить он не стал.
— Его приговорят к смертной казни.
Робин обернулся — глаза были усталые, но взгляд пристальный, словно он усилием воли удерживал жизнь в тлеющих, почти догоревших угольях.
— Дачесс…
— Для преступников вроде Кинга обратной дороги нет. Убить безоружную женщину, застрелить в упор — конечно, он достоин смерти. Глаз за глаз — верно, Уок?
— Не знаю.
Дачесс макнула в кетчуп ломтик картошки и покачала головой, выражая разочарование в убеждениях Уока. О Винсенте она то и дело заговаривала, повторяла затверженное: Кинг убил мою мать, напугал моего брата, так что тот, бедный, в шкафу был вынужден спрятаться.
— Ешь бургер, — распорядилась Дачесс.
Робин повиновался.
— А салат кому оставляешь?
— Но…
Под ее неумолимым взглядом Робин надгрыз сбоку салатный листок.
* * *
Еще час пути, указатель «Исправительное учреждение Диармен». Колючая проволока по периметру квадратной мили — чтобы те, чья жизнь пока не искорежена, не проникли к тем, для кого все уже решено. И чтобы эти последние не вырвались к благополучным.
Вышка, на ней охранник — глаза скрывает широкий козырек, ладонь на стволе автоматической винтовки. Пыльный шлейф в зеркале заднего вида, словно автомобиль Уока вторгся в пределы безмятежности.
Робин лежал на заднем сиденье, гримасничал во сне — жмурился, сжимал челюсти. Видения шли ноздря в ноздрю с дневными событиями.
— Это тюрьма, — констатировала Дачесс.
— Да, — отозвался Уок.
— Вроде той, где держат Винсента Кинга.
— Да.
— Интересно, его там бьют?
— В тюрьмах всякое бывает.
— Надеюсь, его там по кругу пустят.
— Не говори так, это нехорошо.
— Пошел ты.
Чувства Дачесс, ее ненависть были понятны; Уок лишь боялся за ее психику. Ибо зола не остыла, и легчайшего ветерка было бы довольно, чтобы вновь раздуть еле живой огонь.
— Хоть бы Кинга всей камерой отмутузили, — продолжала Дачесс. — Я это перед сном представляю, морду его вижу — кровища, челюсть сворочена… Хоть бы от него куча дерьма осталась.
Уок откинулся в водительском кресле. Кости ныли, руки дрожали. Утром, в постели, он думал: сегодня точно не встану. Боялся, что девочке придется звать на помощь. Господи, все ведь начиналось с обычной, пустячной боли в плече!
— Наверное, я забуду Кейп-Хейвен — а я помнить хочу, — заговорила Дачесс, обращаясь словно к пейзажу за окном.
— Я буду писать тебе письма и слать фотографии, — предложил Уок.
— Мой дом больше не в Кейп-Хейвене. Но и там, куда мы едем, мне тоже не прижиться. Кинг всё отнял; вообще всё.
— Погоди, оно наладится… — Уок осекся, потому что не сумел сглотнуть ком.
Дачесс повернулась к заднему стеклу. Смотрела долго, пока тюрьма не слилась с горизонтом. Тогда она закрыла глаза, отгородилась и от Уока, и от перемен — как заоконных, так и личных.
* * *