На волнах оригами
Часть 23 из 96 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– То есть ты считаешь, я тебя плохо знаю? – со вздохом спросила я.
Он кивнул.
Честно говоря, я считала, что довольно-таки хорошо изучила Тропинина, особенно после того, как он открылся мне, рассказав обо всем, что было с ним, его братом, матерью… Но, наверное, не стоит принимать доверие человека за понимание его души. Понимание дарит не только откровенность, но и время. А знакомы мы с этим человеком не так уж и давно.
А вот кто-то знает Антошика очень даже хорошо!
Слишком хорошо.
– Наверное, ты прав. Алиночка знает тебя отлично, – вдруг вырвалось у меня. – Вы ведь столько лет вместе были. Наверное, чувствовали себя мужем и женой.
– Даже так? – поднял бровь парень.
– Что – так? – захотелось мне удушить Тропинина.
А кто недавно пел, как счастлив? Куда все делось, а, Катечка?
– А мне определенно нравится, как ты ревнуешь, – вкрадчиво произнес Антон, приподнимая мой подбородок, чтобы я смотрела именно в его глаза. – Хочешь, это станет одной из наших игр?
– У меня аллергия на слово «игры», – помрачнела я, убирая его руку.
– Не вспоминай прошлое, – лениво потянулся музыкант. – Или еще не забылся твой господин с камерой и печальным взором? – замысловато обозвал он того, кто действительно был частью моего прошлого.
– При чем тут Максим? – опешила я, не ожидая подобных слов. Надеюсь, Антон не знает, что он мне писал сегодня. Мелочь, конечно, но ему явно будет неприятно.
И почему у Тропинина такой сложный характер…
А может быть, меня именно это и привлекает в нем?
– Просто так. К слову пришелся наш милый Максимка, – тон у Антона был весьма и весьма язвительный. Она даже имя его произносил так, словно говорил о каком-то таракане, что умудрился пролезть ночью в холодильник, да там и замерз.
Я перевела взгляд с лица Антона и вдруг совершенно случайно увидела в дверях кафе крайне знакомую женщину – у меня не слишком хорошая память на лица, но ее я узнала сразу!
Коротко стриженные темные волосы, ухоженное деловое лицо, брючный костюм фисташкового цвета…
В «Старый парк» уверенным шагом вошла Альбина, та самая экстрасенс, к которой мы с Нинкой однажды попали на прием. Женщина огляделась, выцепила взглядом длинноволосую девушку и решительно направилась к ней. Та не замечала ее, пока Альбина не дотронулась до ее плеча.
Они поздоровались. Экстрасенс села напротив и принялась что-то говорить. Девушка внимательно слушала и кивала в ответ. Вид у нее, честно говоря, был не очень веселый, какой-то даже растерянный и немного грустный.
– Знаешь их? – спросил Антон, недовольный, что я не обращаю внимания на него.
– Показалось, – улыбнулась я, посчитав, что не стоит посвящать его в наш с Нинкой экстрасенсорный позор.
– Так вернемся к нашим баранам, – перевела я разговор.
– Фотографишко – баран, – был совершенно согласен Тропинин.
– А Алина – овца, – фыркнула я. – Так почему ты Макса вспомнил?
– Если ты вспоминаешь мое прошлое, значит, и свое – тоже, – была железной логика у Антона. – Думаешь об Алине, значит, и о своем Ма-а-аксе, – он непередаваемым тоном упомянул имя моего бывшего парня, явно передразнивая меня. Нет, если бы он знал, что Максим мне пишет, точно бы пришел в ярость.
Эта мысль показалась мне слаще лимонада.
– Нападение – лучшая защита? – сощурилась я.
– Я нападу на тебя, детка, – многозначительно пообещал светловолосый. Он вдруг встал, переставил свое кресло так, чтобы сидеть не напротив, а рядом со мной, и привлек к себе: его касания были уже не такими осторожными, а более уверенными и чуть-чуть властными.
– И ты от меня не отобьешься, – прошептал он мне на ухо, едва касаясь губами. – А знаешь, почему?
Его дыхание щекотало кожу, и мне вновь стало смешно. Да что же такое у меня с эмоциями?!
