На волнах оригами
Часть 35 из 96 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Домой он вернул меня часов в девять, когда на улице было по-осеннему прохладно. Дожди не спешили заканчиваться. Прогнозы синоптиков то и дело подводили, а сами они во всем винили циклон, который приносил с востока холод и осадки.
Расставались мы долго, как обычно, целуясь, словно подростки, в подъезде. Целуясь до головокружения, чувственно, бурно. И иногда мне казалось, что Антон с трудом сдерживает приглушенный крик, закусывая губу и лишь сильнее сжимая на мне свои пальцы – до легкой приятной боли. А я податливо льнула к нему, находя в его губах и утешение, и удовольствие.
Мы отлично знали, что завтра – наш последний день, а послезавтра Антон улетает.
Но ни он, ни я не сказали об этом ни слова.
Я с легкой улыбкой и тяжелым сердцем попрощалась с Тропининым, подарив последний поцелуй, самый, наверное, откровенный из всех за последнее время, и ушла домой. И в каком-то совершенно обессиленном состоянии почти сразу легла в кровать. А потом долго не могла заснуть, глядя в темную стену и думая: может быть, я поступаю неправильно? Может быть, стоит бросить все и быть с ним? Может быть, он – мое счастье, которое я могу потерять?
Но стоило мне лишь только допустить мысль, что я улетаю с Антоном, как в дело вступал внутренний голос. Он был категорически против.
Любовь должна оставаться любовью, а не одержимостью.
Любовь должна пройти испытания.
Любовь должна быть вопреки.
Вопреки предрассудкам, расстояниям, страхам.
Вопреки – и до самого конца.
Любовь без борьбы за нее – просто влюбленность. А влюбленность против любви – как день против вечности.
Внутренний голос при поддержке гордости, логики и здравомыслия победил. В этом ему помогала Нина – мы переписывались с ней по телефону.
Подруга обещалась прилететь уже завтра. И настроение у нее было воинственное. Хотя Журавль, к чести своей, не ставила ультиматум «или он, или я», но Тропинина крайне невзлюбила. И из кумира он стал для нее объектом презрительного ехидства и тяжелой степени ненависти.
О Келле же подруга стоически молчала. А я знала, что спрашивать не стоит.
«Я приготовлю тебе сюрприз, Катька! Закачаешься!» – было последнее, что написала Журавль, после чего пропала. Какой сюрприз, я так и не поняла, и медленно погрузилась в сон.
Мне снилось, что Антон уезжает. Он уже в аэропорту и ждет меня, чтобы попрощаться, а я ужасно опаздываю: сначала долго, едва передвигаясь по дому, собираюсь, не могу найти вещи, психую, а потом попадаю в пробку… И мне ужасно-ужасно страшно не успеть – страшно до слез. Потому что я знаю – мы должны попрощаться. Иначе случится что-то плохое.
От тяжелого сна посредине ночи меня пробудил телефон – завибрировал, лежа на прикроватной тумбочке. И я тотчас открыла глаза.
– Катя, мне нужно срочно тебе кое-что сказать, – услышала я голос Антона и моментально проснулась.
– Что случилось? – стало вдруг мне страшно.
– Через пять минут выйди из квартиры, – сказал он и отключился.
И я с бешено забившимся сердцем вскочила на ноги. Мне вдруг показалось, что ему нужно срочно уезжать – не послезавтра вечером, а прямо сегодня ночью, и он хочет со мной попрощаться.
Как во сне.
Осторожно, чтобы не разбудить Нелли, я переоделась и поспешила ко входной двери, столкнувшись в темноте с Эдгаром, который возвращался в свою комнату.
– Ты куда? – удивленно спросил он.
– Да так, – уклончиво отвечала я.
– К ботоводу? – догадался вдруг старший брат.
– К нему, – вздохнула я.
– В четыре часа утра? – вздернул бровь Эдгар и задал вполне логичный вопрос: – Зачем?
– Ну, надо, – замялась я.
Эд посмотрел на меня, как на умалишенную, но ничего не сказал, а скрылся в своей комнате, в которой гудел компьютер.
Когда я вышла на ярко освещенную площадку, щурясь на свету, Антон уже ждал меня. Он стоял несколькими ступеньками ниже, прислонившись к стене, и держал в руке светлую круглую корзину с простыми полевыми цветами. Белые ромашки, голубые и нежно-синие васильки, немного декоративной зелени – казалось, что в корзинке спряталось целое летнее поле.
