Мракадемия

С магией у меня с утра ничего не получалось, потому я, тщательно скрывая разочарование и слезы, развила бурную деятельность по розыску подарков.

Еще накануне старый мажордом Бонифер признался, что мой отец велел предупредить меня: на семилетие я получу от Королевского лесничего сюрприз. Впервые в жизни. Потому мы с Конни, с утра разгромив мою комнату, библиотеку и чердак в поисках подарка, облазив с той же целью камины и оставшись с пустыми руками, решили посмотреть за пределами дома. Может быть, подарок спрятан в кустах или в конюшне?

Именно из конюшни я и выскочила на шум во дворе как была, — в пыли, земле и саже на платье, в паутине и соломе на растрепанной голове, — а вовсе не из-за привычки ходить чучелом с утра до вечера!

А в этот момент у крыльца особняка из кареты выходила, опираясь на руку незнакомого, показавшегося мне огромным мужчины эффектная дама в облаке белых шелков и кружев, в сверкающих на солнце драгоценностях, с длиннющей полупрозрачной фатой, прикрепленной к высокой белокурой прическе.

Она была похожа на фею, если бы не уродливо кривившийся рот. Недовольство гостьи вызвала фата, зацепившаяся за что-то в карете. Мужчина пытался ее отцепить, одновременно поддерживая под руку прекрасную леди.

— Никакая она не фея, а самая настоящая фифа, — пробурчал Конни, и я поняла, что мой рыцарь только что про себя восторгался какой-то незнакомой теткой! Как же я разозлилась в тот миг!

Увидев нас с Конни, который выглядел еще чумазей и оборванней, чем я, благородная наследница Виннеров, дама взвизгнула:

— Кто это? Нечисть? Как эти грязные нищие оборванцы посмели явиться мне на глаза?!

Я задохнулась от возмущения.

Тут рука фифы соскользнула, нога подвернулась. Одновременно раздался треск ткани и… хотела бы я сказать «грохот падения», но незнакомец умудрился подхватить женщину, не дав ей упасть на пыльную брусчатку двора. Обошлось перепачканным платьем, потерявшим сияющую белизну, и порванной фатой.

— А-а-а! Мое платье! — заорала дама. — Это все из-за них, Энди! Выпороть и прогнать!

Вырвав руку из ладони приятеля, я шагнула вперед, распрямила спину до хруста и задрала голову:

— Я не нечисть! И не нищая! Я — виконтесса Виннер, дочь Королевского лесничего. А это — мой друг Конни. А вы кто такая, сударыня, что явились в мой дом и орете тут?

Кто-то испуганно охнул. Лакей, застывший у парадной двери, покачнулся и прикрыл ладонью глаза. А через двор со стороны сада во весь дух бежала моя нянька Грета в сопровождении двух горничных.

— Простите, господин! — еще издалека начала кричать Грета. — Простите ради Всеблагих! Не успели мы найти ее и запереть. С утра искали! Простите! Ради Семилетия… праздник у дитяти сегодня. Не губите!

Подбежав ближе, она бухнулась на колени перед застывшей парочкой — фифой, уже пришедшей в себя и брезгливо поджавшей кроваво-красные губы, и мужчиной, повернувшимся, наконец, к нам лицом.

Жизнь приучила меня соображать быстро с малых лет, и я мгновенно догадалась, у какого господина моя бывшая кормилица может так униженно вымаливать прощение, перед кем оправдываться, кого должна была найти и запереть.

Вот значит, каков ты, Королевский лесничий, виконт Бариэндор Виннер. «Энди»… подумать только!

Глава 5

Был он могуч как медведь, с мощным загривком, прикрытым густыми каштановыми волосами. Я определенно не в него уродилась лицом и фигурой. Хотя насчет отцовского лица трудно сказать наверняка, поскольку за густой бородой его просматривалось мало. Но выдающийся нос с горбинкой я точно не унаследовала. И глаза — провалившиеся, темные, как перестоявший черный чай, — совсем не мои.

Мне было очень страшно.

Я попятилась бы, но сзади стоял Конни, которого я так неосмотрительно представила публике и тем самым подставила под удар. А кулачище у отца оказались — что гиря, убьет с первого раза и не заметит. Сущий медведь.

— Праздник? У кого? — приподняла бровь фифа и отвлекла на себя внимание отца.

