Москва Икс

Платонов сказал, что ему чертовски трудно будет это сделать, — состряпать подложные документы, устроить Кольцова и его друзей на работу в пароходство, на корабль. Да, Платонов хочет помочь, и поможет, он человек со связями, но дело трудное даже для него. Поэтому Сан Саныч вправе рассчитывать на ответную благодарность. Эту тему они прошлый раз вскользь затронули, — нужны ответы на вопросы, которые давно готовы, конверт Кольцов заберет из почтового ящика в одном из домов в центре Питера. Еще прошлый раз Сан Саныч заикнулся, что интересуется не только самой операцией «Гарпун», но особенно — сотрудниками Красного креста, которых морпехи вытащили из плена и взяли на корабль.

Надо точно знать, что произошло в тот день, от и до… Высадка десанта, бой в лагере, отступление… Американцы погибли под обстрелом? Или кто-то остался жив? Если да, кто именно? На корабле их кто-то видел? Может быть, матросы промеж собой что-то говорили? Американцев допрашивали или отложили допросы до возвращения корабля? Возможно, кто-то из сослуживцев слышал о дальнейшей их судьбе, ну, когда они сошли с корабля в СССР. Если они убиты или умерли от болезней, то где похоронены? По официальным каналам ничего не узнать, на запросы американцев по линии МИДа, отвечают отписками: в то время в том месте советские военные части задействованы не были.

— Значит, вот почему вы нашли меня. Вы на окладе у…

— Господи, говорите тише, — поморщился Платонов. — Те пленные такие же люди, как мы с вами. Почему они должны потерять надежду, умереть в муках в чужой стране и быть похоронены как бездомные собаки? Вы можете возразить: а вдруг среди них были агенты какой-то вражеской спецслужбы. Возможно. Но это ничего не меняет — все равно они заслужили хотя бы могилу на кладбище. Если мы получим показания двух-трех человек о том, что американцев видели живыми на корабле или в госпитале, — у нас будет больше возможностей вернуть их на родину. Ну, живыми или мертвыми.

— Наверное, вы правы.

— А для вас это — последний спасительный шанс. Если вы не уйдете за границу, то до конца дней вам и вашим друзьям, чудом уцелевшим, — придется жить в страхе. Волноваться, когда незнакомец идет следом по улице, когда среди ночи лифт остановился на этаже, когда постучат в дверь… Ставлю рубль к сотне: вас рано или поздно найдут. Ведь я же нашел. И они найдут, но чуть позже. И выход один — корабль, который заходит в порты капиталистических стран.

— Предположим, мы отправимся в плавание и останемся в первой же капиталистической стране. Тогда мы подставим вас. Рано или поздно Лубянка вычислит всех, кто замешан в этой истории. Просмотрят документы, поднимут архивы, найдут свидетелей… За вами придут. Ночью или под утро.

— Господи… Забудьте обо мне. Вы сделаете это?

— Почему бы и нет, черт побери… Только одно замечание. Вы знаете, что за эти разговоры про американцев сделают со мной? Сначала я пройду через пыточный ад… Потом на закрытом судебном заседании, куда меня привезут полумертвого, — присудят вышку. И это будет избавление от страданий. Они приведут приговор в исполнение, даже не дадут времени, чтобы подать апелляцию или ходатайство. Грохнут в грязном подвале, выстрелом в затылок. Или я не прав?

Сан Саныч молча пожал плечами.

Они вышли из ресторана около полуночи и побрели по трамвайным путям в сторону центра. Сан Саныч сказал, что Кольцов должен сходить по такому-то адресу, открыть почтовый ящик, вот этим ключом, там будет пакет, а в нем диктофон с выносным микрофоном. Это небольшая коробочка, меньше сигаретной пачки, которую надо носить с собой, чтобы записывать нужные разговоры, инструкция прилагается, она очень простая. Когда все будет закончено, надо вытащить и надежно спрятать кассету, — ее хватает на десять часов записи, а потом избавиться от диктофона, разбить его молотком, осколки разбросать в разных местах. В том же почтовом ящике оставят и конверт со списком вопросов.