Правда, куда больше цветов меня интересовал Тропинин и его неожиданное предложение о ночной встрече.
– Что случилось, Антон? – взволнованно спросила я.
Он улыбнулся, но не весело, скорее как-то грустно, но с неожиданной теплотой, почти щемящей.
– Хотел сказать тебе кое-что важное, Катя – Антон поднялся и коснулся прохладными губами моей щеки. Замер так на пару секунд, будто наслаждаясь, и только потом отстранился.
– Что сказать? – не поняла я, боясь в эти секунды больше всего на свете, что он скажет, будто уезжает прямо сейчас и пришел попрощаться.
– Я тебя люблю. – Вместо этого услышала я и облегченно выдохнула.
Антон протянул мне корзину.
– Спасибо… Они чудесные.
– Как и ты.
– Знаешь, мне, конечно, приятно это слышать, но ты до утра потерпеть не мог, чтобы сказать? – спросила я, почти бездумно касаясь тонких лепестков кончиками пальцев. От цветов умиротворяюще пахло луговым разнотравьем.
– Что такое? Ты не рада? – удивился Антон. Судя по его виду, спать он еще не ложился.
Черная футболка с оскаленным в хищной ухмылке черепом, такого же цвета штаны со шнуровкой по бокам, кроссовки на толстой подошве. На одном уже – кафа с шипами и конусом на цепочке. В глазах – мягкий янтарный свет. Волосы уложены в творческом бунтарском беспорядке, словно их и не касались руки парикмахера, а сами они решили растрепаться столь хаотично и привлекательно одновременно. Видимо, Тропинин пребывал в образе Кея. Возможно, где-то тусовался с парнями из группы или общался с фанатами… По крайней мере, концертов в клубах у них больше не было запланировано.
Было в его образе, столь знакомом и далеком одновременно, нечто едва уловимо-агрессивное, эмоциональное, почти неистовое, будто бы он еще не отошел от образа музыканта. А еще чувствовалась усталость – она залегла где-то там, в глубине глаз с чуть расширенными зрачками.
Или все дело было в цветных линзах?
– Ты меня ужасно напугал, – легонько ударила я Антона по твердому плечу. Он удивленно посмотрел на меня, поймал мою свободную руку за запястье и поцеловал. По коже тотчас поползли мурашки. Где-то послышался шум крыльев бабочек.
Бабочки-мутанты?
– Подумалось даже, что ты уезжаешь, – призналась я, а он вновь провел губами по тонкой коже. И ответил уверенно:
– Глупости, зачем мне уезжать сейчас?
– Не знаю, – вздохнула я, касаясь его волос – так и есть, в лаке. – Ты такой необычный сегодня.
– Были на интервью, – отмахнулся он. – Потом в клубе. Прощальная вечеринка и все такое. Прощались и веселились.
– Вот как? – чуть-чуть ревниво спросила я. – Надеюсь, ты ничего запретного не делал?
– Каюсь, опрокинул пару раз виски, – улыбнулся он, накручивая мои волосы на палец. То ли алкоголь, то ли привычный образ крутого музыканта делали его раскрепощеннее. Но нетрезвым он не казался.
– Хоть не целую бутылку, – проворчала я. – А девушки там были?
– Много, – лениво отозвался Кейтон. И лукаво глянул на меня. – Этой ночью без подружки не остался никто. Но давай говорить откровенно, Катя. Если есть ты, зачем мне нужен кто-то еще? Логично?
– Логично, – прошептала я, не в силах перестать смотреть на него – он понял это. Он осторожно взял из моих рук корзину с полевыми цветами и поставил на ступеньку. А после поцеловал меня – так, словно мы не виделись недели две, хотя расстались вечером.
То ли от его чувственных губ, то ли от осторожных, иногда – на грани фола касаний, но у меня стали подрагивать колени. И хотя я была прижата спиной к стене, казалось – стоит Кейтону убрать руки, я упаду.
«Я люблю тебя, Антон Тропинин, какую бы маску ты ни носил», – пронеслось у меня в голове, и я сильнее сжала пальцы на его спине. Он, словно прочтя мои мысли, прошептал едва слышно мое имя, срывая с губ поцелуи.
Вместе с этим человеком хотелось падать в вечность. И небо падало следом за нами, сверкая звездами.
– Я хотел сделать тебе предложение, – спустя несколько минут сказал Антон, с трудом отстранившись, но держа меня за руку. Он всегда умел вовремя остановиться.