Это, наверное, нервное. Сейчас еще и бабочки активизируются.
– Почему же? – повернула я голову, и мои губы дотронулись до его губ – случайно, слегка, почти незаметно, но между нами от этого легкого невинного касания словно искра вспыхнула. И нас обоих словно накрыло.
– Потому что у тебя не будет ни сил, ни желания, Катенька, – отвечал Антон.
Серые глаза его блестели, и в них застыло какое-то странное выражение: нежность перемешалась с невероятной тоской – тоской по чувствам, ласке, но, самое главное, – по искренности и взаимности.
– Или у тебя, – коварно шепнула я, положив одну руку ему на шею, а ладонью второй проводя по его плечу, спускаясь к груди, касаясь живота – Антон даже вздрогнул от неожиданности, и первой поцеловала: с напором, горячо, почти требовательно. Ответить менее чувственно он не мог, да, наверное, и не хотел. Мне кажется, Антон вообще не знал, что такое любить без эмоций, страсти, внутреннего надрыва…
Лед – лишь материал для его маски, а под ним бьется пульс живой воды.
И мне так нужна эта живая вода…
Мы забыли, что находимся в кафе, что тут есть люди, что на нас могут смотреть, что наши действия могут быть неприличными, и дарили друг другу новые и новые поцелуи. И это было словно состояние транса – одного на двоих, нежного забытья со вкусом беспамятства – мы даже не увидели, что нам принесли напитки и приборы. Нет, конечно, ничего непристойного не было, но целовались мы, и правда, словно сумасшедшие. И эмоции от этого зашкаливали. У меня от наплыва чувств приятно кружилась голова, а у Антона – сбивалось дыхание и под моими ладонями напрягались мышцы под тонкой футболкой.
– Ты знала, что заплывать за буйки – опасно? – проговорил Антон через несколько минут, первым отстраняясь – зрачки у него были расширены, а нижняя губа – мило закушена, но не игриво, как у девушек, а с силой, наверняка почти до крови. И волосы – немного взлохмачены. Он попытался выровнять дыхание, но выглядел при этом так забавно, прям как какой-то мальчишка, что мне захотелось улыбнуться.
Тропинин же, неотрывно глядя на мое лицо, вдруг пригрозил:
– И не смейся!
– Я и не смеюсь, – отвечала я, гладя его по руке.
Его руки мне нравились безумно – сильные, в меру рельефные, с широкими надежными запястьями, на которых с внешней стороны выступала косточка, с довольно изящными кистями, под светлой кожей которых проступали сухожилия и видны были вены… Но главная ценность этих рук заключалась для меня даже не в том, как они выглядели, а что делали: как ласково касались, как прижимали к себе, как могли защищать.
– Ты такой хороший, – проговорила я ласково.
Мышцы под моими пальцами вновь напряглись. Антон резко убрал руку и залпом выпил свой холодный кофе.
– Что с тобой? – спросила я. И погладила его по взлохмаченным волосам.
– Не понимаешь? – усмехнулся он почти весело.
Я вопросительно глянула на Тропинина. Даже бровь приподняла.
– Сейчас приду, малыш, – коснулся он губами моего виска и резко встал, хватая со стола телефон.
– Ты куда?
– Позвонить, – отвечал он, не оборачиваясь.
И просто-напросто ушел, оставив одну. Я сделала пару глотков ледяного клубничного лимонада, мысленно похвалив себя, и от нечего делать принялась рассматривать картины. Вскоре к нашему столику подошла официантка – принесла блюда.
– Извините, а я могу походить и посмотреть работы? – спросила я – не все было видно хорошо.
– Конечно! – оживилась девушка. – Это картины нашей управляющей.
– Она художник? – заинтересовалась я.
– Рисует на досуге, – пожала плечами официантка, и я едва не поправила ее «рисует» на «пишет». – И образование, кажется, художественное. У всего персонала ее картины есть. Обалденные!
Ну, хоть кто-то со мной согласен.