Кольцов не чувствовал страха, напротив, в эту минуту все казалось простым и легко осуществимым, такое чувство, будто он, потерпев кораблекрушение, долго барахтался в океане, не знал в какую сторону плыть, без толку тратил последние силы, но вот оглянулся за спину, а там — близкий берег.





* * *


Кольцов через неделю вернулся в Питер, доехал до проходной Балтийского морского пароходства на такси, зашел в здание, позвонил по внутреннему телефону и получил разовый пропуск. Бумажку он показал вахтеру на проходной, вышел с другой стороны, подождал автобуса, проехал шесть остановок и прошелся вдоль причалов, вдыхая воздух с запахом соли и мазута. Затем свернул в административный корпус, поднялся в отдел кадров, постучал и вошел в комнату, где стояло несколько письменных столов, в углу стрекотала электрическая пишущая машинка.

Он снял шапку, назвал себя, пожилой мужчина в темном костюме, сидевший за вторым слева столом, поманил его, показал пальцем на стул. Мужчина попросил гражданский паспорт и сказал, что документы на Кольцова пришли еще неделю назад, а он даже не позвонил, соизволил явиться только сейчас. Старик, видимо, несколько раз на дню говорил эти слова, и уже устал их повторять, и ответа не ждал. Он протер очки с мутными стеклами, развязал тесемки на папке, полистал страницы личного дела, перечитал листок по учету кадров и сказал, что теперь листок устарел, надо снова заполнить, внести новые данные, если таковые есть. А они есть: по паспорту у Кольцова теперь ленинградская прописка, еще нужны фотографии три на четыре.

Кадровик заглянул в паспорт моряка и спросил:

— Ходили на сухогрузах за рубеж?

— Да, там в паспорте все есть. Ходил моряком, дневальным. Даже один рейс — мотористом.

— Что вас не устраивало на Тихоокеанском флоте? Почему к нам захотели перевестись?

— По личным мотивам, — Кольцов улыбнулся. — Ну, женщина у меня в Ленинграде, подруга. Хотим отношения оформить, а переехать во Владивосток она не может. Здесь мать, больная совсем. Поэтому я и попросил перевода.

— А кем подруга работает?

— Кем? — простой вопрос почему-то поставил Кольцова в тупик. — Ну, этой, как там ее… Поваром в столовой. Много работы.

— Да, да, — на лице кадровика появилась двусмысленная ядовитая улыбка. — У поваров сейчас работы много. Поэтому в нашей столовой, и во всех городских столовых, так хорошо, так сытно кормят. Я за полгода похудел на два размера, штаны сваливаются.

Какая-то женщина засмеялась, Кольцов отвел взгляд, решив, что он брякнул что-то не то. Ну сказал бы: учительница. Нет, какой-то повар… Он сел за пустой стол, заполнил личный листок по учету кадров, потом долго сидел в коридоре перед дверью с табличкой «направления», думал, что вся его жизнь зависела от случая, удачного или трагического, думал о победах и поражениях, о случайностях и закономерностях. Врут те, кто говорит: судьба — это характер. В этой стране, где за тебя все решают другие люди, профсоюз, комсомол, партия, человек с его характером — почти пустое место. Может, правильнее сказать: судьба — это игра случая? Ответа не было.

Дверь приоткрылась, его позвали в кабинет похожий на отдел кадров, много столов и людей, треск пишущих машинок. Теперь его дело листала женщина средних лет в дорогом импортном костюме и очках, которые в Ленинграде не купишь ни за какие деньги, она оторвалась от бумаг, улыбалась.

— Значит, вы хотите именно на кубинское направление? Что ж, это можно устроить. По поводу вас звонили из Министерства морского флота, просили отнестись повнимательнее. Сухогруз «Академик Виноградов» заходит в три европейских порта, а дальше на Кубу. Там есть несколько вакансий, только вот… Матросы и мотористы не требуются. Буфетчиком пойдете? Или лучше дневальным? Обе ставки вакантны. У вас есть опыт.

— Да, опыт есть. Согласен на дневального.

