На крыльях

– Отчасти, – ответил Антон, склонив голову и коснувшись ее волос. Катя нахмурилась.

– Рассказывай. Рассказывай все, – велела она. – Тропинин, я ведь с ума сойду. Если ты не в курсе – я беспокоюсь за тебя.

– А я – за тебя. И не хочу грузить.

– Ты не думал, что это – вопрос доверия? – спросила Катя.

Эти слова Тропинину не понравились, и он вдруг вспыхнул – слишком болезненной была для него тема доверия, слишком он боялся, что Катя все еще не простила его и не доверяет его словам, его поступкам, его чувствам.

– Не хочу говорить об этом.

– Не моего, твоего доверия, – тихо сказала девушка, сразу все поняв. И добавила почти неслышно:

– Пожалуйста.

И он рассказал – с горечью, с болью, которую не хотел показывать ей, с эмоциями. Рассказал все: и то, как хотел стать музыкантом, вырваться на свободу, выразить себя и свои мысли, подарить миру свою музыку, и про первую неудачу, и про то, как собрал вместе с Арином «На краю», и как они старались, сутками зависая на репетиционной базе, и как подрался с Кезоном тем знаменательным вечером. И про то, что продюсером его группы, которому по факту принадлежало все – даже название, является Кезон, рассказал тоже. Не умолчал и о том, что позвонил Андрею и потребовал объясниться – до последнего думал, что это глупая шутка.

Катя слушала его внимательно, не перебивая. А когда он закончил, вцепившись в волосы пальцами, погладила по руке.

– Я не знаю, как помочь тебе и что сказать, – призналась она. – Но я хочу, чтобы ты знал: я – с тобой. Что бы ни случилось.

– Знаю.

Его раздирали эмоции. В артериях бурлила морская вода. Льдом стыла в жилах. Подбиралась по венам к сердцу.

– Злись в голос, – сказала вдруг Катя, понимая, что происходит с Антоном. И он вдруг осознал, как сильно она повзрослела.

– Сейчас я хочу молчать.

– Тогда я буду молчать вместе с тобой. Ложись, – и Катя улыбнулась ему, похлопав ладонью по колену.

Антон лег на диван, согнув ногу, и положил голову на колени Кати, глядя в ее лицо и задумчиво накручивая на палец прядь темных волос.

– Нет, скажи мне что-нибудь, – тихо проговорил он.

Почему-то звуки ее мягкого голоса успокаивали его. И Антон Тропинин, человек, искушенный в музыке, искушенный в звучании и в звуках, в который раз поймал себя на мысли, что ему нравится ее голос, ее смех и даже ее слезы. Шепот, крики и даже ее молчание.

– Все будет хорошо, – повторяла она, как мантру, гладя его по волосам. – Все будет хорошо. Хорошо. Я верю в тебя. И в ребят. И знаешь, любимый, я просто верю в людей.

Голоса были для Антона вторыми лицами, по которым он многое мог сказать о человеке. Голоса завораживали, голоса выдавали, голоса заставляли любить и ненавидеть.

Ее голос был воздухом.

Ее голосом должно разговаривать небо.

Антон незаметно заснул, а Катя просто сидела, боясь пошевельнуться и разбудить его, и думала: о себе, о нем, о них. О Кирилле.

Когда Антон проснулся, она попыталась отвлечь его от темных мыслей. Много разговаривала, смеялась, потащила в кафе, а потом – на прогулку. Он, кажется, ожил, стал таким же ироничным, как и обычно, даже называл ее «деткой», явно подначивая.

А после, уже ближе к вечеру, они поехали на продолжение свадебного банкета. Второй день торжества проходил вполне традиционно. На нем настояли родители, которым хотелось ближе познакомиться, особенно Виктору Андреевичу и Александру Михайловичу, общие воспоминания об армии которых помирили только на один день. Родственников пригласил к себе дядя Витя – на Семейный ужин; очень уж не терпелось ему показать свое превосходство над папашей Ефима. Он даже позвал Томаса Радова, дабы показать, какой он интеллигентный и дружит с людьми искусства.

Молодожены же и их близкие друзья отправились в Нинкин любимый клуб, где заранее был снят ВИП-зал с изысканным интерьером, в котором странным образом сочетались классическое убранство и современный небрежный шик. Настоящий богемный стиль.

– Мы могли поехать на дачу и жарить шашлык, – сказала подруге Катя, которая разглядывала бело-золотые стены, скульптуры и кожаные диваны с некоторым скепсисом в глазах. Ей казалось, что это место – слишком искусственно, хоть и красиво. Единственное, что ей нравилось – панорамные окна, выходящие на реку, в которой начали тонуть вечерние огни.

– Ничего ты не понимаешь, Радова! – покровительственно сказала Журавль, которая маниакально желала быть первой во всем. – У меня должно быть все самое лучшее.

– Кроме жениха, – пошутил Келла, услышав это, за что получил локтем в живот. И захохотал.

– Молчи, образина, – прошипела Ниночка и тотчас заулыбалась какой-то из подружек, которая подскочила к ней, чтобы похвалить платье в стиле бохо – белое, как горный снег, из тончайшего шифона, с отделкой из кружева. Воздушный образ подчеркивали распущенные длинные волосы, струящиеся по плечам, которые украшала замысловатая диадема с этническими мотивами.

Веселье было бурным, музыка – громкой, и лишь спустя пару часов Кате удалось остаться наедине с Ниночкой. Они с ногами сидели на кожаном диване, и у обеих в руках был безалкогольный мохито. Нина – в белом эфирном одеянии, а Катя – в черном, почти строгом, разные, как день и ночь. Но близкие.