– Какое? – удивилась я.
Голос чуть сел от странного волнения, накатывающего волнами и затапливающего сердце. Легкая эйфория еще не прошла, и голова слегка кружилась, впрочем, это были приятные ощущения.
– Я много думал о том, что между нами произошло, – ответил Антон. – О твоих словах, о доверии и прощении. О моих поступках. И я хочу…
До меня дошло. Я вздохнула. Опять…
– Нет, – мягко произнесла я, перебивая молодого человека. – Нет, Антон, я не поеду с тобой. Пожалуйста, не надо меня уговаривать. Пожалуйста, – почти жалобно сказала я после некоторой паузы. – Мне и так нелегко держаться своего слова. И мы столько раз говорили уже об этом… Я хочу, чтобы ты уважал мое решение.
Тропинин только улыбнулся мне и даже головой покачал.
– Катя, ты не дослушала меня до конца, – он сжал мою руку, которую держал в своей. – Я уважаю. И не прошу ехать.
– Тогда… что ты имеешь в виду? – осторожно спросила я.
Вместо ответа Антон раскрыл мои пальцы и вложил в ладонь два кольца – тех самых, из розового золота, со сверкающими сине-голубыми бриллиантами, одно из которых он купил для себя, а второе хотел подарить мне.
Я вернула ему это кольцо после возвращения из загородного дома Валерия. Слишком уж дорогим оно было, слишком сверкающим, слишком… не для меня, да и считалось, как я поняла, обручальным. Тропинин нехотя, но принял его тогда, не решившись спорить со мной.
– Зачем? – только и спросила я.
Кольца лежали в моей ладони без праздничной коробочки или ювелирного футляра. Словно это был дешевый пластик, а не благородное золото самой высокой пробы с дорогими камнями, искрящимися изнутри.
– Хочу, чтобы наши кольца были у тебя. Чтобы ты решала, быть нам вместе или нет, – спокойно объяснил Антон, закрывая мои пальцы. – Договоримся? Если ты поймешь, что простила, что все в порядке, что согласна быть со мной, просто отдай мне мое кольцо. И я все пойму без слов. А если нет, – Антон отвернулся, убрав руку, и я увидела, как он сжал ее в кулак, – пусть оно останется у тебя.
Я отчего-то испуганно замотала головой.
Расставались мы долго, как обычно, целуясь, словно подростки, в подъезде. Целуясь до головокружения, чувственно, бурно. И иногда мне казалось, что Антон с трудом сдерживает приглушенный крик, закусывая губу и лишь сильнее сжимая на мне свои пальцы – до легкой приятной боли. А я податливо льнула к нему, находя в его губах и утешение, и удовольствие.
Мы отлично знали, что завтра – наш последний день, а послезавтра Антон улетает.
Но ни он, ни я не сказали об этом ни слова.
Я с легкой улыбкой и тяжелым сердцем попрощалась с Тропининым, подарив последний поцелуй, самый, наверное, откровенный из всех за последнее время, и ушла домой. И в каком-то совершенно обессиленном состоянии почти сразу легла в кровать. А потом долго не могла заснуть, глядя в темную стену и думая: может быть, я поступаю неправильно? Может быть, стоит бросить все и быть с ним? Может быть, он – мое счастье, которое я могу потерять?
Но стоило мне лишь только допустить мысль, что я улетаю с Антоном, как в дело вступал внутренний голос. Он был категорически против.
Любовь должна оставаться любовью, а не одержимостью.
Любовь должна пройти испытания.
Любовь должна быть вопреки.
Вопреки предрассудкам, расстояниям, страхам.
Вопреки – и до самого конца.
Любовь без борьбы за нее – просто влюбленность. А влюбленность против любви – как день против вечности.
Внутренний голос при поддержке гордости, логики и здравомыслия победил. В этом ему помогала Нина – мы переписывались с ней по телефону.
Подруга обещалась прилететь уже завтра. И настроение у нее было воинственное. Хотя Журавль, к чести своей, не ставила ультиматум «или он, или я», но Тропинина крайне невзлюбила. И из кумира он стал для нее объектом презрительного ехидства и тяжелой степени ненависти.
О Келле же подруга стоически молчала. А я знала, что спрашивать не стоит.
«Я приготовлю тебе сюрприз, Катька! Закачаешься!» – было последнее, что написала Журавль, после чего пропала. Какой сюрприз, я так и не поняла, и медленно погрузилась в сон.