— Хорошо. Значит, сорок седьмой причал. Постоянный пропуск в порт получите в отделе кадров, когда принесете фотографии. В Европе стоянки, кажется, по день-два дня. На Кубе до трех недель. «Академик Виноградов» отходит через три недели, вы успеете собрать документы. И еще время останется. Но предупреждаю, капитан и первый помощник — товарищи строгие, любят дисциплину. Посидите пока в коридоре, я все оформлю.

Около часа он сидел в коридоре перед дверью с табличкой «Направления», наконец, его снова вызвали, пообещали быстро закончить с документами и отправили домой.





Часть четвертая: майор Черных, следствие




Глава 1





Черных не принес из дома бутербродов, потому что не нашел в холодильнике ни сыра, ни колбасы, но успел сварить три яйца, еще захватил пару кусков хлеба и соленый огурец, сейчас он и прикончил свой обед и налил из термоса стакан крепкого чаю. Он разулся, забросил на стол ноги, подложив для удобства, чтобы голени не терлись о край, толстый том сочинений Владимира Ильича Ленина. Черных смотрел в потолок и думал, что дело продвигается неплохо, но в списке выживших морских пехотинцев есть персонажи, которыми пора бы заняться, но за ежедневной суетой руки не доходят. Он дотянулся рукой до тонкой папки, лежавшей на углу.

Вот взять хотя бы этого типа — Петрова Николая Ивановича, бывшего прапорщика, снайпера. Во время той заварухи был ранен в грудь, осколком зацепило верхнюю долю правого легкого, второе ранение в ногу, чуть выше колена, задета бедренная кость, плюс тяжелая контузия. Черт знает, как он вообще с двумя тяжелыми ранениями и контузией, — выкарабкался. С Петровым, когда он пошел на поправку, работали военные контрразведчики, но результатов нет. Этот тип утверждал, что из-за контузии почти ничего не помнит. Все так говорят: не помню. Что ж, проблемы с памятью не исключены, а контузия — это ушиб мозга, от нее и умереть недолго, но Петрову, именно ему, — почему-то верить не хочется…

Живет в Москве, благополучная семья, двое детей. Супруг заведует секцией в комиссионном магазине, отдел бытовой электроники. К нему в доверие втерся один стукач, спекулянт и скупщик валюты в своих донесениях указывает, что Петров иногда покупает аудио аппаратуру у несознательных граждан, вернувшихся из-за границы, и перепродает барыгам, действует очень осторожно, за руку поймать трудно.

В разговорах не вспоминает о военном прошлом, будто боится тех лет, контактов с бывшими сослуживцами не поддерживает. Молчаливый, вежливый, пьет немного, дорожит семейными отношениями. Большой любитель чтения, собирает книги, но не тот ширпотреб, что можно купить в магазине, если сдашь в пункт вторсырья двадцать килограмм макулатуры и получишь талон с печатью и тогда сможешь отовариться романами Дюма отца, историческими опусами Лажечникова или рассказами Василия Шукшина. Петров разборчив, достает через спекулянтов раритетные дореволюционные издания «Академии», книги с автографами классиков, говорят, есть автографы Есенина и даже Ахматовой.

Впрочем, эти подробности станут известны совсем скоро, после обыска. Жена — тоже в торговле, заведут магазином «овощи — фрукты», в противоправных действиях не замечена, — точнее, — пока не замечена. К ней комитетчики не приглядывались. Черных полистал дело Петрова, вытащил из конверта несколько фотографий: статный высокий мужчина с правильными чертами лица, волосы волнистые, черные с проседью, густые усы, бакенбарды. Хорошо одет, держит спину прямой, заметна военная выправка. Ни на одной из фотографий он не улыбается, лицо вечно задумчивое, взгляд обращен не на окружающий мир, а собственную темную душу.

В свое время на допросах в контрразведке Петрову настойчиво предлагали стать нештатным осведомителем, но он отказался под надуманным предлогом, дескать, плохая память, слишком рассеян после контузии, не могу ни на чем сосредоточиться. Рассеянные люди с плохой памятью книг не собирают, — на кой черт им эти книги, если голова дырявая. Наверняка он что-то знает, что-то помнит, но что знает, что помнит?