Я, словно находясь в галерее, пошла вдоль стен, благо что за столиками никто почти не сидел и я никому не мешала. Акварель завораживала своей мягкостью и простотой. Чудные лесные пейзажи, городские тихие улочки, морские глади, в которых тонул закат, возрождаясь рассветом, нежная девушка с голубями, цветочный солнечный натюрморт, цветущая сакура, роняющая лепестки в неподвижную водную гладь, люди под дождем, отражающиеся в витринах, – каждая картина была со своей изюминкой, со своей порцией искренности, и сложно было решить, какая же их них лучше. Но мне неожиданно больше всего понравилась работа с морским прибоем, где пенистые волны растворялись в белоснежных облаках, а облака отражались в воде, и невозможно было понять, где граница между ними – горизонт был виден едва-едва, а где-то вдалеке была видна то ли яхта, то ли парусный корабль…
Мне даже стало обидно, что Томас не пишет таких замечательных вещей – а ведь может! Техника у него отличная, и твори он в другом стиле живописи, в том же реализме, работы бы его были ничуть не хуже – и не только этой неизвестной мне художницы, но и именитых мастеров! Но вот мой дорогой отец хочет работать лишь с тем, что интересно ему, а не другим. А ему интересны порой весьма и весьма странные вещи.
С такими мыслями я двинулась дальше – картин осталось не так уж и много, а я хотела до прихода Антона посмотреть все.
– Ты принесла фотографию? – услышала я смутно знакомый голос и резко обернулась.
Оказывается, я и сама не заметила, как подошла к столику, за которым сидели Альбина и длинноволосая девушка – от них меня отделяла лишь почти невесомая полупрозрачная занавеска. Они меня, правда, не замечали, поглощенные разговором.
– Принесла.
Девушка достала конверт из лежащей на коленях сумочки и, положив на стол белой стороной кверху, придвинула к Альбине. Та даже смотреть не стала, лишь и кивнула и покровительственно положила сверху конверта ладонь. На двух пальцах ее сияли не вульгарные желтые перстни с огромными аляповатыми камнями, а элегантные, неброские, но явно дорогие, из белого золота кольца с россыпью сверкающих бриллиантов – фианиты эта женщина явно игнорировала в ювелирном магазине. Ведь судя по гонорарам, которые брала эта мошенница (а Нинка заплатила ей крупную сумму!), жила Альбина весьма и весьма неплохо. На широкую ногу.
– Что ж, думаю, помочь в этой ситуации – можно, – сказала женщина. Голос ее был таким же спокойным, как в тот раз, когда мы с Журавлем посещали ее шикарную квартиру. Интересно, а почему она теперь принимает не в своем «офисе» на дому, а в каком-то кафе?
– Но ты должна помнить, что мои услуги – недешевы, – продолжала экстрасенс. – Я – один из лучших специалистов в нашей весьма экзотической, – в ее голосе послышалась насмешка, – профессии.
– Я знаю. У меня есть деньги. И мне нужна ваша помощь, – тихо сказала девушка.
Голос у нее оказался негромким, довольно тонким, почти детским, но все же приятным. И в нем слышалась надломленная уверенность.
– Я больше так не могу. Действительно люблю его. Но он… Он бегает за ней. Ей… Ей стоит лишь позвать его, и он все бросает. – Брюнетка вдруг замолчала и с силой закусила губу, с трудом сдерживая себя, чтобы не заплакать, и закрыла лицо ладонями.
– Милая, не стоит так убиваться, – успокаивающе произнесла Альбина. – Я же сказала – помочь можно.
– Извините, – выдавила девушка и глубоко вдохнула, пытаясь, видимо, успокоиться.
Мне стало неловко, что я подслушиваю их. Однако меня терзали смутные догадки, что Альбина нашла очередную дурочку, которую решила развести на деньги. А ведь она молодец. Даже из Нинки их вытянула, а эту девочку, которой на вид было лет двадцать, и вовсе до нитки обдерет!
Нет, с одной стороны понятно, что приворот – дело гадкое, и в подобные вещи я не верила, одна мысль заставить человека тебя любить казалась мне гадкой. Но с другой, – жалко эту глупышку. Несчастная любовь часто затмевает разум.