Мне снилось, что Антон уезжает. Он уже в аэропорту и ждет меня, чтобы попрощаться, а я ужасно опаздываю: сначала долго, едва передвигаясь по дому, собираюсь, не могу найти вещи, психую, а потом попадаю в пробку… И мне ужасно-ужасно страшно не успеть – страшно до слез. Потому что я знаю – мы должны попрощаться. Иначе случится что-то плохое.
От тяжелого сна посредине ночи меня пробудил телефон – завибрировал, лежа на прикроватной тумбочке. И я тотчас открыла глаза.
– Катя, мне нужно срочно тебе кое-что сказать, – услышала я голос Антона и моментально проснулась.
– Что случилось? – стало вдруг мне страшно.
– Через пять минут выйди из квартиры, – сказал он и отключился.
И я с бешено забившимся сердцем вскочила на ноги. Мне вдруг показалось, что ему нужно срочно уезжать – не послезавтра вечером, а прямо сегодня ночью, и он хочет со мной попрощаться.
Как во сне.
Осторожно, чтобы не разбудить Нелли, я переоделась и поспешила ко входной двери, столкнувшись в темноте с Эдгаром, который возвращался в свою комнату.
– Ты куда? – удивленно спросил он.
– Да так, – уклончиво отвечала я.
– К ботоводу? – догадался вдруг старший брат.
– К нему, – вздохнула я.
– В четыре часа утра? – вздернул бровь Эдгар и задал вполне логичный вопрос: – Зачем?
– Ну, надо, – замялась я.
Эд посмотрел на меня, как на умалишенную, но ничего не сказал, а скрылся в своей комнате, в которой гудел компьютер.
Когда я вышла на ярко освещенную площадку, щурясь на свету, Антон уже ждал меня. Он стоял несколькими ступеньками ниже, прислонившись к стене, и держал в руке светлую круглую корзину с простыми полевыми цветами. Белые ромашки, голубые и нежно-синие васильки, немного декоративной зелени – казалось, что в корзинке спряталось целое летнее поле.
Правда, куда больше цветов меня интересовал Тропинин и его неожиданное предложение о ночной встрече.
– Что случилось, Антон? – взволнованно спросила я.
Он улыбнулся, но не весело, скорее как-то грустно, но с неожиданной теплотой, почти щемящей.
– Хотел сказать тебе кое-что важное, Катя – Антон поднялся и коснулся прохладными губами моей щеки. Замер так на пару секунд, будто наслаждаясь, и только потом отстранился.
– Что сказать? – не поняла я, боясь в эти секунды больше всего на свете, что он скажет, будто уезжает прямо сейчас и пришел попрощаться.
– Я тебя люблю. – Вместо этого услышала я и облегченно выдохнула.
Антон протянул мне корзину.
– Спасибо… Они чудесные.
– Как и ты.
– Знаешь, мне, конечно, приятно это слышать, но ты до утра потерпеть не мог, чтобы сказать? – спросила я, почти бездумно касаясь тонких лепестков кончиками пальцев. От цветов умиротворяюще пахло луговым разнотравьем.
– Что такое? Ты не рада? – удивился Антон. Судя по его виду, спать он еще не ложился.
Черная футболка с оскаленным в хищной ухмылке черепом, такого же цвета штаны со шнуровкой по бокам, кроссовки на толстой подошве. На одном уже – кафа с шипами и конусом на цепочке. В глазах – мягкий янтарный свет. Волосы уложены в творческом бунтарском беспорядке, словно их и не касались руки парикмахера, а сами они решили растрепаться столь хаотично и привлекательно одновременно. Видимо, Тропинин пребывал в образе Кея. Возможно, где-то тусовался с парнями из группы или общался с фанатами… По крайней мере, концертов в клубах у них больше не было запланировано.
Было в его образе, столь знакомом и далеком одновременно, нечто едва уловимо-агрессивное, эмоциональное, почти неистовое, будто бы он еще не отошел от образа музыканта. А еще чувствовалась усталость – она залегла где-то там, в глубине глаз с чуть расширенными зрачками.
Или все дело было в цветных линзах?
– Ты меня ужасно напугал, – легонько ударила я Антона по твердому плечу. Он удивленно посмотрел на меня, поймал мою свободную руку за запястье и поцеловал. По коже тотчас поползли мурашки. Где-то послышался шум крыльев бабочек.