— Э-э… — лесничий нахмурил брови.

— У меня! — я шагнула вперед, хотя очень хотелось сбежать назад, в конюшню. — Сегодня мне исполнилось семь лет!

— Вот как? Энди, это чучело и в самом деле твоя дочь?

— М-м… — промычал виконт, угрожающе багровея.

— Ах, да, припоминаю, — дамочка картинно прижала ладонь ко лбу, отставив в сторону острый локоток. — Ты как-то говорил о проклятом ребенке… Как же ее имя? Что-то не могу вспомнить.

— Меня зовут… — я задрала подбородок и выпалила. — Сандрильона!

— Сendrillon? — переспросила фифа жеманным голоском с иностранным акцентом и расхохоталась. — Ха-ха! Деточка, да знаешь ли ты значение этого слова? Да где тебе знать, невоспитанная невежа! Это слово в переводе с франкейского означает «золушка», «замарашка». Впрочем, это самое точное имя для такой грязнули. Так и будем тебя звать — Золушка… Хотя нет, на твоей глупой чумазой мордочке слишком много злости, потому отныне ты — Злолушка. И если все, что я слышала о твоем рождении — правда, то это еще слишком доброе для тебя имя. Ты согласен, дорогой?

Могучий лесничий дернул плечом и, ногой отпихнув мою коленопреклоненную няню так, что она упала, молча направился к парадному входу. Фифа в белом едва за ним поспевала.

Лишь у самой двери виконт обернулся, смерил еще раз взглядом наши с Конни фигуры и громким как колокол басом распорядился:

— Девчонке, которая осмелилась назвать себя моей дочерью, отныне место на кухне в моем, — подчеркнул он голосом, — доме. Пусть помои выносит и золу выгребает, раз у нее не хватило ума по моему приказу сидеть в детской и не высовываться.

— Это и есть ваш подарок, папенька? — дерзко глядя в злые глаза спросила я, правда, от страха пустив петуха, к своей досаде.

— Мой подарок тебе, дикарка и невежа, это моя женитьба на леди Берклее Вонак, которая, как я думал, заменит тебе заботливую и любящую мать. Но я уже вижу, что таких подарков ты недостойна. Попадешься мне еще раз на глаза — сошлю не на кухню, а в свинарник, чтобы не смела меня позорить перед людьми. Свиньи — самое подходящее для тебя общество!

Свиньи?! Я сжала ладони в кулачки. Да уж лучше свиньи, чем злющий медведь и противная фифа!

Фифа на этих словах посветлела лицом и одобрительно погладила виконта по плечу.


— Как ты справедлив и мудр, дорогой, не устаю восхищаться! Но боюсь, от одного только вида этой замарашки на кухне испортятся все продукты и прокиснут супы, а свиньи отощают.

— Не выгонять же ее на улицу… — нахмурился лесничий, а я прикусила губу от негодования.

На улицу? Меня?!

— О, нет, как можно! — воскликнула новобрачная. — Что скажут о нас в свете? Не беспокойся, я позабочусь о ней, дорогой. Пусть отмоется как следует и прислуживает моей девочке, когда она приедет из пансиона. Глядишь, и манерам у нее научится, если не совсем глупа. Заодно и на прислуге сэкономим.

— Какое у тебя доброе сердце и светлый ум, дорогая! — виконт с дивной для его комплекции грацией склонился и поцеловал фифину ручку.

Парочка направилась к дому. Я хмуро посмотрела им вслед.

“Ну уж нет!— твердо решила я. — Не дождутся! Не стану никому прислуживать!”.

У крыльца новобрачный подхватил свою даму на руки, чтобы внести через порог по старому обычаю. Но их шествие по парадной лестнице омрачилось — камень на ступеньке под весом Медведя, обремененного супругой, внезапно треснул и выпал, и лесничий, не удержав равновесие, едва не проломил железные перила головой. Да, именно так, не наоборот.

В попытке удержаться он уронил ношу, взмахнул руками, как мельница, и тощая фифа получила отличный удар в челюсть, отлетела и вдобавок хорошо приложилась о каменные ступени.

Так что, торжественного восшествия не получилось, и парочка вползала в дом с синяками, бранью и рыданиями.

На нас уже никто не обращал внимания, и я, еле сдерживая слезы, бросилась помочь Конни поднять его мать.