– Вот аванс, как вы сказали, – протянула еще один конверт девушка. – Спасибо, что согласились помочь.
Он кивнул.
Честно говоря, я считала, что довольно-таки хорошо изучила Тропинина, особенно после того, как он открылся мне, рассказав обо всем, что было с ним, его братом, матерью… Но, наверное, не стоит принимать доверие человека за понимание его души. Понимание дарит не только откровенность, но и время. А знакомы мы с этим человеком не так уж и давно.
А вот кто-то знает Антошика очень даже хорошо!
Слишком хорошо.
– Наверное, ты прав. Алиночка знает тебя отлично, – вдруг вырвалось у меня. – Вы ведь столько лет вместе были. Наверное, чувствовали себя мужем и женой.
– Даже так? – поднял бровь парень.
– Что – так? – захотелось мне удушить Тропинина.
А кто недавно пел, как счастлив? Куда все делось, а, Катечка?
– А мне определенно нравится, как ты ревнуешь, – вкрадчиво произнес Антон, приподнимая мой подбородок, чтобы я смотрела именно в его глаза. – Хочешь, это станет одной из наших игр?
– У меня аллергия на слово «игры», – помрачнела я, убирая его руку.
– Не вспоминай прошлое, – лениво потянулся музыкант. – Или еще не забылся твой господин с камерой и печальным взором? – замысловато обозвал он того, кто действительно был частью моего прошлого.
– При чем тут Максим? – опешила я, не ожидая подобных слов. Надеюсь, Антон не знает, что он мне писал сегодня. Мелочь, конечно, но ему явно будет неприятно.
И почему у Тропинина такой сложный характер…
А может быть, меня именно это и привлекает в нем?
– Просто так. К слову пришелся наш милый Максимка, – тон у Антона был весьма и весьма язвительный. Она даже имя его произносил так, словно говорил о каком-то таракане, что умудрился пролезть ночью в холодильник, да там и замерз.
Я перевела взгляд с лица Антона и вдруг совершенно случайно увидела в дверях кафе крайне знакомую женщину – у меня не слишком хорошая память на лица, но ее я узнала сразу!
Коротко стриженные темные волосы, ухоженное деловое лицо, брючный костюм фисташкового цвета…
В «Старый парк» уверенным шагом вошла Альбина, та самая экстрасенс, к которой мы с Нинкой однажды попали на прием. Женщина огляделась, выцепила взглядом длинноволосую девушку и решительно направилась к ней. Та не замечала ее, пока Альбина не дотронулась до ее плеча.
Они поздоровались. Экстрасенс села напротив и принялась что-то говорить. Девушка внимательно слушала и кивала в ответ. Вид у нее, честно говоря, был не очень веселый, какой-то даже растерянный и немного грустный.
– Знаешь их? – спросил Антон, недовольный, что я не обращаю внимания на него.
– Показалось, – улыбнулась я, посчитав, что не стоит посвящать его в наш с Нинкой экстрасенсорный позор.
– Так вернемся к нашим баранам, – перевела я разговор.
– Фотографишко – баран, – был совершенно согласен Тропинин.
– А Алина – овца, – фыркнула я. – Так почему ты Макса вспомнил?
– Если ты вспоминаешь мое прошлое, значит, и свое – тоже, – была железной логика у Антона. – Думаешь об Алине, значит, и о своем Ма-а-аксе, – он непередаваемым тоном упомянул имя моего бывшего парня, явно передразнивая меня. Нет, если бы он знал, что Максим мне пишет, точно бы пришел в ярость.
Эта мысль показалась мне слаще лимонада.
– Нападение – лучшая защита? – сощурилась я.
– Я нападу на тебя, детка, – многозначительно пообещал светловолосый. Он вдруг встал, переставил свое кресло так, чтобы сидеть не напротив, а рядом со мной, и привлек к себе: его касания были уже не такими осторожными, а более уверенными и чуть-чуть властными.
– И ты от меня не отобьешься, – прошептал он мне на ухо, едва касаясь губами. – А знаешь, почему?
Его дыхание щекотало кожу, и мне вновь стало смешно. Да что же такое у меня с эмоциями?!