Бабочки-мутанты?
– Подумалось даже, что ты уезжаешь, – призналась я, а он вновь провел губами по тонкой коже. И ответил уверенно:
– Глупости, зачем мне уезжать сейчас?
– Не знаю, – вздохнула я, касаясь его волос – так и есть, в лаке. – Ты такой необычный сегодня.
– Были на интервью, – отмахнулся он. – Потом в клубе. Прощальная вечеринка и все такое. Прощались и веселились.
– Вот как? – чуть-чуть ревниво спросила я. – Надеюсь, ты ничего запретного не делал?
– Каюсь, опрокинул пару раз виски, – улыбнулся он, накручивая мои волосы на палец. То ли алкоголь, то ли привычный образ крутого музыканта делали его раскрепощеннее. Но нетрезвым он не казался.
– Хоть не целую бутылку, – проворчала я. – А девушки там были?
– Много, – лениво отозвался Кейтон. И лукаво глянул на меня. – Этой ночью без подружки не остался никто. Но давай говорить откровенно, Катя. Если есть ты, зачем мне нужен кто-то еще? Логично?
– Логично, – прошептала я, не в силах перестать смотреть на него – он понял это. Он осторожно взял из моих рук корзину с полевыми цветами и поставил на ступеньку. А после поцеловал меня – так, словно мы не виделись недели две, хотя расстались вечером.
То ли от его чувственных губ, то ли от осторожных, иногда – на грани фола касаний, но у меня стали подрагивать колени. И хотя я была прижата спиной к стене, казалось – стоит Кейтону убрать руки, я упаду.
«Я люблю тебя, Антон Тропинин, какую бы маску ты ни носил», – пронеслось у меня в голове, и я сильнее сжала пальцы на его спине. Он, словно прочтя мои мысли, прошептал едва слышно мое имя, срывая с губ поцелуи.
Вместе с этим человеком хотелось падать в вечность. И небо падало следом за нами, сверкая звездами.
– Я хотел сделать тебе предложение, – спустя несколько минут сказал Антон, с трудом отстранившись, но держа меня за руку. Он всегда умел вовремя остановиться.
– Какое? – удивилась я.
Голос чуть сел от странного волнения, накатывающего волнами и затапливающего сердце. Легкая эйфория еще не прошла, и голова слегка кружилась, впрочем, это были приятные ощущения.
– Я много думал о том, что между нами произошло, – ответил Антон. – О твоих словах, о доверии и прощении. О моих поступках. И я хочу…
До меня дошло. Я вздохнула. Опять…
– Нет, – мягко произнесла я, перебивая молодого человека. – Нет, Антон, я не поеду с тобой. Пожалуйста, не надо меня уговаривать. Пожалуйста, – почти жалобно сказала я после некоторой паузы. – Мне и так нелегко держаться своего слова. И мы столько раз говорили уже об этом… Я хочу, чтобы ты уважал мое решение.
Тропинин только улыбнулся мне и даже головой покачал.
– Катя, ты не дослушала меня до конца, – он сжал мою руку, которую держал в своей. – Я уважаю. И не прошу ехать.
– Тогда… что ты имеешь в виду? – осторожно спросила я.
Вместо ответа Антон раскрыл мои пальцы и вложил в ладонь два кольца – тех самых, из розового золота, со сверкающими сине-голубыми бриллиантами, одно из которых он купил для себя, а второе хотел подарить мне.
Я вернула ему это кольцо после возвращения из загородного дома Валерия. Слишком уж дорогим оно было, слишком сверкающим, слишком… не для меня, да и считалось, как я поняла, обручальным. Тропинин нехотя, но принял его тогда, не решившись спорить со мной.
– Зачем? – только и спросила я.
Кольца лежали в моей ладони без праздничной коробочки или ювелирного футляра. Словно это был дешевый пластик, а не благородное золото самой высокой пробы с дорогими камнями, искрящимися изнутри.
– Хочу, чтобы наши кольца были у тебя. Чтобы ты решала, быть нам вместе или нет, – спокойно объяснил Антон, закрывая мои пальцы. – Договоримся? Если ты поймешь, что простила, что все в порядке, что согласна быть со мной, просто отдай мне мое кольцо. И я все пойму без слов. А если нет, – Антон отвернулся, убрав руку, и я увидела, как он сжал ее в кулак, – пусть оно останется у тебя.
Я отчего-то испуганно замотала головой.