На волнах оригами

– Нет. Думаю о том, что хочу знать о тебе все. Хочу научиться чувствовать тебя. Понимать. Защищать. Доверять. Если ты позволишь, – мягко добавила я, глядя ему прямо в глаза.

Антон осторожно накрыл мою ладонь своей, не отводя взгляда с лица, и только кивнул.

В эти минуты мне стало как-то совершенно понятно, что я его люблю – и это не те детские восторженные чувства, которые испытывало мое сердце к Максиму, а нечто совершенно иное, куда более глубокое.

Озеро против океана.

Целое небо против его куска, видимого из окна.

Мы завели неспешный разговор.

Антон был вроде бы совершенно умиротворенным, спокойным, будто бы завтра не он улетал из города, а кто-то совершенно ему чужой. Но неожиданно для меня вдруг закурил.

Как поведал мне Филипп, если Антон курит – то сильно нервничает. А если пьет виски и курит одновременно – это просто катастрофа. Тогда, в зависимости от степени потребления алкоголя и табака, он либо злой, либо очень злой, либо безумно злой и нервный вдобавок.

– Крайне неприятная версия Кея, – добавил тогда Арин, проходящий мимо с кучей каких-то проводов – дело было в студии. И Фил с ним согласился.

Я вернулась из кухни, а он уже смолил сигарету, наблюдая за пепельно-белыми завитками клубов дыма. Увидев новую, только что распечатанную пачку сигарет, я в недоумении посмотрела на молодого человека.

– Дым мешает? – спросил Антон, глядя на город – а зрелище действительно было впечатляющим. С лоджии квартиры Тропининых открывался вид на центральные, даже ночью живущие какой-то своей особенной жизнью, кварталы города.

– Он тебе мешает, портит твое здоровье, – отозвалась я, облокотившись на перила, и наслаждаясь тем, что просто могу находиться рядом. Да, я не люблю дым, но если его это успокаивает – пусть курит.

– Заботишься обо мне, Катенька? – Антон последний раз затянулся, затушил сигарету и метко кинул ее в пепельницу. Хорошо хоть, с балкона вниз не кинул, хоть какие-то нормы этикета у нашего рокера имеются.

– А что мне еще прикажешь делать? – я улыбнулась и несколько раз провела указательным пальцем по треугольному вырезу его простой черной футболки, подчеркивающей разворот плеч.

Мне до сих пор хотелось дотронуться до него и не отпускать, и это желание граничило едва ли не с физической болью, очень приятной и мучительной одновременно. Она тотчас проходила, стоило мне коснуться Кея. Даже больше – мучение от невозможности быть рядом с ним заменялось удовольствием.

Не знаю, что чувствовал он сам, когда я была рядом. Мой ехидный внутренний голос шептал, что примерно то же, но помноженное на трижды. А еще неустанно напоминал мне о том, что Антоша у нас мальчик взрослый и просто поцелуи и ласки его только дразнят.

Я не знала, нравится ли мне дразнить его.

Конечно, нравится!

– Ты же у нас сам о себе не в состоянии позаботиться, – продолжала я, глядя с отстраненной нежностью на него, хотя это было неправдой. Заботиться Антон умел – особенно о тех, кто был ему дорог. Правда, порою делал это весьма своеобразно.

Вместо ответа немногословный в те вечер и ночь Кей наклонился ко мне, положив одну руку на мой затылок, а второй проводя вдоль спины, и после без каких-либо слов поцеловал. Делал он это с каким-то мучительным упоением, сжимая в чуть дрожащих пальцах ткань моей блузки и с силой привлекая меня к себе.

После сигареты вкус его губ был слегка горьковатым, как это обычно бывало после того, как он пил свой любимый черный несладкий кофе, и мне вдруг очень понравилось это ощущение. Я даже тогда зажмурилась, чтобы запечатлеть его в своей памяти, а Кей, поняв это, рассмеялся.

– Если хочешь, я буду курить для тебя ежедневно, – своим привычно наглым тоном прошептал он мне на ухо, заставив меня едва заметно вздрогнуть. – А после целовать.

– Хочу, – с вызовом сказала я, глядя в его немигающие глаза. – Когда вернешься.

– Я запомню, – пообещал он, гладя меня по волосам, а я прижималась щекой к его груди.

Мы стояли на лоджии, наблюдая за ночным городом сверху, словно молодые боги Олимпа, озирающие свои греческие владения. Я пила виноградный сок, задерживая его во рту и наслаждаясь вкусом напитка, а Антон пил вино и вновь курил, облокотившись о перила и глядя перед собой, почти не мигая. В темноте серые глаза казались темно-сизыми, почти черными.

Небо над нами было темное, усеянное редкими звездами, самая яркая из которых парила почти над нами. Молодой тонкий месяц едва различался в дымке.

– А ты смотришь только на красивое небо, Катя? – задал новый вопрос Тропинин, разрешая своим пальцам неспешно, как будто изучающе переместиться с моей скулы вдоль по щеке и шее до самой ключицы, на которой она замерла, заставляя меня непонятно от чего сглотнуть.

– Глупый вопрос, Антош. Любое небо может быть прекрасным.

– А сейчас оно красивое? – продолжал Тропинин, и я поняла, что имеет он в виду вовсе не небо.

Его пальцы оказались немного ниже моей ключицы, и он не сразу догадался убрать руку. Наверное, контролировать себя ему было все-таки тяжеловато.

– И сейчас.

Кея это несколько удивило.

– Что в нем особенного сейчас? Звезд и месяца почти не видно. Закат был яркий, красивый, а эта ночь… – Он отчего-то, ухмыльнувшись, замолчал.