Это, наверное, нервное. Сейчас еще и бабочки активизируются.
– Почему же? – повернула я голову, и мои губы дотронулись до его губ – случайно, слегка, почти незаметно, но между нами от этого легкого невинного касания словно искра вспыхнула. И нас обоих словно накрыло.
– Потому что у тебя не будет ни сил, ни желания, Катенька, – отвечал Антон.
Серые глаза его блестели, и в них застыло какое-то странное выражение: нежность перемешалась с невероятной тоской – тоской по чувствам, ласке, но, самое главное, – по искренности и взаимности.
– Или у тебя, – коварно шепнула я, положив одну руку ему на шею, а ладонью второй проводя по его плечу, спускаясь к груди, касаясь живота – Антон даже вздрогнул от неожиданности, и первой поцеловала: с напором, горячо, почти требовательно. Ответить менее чувственно он не мог, да, наверное, и не хотел. Мне кажется, Антон вообще не знал, что такое любить без эмоций, страсти, внутреннего надрыва…
Лед – лишь материал для его маски, а под ним бьется пульс живой воды.
И мне так нужна эта живая вода…
Мы забыли, что находимся в кафе, что тут есть люди, что на нас могут смотреть, что наши действия могут быть неприличными, и дарили друг другу новые и новые поцелуи. И это было словно состояние транса – одного на двоих, нежного забытья со вкусом беспамятства – мы даже не увидели, что нам принесли напитки и приборы. Нет, конечно, ничего непристойного не было, но целовались мы, и правда, словно сумасшедшие. И эмоции от этого зашкаливали. У меня от наплыва чувств приятно кружилась голова, а у Антона – сбивалось дыхание и под моими ладонями напрягались мышцы под тонкой футболкой.
– Ты знала, что заплывать за буйки – опасно? – проговорил Антон через несколько минут, первым отстраняясь – зрачки у него были расширены, а нижняя губа – мило закушена, но не игриво, как у девушек, а с силой, наверняка почти до крови. И волосы – немного взлохмачены. Он попытался выровнять дыхание, но выглядел при этом так забавно, прям как какой-то мальчишка, что мне захотелось улыбнуться.
Тропинин же, неотрывно глядя на мое лицо, вдруг пригрозил:
– И не смейся!
– Я и не смеюсь, – отвечала я, гладя его по руке.
Его руки мне нравились безумно – сильные, в меру рельефные, с широкими надежными запястьями, на которых с внешней стороны выступала косточка, с довольно изящными кистями, под светлой кожей которых проступали сухожилия и видны были вены… Но главная ценность этих рук заключалась для меня даже не в том, как они выглядели, а что делали: как ласково касались, как прижимали к себе, как могли защищать.
– Ты такой хороший, – проговорила я ласково.
Мышцы под моими пальцами вновь напряглись. Антон резко убрал руку и залпом выпил свой холодный кофе.
– Что с тобой? – спросила я. И погладила его по взлохмаченным волосам.
– Не понимаешь? – усмехнулся он почти весело.
Я вопросительно глянула на Тропинина. Даже бровь приподняла.
– Сейчас приду, малыш, – коснулся он губами моего виска и резко встал, хватая со стола телефон.
– Ты куда?
– Позвонить, – отвечал он, не оборачиваясь.
И просто-напросто ушел, оставив одну. Я сделала пару глотков ледяного клубничного лимонада, мысленно похвалив себя, и от нечего делать принялась рассматривать картины. Вскоре к нашему столику подошла официантка – принесла блюда.
– Извините, а я могу походить и посмотреть работы? – спросила я – не все было видно хорошо.
– Конечно! – оживилась девушка. – Это картины нашей управляющей.
– Она художник? – заинтересовалась я.
– Рисует на досуге, – пожала плечами официантка, и я едва не поправила ее «рисует» на «пишет». – И образование, кажется, художественное. У всего персонала ее картины есть. Обалденные!
Ну, хоть кто-то со мной согласен.