– Ну как там прошла брачная ночь, вернее, утро? – спросила весело Катя. Она никак не могла спокойно, без улыбки, смотреть на подругу и ее парня, вернее, теперь уже мужа.

– Какое там ночь – утро? – хмыкнула подруга. – Деньги считали! И чертов рис выколупывали из платья!

– Как он туда попал? – изумилась Катя.

– Вот так! – мрачно отозвалась Журавль и поделилась почти интимными подробностями:

– Я его чуть ли не из трусов доставала. Кстати, представляешь, какой-то покойничек подарил… Угадай, что?


– Что? Картину маслом с пауками? Или террариум? – Катя улыбнулась. Нинка была в своем репертуаре.

– Пустой конверт, – кисло сказала она. – Нет, ты представляешь? Пустой конверт! Пустой, мать его, розовый с узорчиками конверт! И это наверняка кто-то из мразеродственничков.

– А почему покойничек-то? – полюбопытствовала Катя. Отчего-то ей стало весело.

– Потому что папочка узнает, кто эта змеина, и ей не жить.

– А дядя Витя откуда знает про пустой конверт? – крайне удивилась Катя.

– А папочка с нами деньги считал, – отвечала Нинка. – Специально приехал в гостиницу.

– Дважды пересчитывал, собака! – раздался и голос Келлы, который плюхнулся на диван к подругам.

– Кого ты назвал собакой, псина ты смердящая, – заорала немедленно Нинка.

– Будешь орать, тетушка Эльза не получит наших счастливых фото, – заметил Келла, зная, чем можно шантажировать Журавля.

Катя зашлась смехом, представив вдруг эту картину: злой Келла ждет не дождется момента, когда сможет уединиться в номере отеля вместе с дорогой дважды супругой. А она вместе со своим папочкой усердно считает деньги, находит пустой конверт и начинает на пару с отцом разоряться и грозить посмевшему преподнести такой презент всеми смертными карами.

– Не смешно! – надулась Нина.

– Не смешно, – поддержал ее Келла. – А потом она мне спать не давала.

– Не заслужил, – прищурилась невеста.

Келла обиделся и ушел, не забыв забрать из рук девушки бокал. Та обозвала мужа вслед, но за ним не побежала.

– Ты бы с ним поласковее, – покачала головой Катя.

– И так сойдет. Кстати, Катька! – вспомнилось Ниночке. – Отец же по камере наблюдения посмотрел, когда все ушли, и узнал, кто подарил мне свиную башку. – Она весело рассмеялась, наверное, вспомнив, как Келла дрался с Матвеем.

– И кто же? Разве не Матвей? – удивилась темноволосая девушка.

– Нет!

– А кто? – искренне изумилась Катя.

– Кузина моя дорогая, – нараспев произнесла ее подруга. – Обзавидовалась, жаба, что Эльза на меня завещание написала.

Обзавидовалась, надо сказать, не она одна – многие Журавли были в настоящем трауре, узнав сию новость. Кто-то даже не смог заставить себя приехать на свадьбу.

– Прикинь, Катька, – вдруг сказала Нинка довольно серьезным тоном. – Ведьма перед тем, как уехать, подходила ко мне, – явно имела в виду она Эльзу Власовну. Сказала, что я не такая уж и ограниченная, – рассмеялась она.

– В смысле? – удивилась я.

– Она выпила лишнего, и ее на разговоры пробило, – сообщила Нинка. – Я с ней минут сорок сидела, чуть уши не завяли. Только так странно…

– Что странно?

– Показала фотку, где молодая, с мужиком каким-то – прикинь, а он на Синего похож чем-то. Рыло в рыло. В общем, Фимочка понравился ей из-за того, что напоминает ее древнюю любовь. У них с этим мужиком, с фото, не сложилось, они поссорились из-за какой-то фигни, и она его кинула. А он взял и помер до того, как Эльза решила его простить. В общем, она мне сказала, чтобы я не повторяла ее ошибок. А еще заявила, что я на нее похожа. Что, правда?!

– Есть такое, – улыбнулась Катя.

– Как жить? – трагически изрекла Журавль. Она помолчала и спросила вдруг осторожно: – Кать, я ведь правильно поступила?

– Правильно, – твердо сказала подруга. – Ты должна быть счастлива.

И она действительно так считала. Любовь может вырасти из многого – так ей сказал Антон. И она была с ним согласна.

– Видишь, как Блондинчик на нас смотрит? – рассмеялась Нина. – Наверняка, ревнует. Иди к нему. А лучше не ходи – пойдем веселиться!

И она потащила упирающуюся Катю на танцпол.

Веселье продолжалось почти до самого утра. И река за окном стала неподвижным черным небом со своими звездами – отблесками городских огней.

Незадолго до рассвета, когда небо было еще черным, а по городу с реки ползли клочья тумана, Антон и Катя вышли на улицу – шум клуба надоел им обоим, и хотелось свежего воздуха. А еще – побыть наедине друг с другом. Как вчера. Они, стук их сердец и утро, которое вот-вот наступит – романтика.

На улице, с задней стороны клуба, было безлюдно. Предрассветные сумерки окутывали дома, деревья и машины сизой пугливой дымкой, которая должна была растаять с первым лучами пробуждающегося солнца. Раздавался едва различимый мерный гул поезда, хотя железнодорожные пути были далеко от центра города.

– Надеюсь, тебе лучше, – сказала Катя, обнимая Антона – почему ее с такой силой тянуло к этому человек, она и сама не понимала.

– Мне и не было плохо, – улыбнулся он. – Минутная слабость.

– Я знаю, что музыка – твое все, но обещай, что не будешь делать глупостей. Хорошо? И… Антон, – вдруг сказала Катя удивленно, глядя через его плечо на подъехавшую машину.