— Мама, он тебе ничего не сломал? — с тревогой спросил Конни.

— Нет, сынок, только ушиб немного. Силища-то у господина вон какая… Ничего, отлежусь… Госпожа Сандра, дитя… не серчай на отца, грех, — вздохнула няня.

— Я и не серчаю. Мы еще посмотрим, чей это дом, — прошипела я.

Из распахнутой двери особняка донеслась новая порция брани и воплей, а мне подумалось, что лестницы у нас деревянные, как и ножки мягкой мебели, столов и стульев… буфетов… шкафов… А дерево ломается гораздо легче камня.

Обидно только, что я на свое Семилетие не получила ни магического дара, ни настоящего отцовского подарка.

Это я в тот день так думала.

Наверное, чем-то я прогневила Всеблагих, потому что, стоило мне направиться к дому, как ворота распахнулись и во двор снова въехала карета, на этот раз простая дорожная.

Я шарахнулась в кусты роз и, спрятавшись, наблюдала, как из кареты выскочили две девочки в черных плащах и капорах, скрывавших волосы, причем, вторая, полненькая, выходя, нарочно толкнула худенькую первую, а следом вывалилась грузная дама в коричневом дорожном платье.

“А вторая девочка откуда?” — удивилась я и почесала оцарапанную руку.

Не успела дама ступить на землю, как толстая девчонка вцепилась в плащ тонкой и завизжала:

— Она наступила мне на ногу! А-а-а! Эта неуклюжая дрянь порвала мой чулок и погнула пряжку на туфельках! Медам, накажите ее! Маменька, где маменька? Маменька, спаси меня!

Из дома уже выпорхнула белокурая фифа.

— Ах, мои драгоценные, наконец-то! Эрджина, что случилось, мое сокровище? Почему ты плачешь?

— Это все она! — полненькая девочка дернула худенькую за плечо. — Она меня изводит! Она меня ненавидит! Маменька, я больше не могу так жить! Отправь ее обратно в пансион!

— Белла, что ты опять натворила? — фифа грозно взглянула на худышку. — Сколько раз тебе говорить: не смей обижать кузину! Как не стыдно, она ведь тебя младше! Эрджечка, я накажу ее, не плачь. Изабелла останется без сладкого . Пойдемте, девочки, я познакомлю вас с вашим новым папенькой. Он уже подготовил вам подарки!

“Так вот оно что, это еще одна ее родственница!” — догадалась я.

— Опять Белке достанется самый лучший подарок, — заныла пухляшка. — Уж я-то знаю! Даже смотреть не хочу!

Худенькая девочка только печально вздохнула, а мне стало ее очень жалко. Дали же всеблагие родственников!

— Сокровище мое, тебе подготовили два подарка!

— Что толку, если они оба хуже?! Конечно, Белла же круглая сирота! Ее все жалеют! А я-то как же? А я разве не сирота? — с этим душераздирающим нытьем дочь фифы скрылась за парадной дверью, первой вбежав в дом. И тут же нытье сменилось воплем: — А-а-а! Больно-о-о-о! Кто тут бросил кочергу? Маменька, накажи-и-и!

Я еще успела заметить, как мученически вздохнула и возвела глаза к небу грузная дама. Она взяла за руку молчаливую худенькую девочку, и обе зашагали следом за метнувшейся к дому фифой.

— Леди Берклея, — донесся сильный, хорошо поставленный голос незнакомки. — Все обязанности со стороны пансиона выполнены, я доставила ваших девочек до крыльца и даже чуть далее. Прошу рассчитаться и не задерживать меня и карету.

— Дорогой! Ты это слышал? — злым колокольчиком прозвенела фифа. — Они просят денег!

М-да, — погрустнела я, поняв, что спокойная жизнь в этом доме для меня закончилась.

Так я познакомилась с чугунным довеском, прилагавшимся к воздушно-зефирной фифе — ее обожаемой дочерью от первого брака Эрджиной и ее племянницей, сироткой Изабеллой, взятой под опекунство. И последняя, в отличие от своих родственников, оказалась замечательной девочкой. Только слишком уж доброй, чем нагло пользовалась мачеха и ее родная дочь.

За десять лет с того дня Белла стала мне лучшей подругой и настоящей сестрой по несчастью жить в одном доме с ведьмой Берклеей.