Я, словно находясь в галерее, пошла вдоль стен, благо что за столиками никто почти не сидел и я никому не мешала. Акварель завораживала своей мягкостью и простотой. Чудные лесные пейзажи, городские тихие улочки, морские глади, в которых тонул закат, возрождаясь рассветом, нежная девушка с голубями, цветочный солнечный натюрморт, цветущая сакура, роняющая лепестки в неподвижную водную гладь, люди под дождем, отражающиеся в витринах, – каждая картина была со своей изюминкой, со своей порцией искренности, и сложно было решить, какая же их них лучше. Но мне неожиданно больше всего понравилась работа с морским прибоем, где пенистые волны растворялись в белоснежных облаках, а облака отражались в воде, и невозможно было понять, где граница между ними – горизонт был виден едва-едва, а где-то вдалеке была видна то ли яхта, то ли парусный корабль…
Мне даже стало обидно, что Томас не пишет таких замечательных вещей – а ведь может! Техника у него отличная, и твори он в другом стиле живописи, в том же реализме, работы бы его были ничуть не хуже – и не только этой неизвестной мне художницы, но и именитых мастеров! Но вот мой дорогой отец хочет работать лишь с тем, что интересно ему, а не другим. А ему интересны порой весьма и весьма странные вещи.
С такими мыслями я двинулась дальше – картин осталось не так уж и много, а я хотела до прихода Антона посмотреть все.
– Ты принесла фотографию? – услышала я смутно знакомый голос и резко обернулась.
Оказывается, я и сама не заметила, как подошла к столику, за которым сидели Альбина и длинноволосая девушка – от них меня отделяла лишь почти невесомая полупрозрачная занавеска. Они меня, правда, не замечали, поглощенные разговором.
– Принесла.
Девушка достала конверт из лежащей на коленях сумочки и, положив на стол белой стороной кверху, придвинула к Альбине. Та даже смотреть не стала, лишь и кивнула и покровительственно положила сверху конверта ладонь. На двух пальцах ее сияли не вульгарные желтые перстни с огромными аляповатыми камнями, а элегантные, неброские, но явно дорогие, из белого золота кольца с россыпью сверкающих бриллиантов – фианиты эта женщина явно игнорировала в ювелирном магазине. Ведь судя по гонорарам, которые брала эта мошенница (а Нинка заплатила ей крупную сумму!), жила Альбина весьма и весьма неплохо. На широкую ногу.
– Что ж, думаю, помочь в этой ситуации – можно, – сказала женщина. Голос ее был таким же спокойным, как в тот раз, когда мы с Журавлем посещали ее шикарную квартиру. Интересно, а почему она теперь принимает не в своем «офисе» на дому, а в каком-то кафе?
– Но ты должна помнить, что мои услуги – недешевы, – продолжала экстрасенс. – Я – один из лучших специалистов в нашей весьма экзотической, – в ее голосе послышалась насмешка, – профессии.
– Я знаю. У меня есть деньги. И мне нужна ваша помощь, – тихо сказала девушка.
Голос у нее оказался негромким, довольно тонким, почти детским, но все же приятным. И в нем слышалась надломленная уверенность.
– Я больше так не могу. Действительно люблю его. Но он… Он бегает за ней. Ей… Ей стоит лишь позвать его, и он все бросает. – Брюнетка вдруг замолчала и с силой закусила губу, с трудом сдерживая себя, чтобы не заплакать, и закрыла лицо ладонями.
– Милая, не стоит так убиваться, – успокаивающе произнесла Альбина. – Я же сказала – помочь можно.
– Извините, – выдавила девушка и глубоко вдохнула, пытаясь, видимо, успокоиться.
Мне стало неловко, что я подслушиваю их. Однако меня терзали смутные догадки, что Альбина нашла очередную дурочку, которую решила развести на деньги. А ведь она молодец. Даже из Нинки их вытянула, а эту девочку, которой на вид было лет двадцать, и вовсе до нитки обдерет!
Нет, с одной стороны понятно, что приворот – дело гадкое, и в подобные вещи я не верила, одна мысль заставить человека тебя любить казалась мне гадкой. Но с другой, – жалко эту глупышку. Несчастная любовь часто затмевает разум.
– Вот аванс, как вы сказали, – протянула еще один конверт девушка. – Спасибо, что согласились помочь.