– Ну и что? Я ведь все равно запомнила это небо, – серьезно ответила я своему музыканту. – Знаешь, почему любое небо может быть прекрасным? – Я положила обе руки ему на плечи. – Потому что оно мое. Оно над моей головой. И я могу на него смотреть. – Я погладила озадаченного Антона по волосам. – Пойми, мне не важно, насколько ты яркая звезда и звезда ли вообще. Главное для меня то, что ты – мой человек. Мое небо.

Этот дурак видел себя в двух ипостасях: и одна была похожа на яркий закатный небосвод, а вторая – на ночное невзрачное темное небо.

– А кроме яркого заката и ночи есть еще утро и день, – мягко напомнила я. И он, поняв меня, улыбнулся несмело.

А я обняла ладонями его лицо.


Мой милый Антон, я так надеюсь, что однажды ты сможешь побороть обе стороны одной своей медали: гордость и ненависть, из-за тандема которых ты и играл с людьми, пытаясь отыскать в них искренность.

Пытаясь избавиться от недостатков в глазах других, ты стал тем, кому сложно поверить – даже невзрачное небо может быть самым лучшим.

Ты – мое небо.

Мне вдруг захотелось закрыть Антона собой, чтобы никто не смог сделать ему больно, и я крепко – почти до боли – обняла его.

Тропинин, что бы ни случилось, я не откажусь от тебя. И ты не делай этого. Небо не может исчезнуть из глаз того, кто любуется им. Иначе – конец.

Я не знаю, произнесла ли я это вслух или подумала.

Подул вкрадчивый ветер, заставляя зябко поежиться. Темнота несла прохладу.

– Холодно? – тут же спросил меня Антон. Он точно чувствовал, что со мной происходит. Он вообще тонко чувствовал людей. Один из его многочисленных плюсов, которые были занесены им самим в минусы.

– Немного, – призналась я.

– Пойдем внутрь?

– Нет, я хочу еще немного здесь побыть.

– Все никак не можешь налюбоваться на свое небо, детка? – попробовал пошутить он. Эта тема все же его задевала.

– Может, и так.

Какое-то время мы вновь говорили на посторонние темы, держа в руках бокалы. А потом я умудрилась уколоться о шип розы – на пальце появилась капелька крови.

– Тебя ловить? – шутливо спросил Тропинин.

– Что? – не сразу поняла я, чувствуя легкое головокружение, но я не поняла, то ли от вида крови, то ли от того, что Антон был рядом.

– Ты уже теряешь сознание? – отчего-то моя фобия веселила его.

– Я что, по-твоему, Тропинин, совсем того? – недовольно отозвалась я, а он, взяв салфетку, вытер кровь и даже заботливо обработал ранку.

– Может быть, и не того, – лукаво улыбнулся парень, – но я точно не смогу забыть, как ты эпично сползла по стенке вниз в той драке, – припомнил он клуб, в котором я и познакомилась с Кеем – солистом рок-группы «На краю». – Я не то, чтобы был без ума от тебя. Но подумал – если не вытащить эту ненормальную, ее затопчут.

– Вот как, – сделала я вид, что надулась. Да, наша любовь, к сожалению, не была тем самым чувством с первого взгляда. Или к счастью?

– Тогда ты и показалась мне подозрительной, – вдруг со смехом признался Антон.

– Что значит – подозрительной? – осведомилась я.

– Я не рыцарь, Катя, не кидаюсь спасать всех дев подряд, – уже серьезно отозвался блондин. – А тебе помог.

– А тебе было стыдно, когда ты играл со мной? – с любопытством спросила я.

– Очень, – то ли в шутку, то ли всерьез отвечал Антон и развернул меня к себе так, чтобы видеть мое лицо, и провел тыльной стороной ладони по щеке и шее, а после наклонился и стал прокладывать дорожку из коротких поцелуев – от скул до самых ключиц. Лишь потом отстранился, с усмешкой наблюдая, как мои пальцы сжимают перила.

– Лучше продолжи дальше, – прошептала я, наконец, разрешая себе вдохнуть воздух.

– Дальше? Дальше вниз? – он поднял голову, крайне озадаченный. Я весело рассмеялась.

– Продолжи дальше поцелуй!

– Как скажешь, моя девочка.

Антон послушался меня, обнял, разрешая себе то, что раньше фактически не позволял. Впрочем, я была не против – и каждое новое прикосновение дарило новый штрих в общую гамму чувств и ощущений, накрывших с головой.

Наш поцелуй прервался минут через пятнадцать или двадцать. Не мной, как это часто бывало, а Кеем, хотя я не прочь была бы и продолжить дальше – тонуть в нашем общем болезненном головокружении мне безмерно нравилось. Я ощущала себя Алисой, падающей в бесконечном колодце – но только не следом за белым кроликом, а в объятиях белого принца.

– Все, Катя, – тихо сказал мне Антон, нехотя отстраняясь, уже просто обнимая и ловя мои руки, дразняще касающиеся его живота с замысловатой татуировкой. – Не надо.

Я молчала, скрывая улыбку.

Фолд. Он не выдержал, первым сбросил карты! Ты молодец!

Парень посмотрел на меня больными блестящими глазами человека, у которого как будто бы была высокая температура. Да и кожа у Кея была не такой как всегда, а чересчур горячей.

– Что с тобой? – прошептала ему на ухо я, касаясь губами серьги. – Такой горячий… Заболел?

– Издеваешься? – мрачно осведомился тот.

Я невинно похлопала ресницами. Тропинин, понимая, что я играю, ухмыльнулся.