Рядом с фамилией Петрова, вырос вопросительный знак. Черных минуту подумал и перечеркнул вопрос. Этот оценщик крутится в своей комиссионке, в бойком месте, куда пачками заходят разные темные личности, фарцовщики, валютчики, где бывают иностранцы. С виду он тихий, молчаливый, но это на людях, а под рюмку в компании язык наверняка развязывается, все бывшие вояки обожают в тесной компании травить байки о своих геройствах, о подвигах, — без этого никак. Да, с Петровым пора разобраться, и чем скорее, тем лучше.





* * *


Черных поднял трубку, вызвал Ильина, бросил на стол фотографии Николая Петрова.

— Слушай, сегодня же пятница? — спросил Черных.

— Хочешь где-нибудь посидеть? Я одно место недавно открыл, — кабак в районе Чистых прудов. Недорого.

— С этим успеется. Вот фотографии, полюбуйся, наш кадр. Симпатичный мужчина. Положительные характеристики. Работает в комиссионке, недалеко от Колхозной площади. Импортная бытовая аппаратура. Чтобы попасть туда на работу, хотя бы учеником продавца, люди большие взятки дают.

— Я смотрел его дело, — кивнул Ильин. — За ним уже месяц приглядывают, нет результатов.

— С Петровым надо прямо сейчас ясность внести. Мне нужны четыре толковых оперативника на двух машинах. Там пивная в двух шагах от магазина. Пестрая публика собирается: кидалы, жулье, фарца. И наш герой туда заходит, именно по пятницам после работы, выпьет водочки грамм двести и пивком залакирует. Короче, мы его сегодня прихватим и доставим в двадцать второе отделение милиции, оно ближнее. Надо позвонить ментам, чтобы были на стреме. Пусть выходные Петров посидит в кандее, а в понедельник допросим и решим, что с ним делать.

— За что брать будем: хулиганка? Появление в общественном месте в пьяном виде плюс хулиганка?

— Надо что-то посерьезнее подобрать.

В первых сумерках две машины, неприметная серая «волга» с помятым крылом и вторая «волга», темно-зеленая, остановились возле комиссионного магазина. Шел мокрый снег, но пешеходов было довольно много, дворник в черном ватнике и кепке счищал широкой лопатой серое месиво с тротуара, беззвучно плыли троллейбусы. Дверь в комиссионку почти не закрывалась, несколько сомнительных типов у входа предлагали из-под полы пленки с иностранной музыкой или Высоцким.

На другой стороне Садового кольца, отделенное от тротуара коваными прутьями ограды, зеленоватой подковой изогнулось старинное здание института Склифосовского, двухэтажное, с белыми колонами возле парадного подъезда, капителями и портиками, высоким полукруглым куполом. Окна темные, только в дальнем конце тускло светились два окошка. Черных, сидевший на заднем диване, за водителем, задумчиво смотрел на этот купол, колонны и темные окна, и грустно улыбался самому себе, будто что-то приятное вспомнилось.

— Когда-то в этом кефирном заведении из меня пулю вытаскивали, — сказал он. — Вся операция заняла каких-то полчаса.

— Это когда было? — спросил Ильин.

— Давно. Тебя еще к нам не перевели. Я сам был молодым парнем, служил в управлении по Москве и Московской области. Под утро оперативники обложили один частный домишко на окраине, чтобы упаковать двух типов, ну, по подозрению в валютных операциях. Вламываемся в дом, темнотища. А они начинают шмалять из двух стволов, пуля прошила трухлявую стену, была уже на излете. Попала мне в предплечье и застряла между лучевой и локтевой костью.

— Повезло, — сказал водитель, немолодой дядька в черной кепке. — Хотя… Все равно приятного мало.

— Да уж… Полежал я пару дней в Склифе, — скука смертная. Повеситься можно. От нечего делать познакомился с молодой врачихой, интерном. Она брала ночные дежурства, за них платят двойную ставку. В ординаторской, стоял широкий диван, а на двери два замка. Помню, диван скрипел громко, а постельное белье было свежее, накрахмаленное. Она меня быстро окрутила, и я после всего пережитого, не приходя в сознание, оказался в загсе. С золотым кольцом на пальце. Последствия ранения до сих пор сказываются…

— К непогоде рука болит? — спросил водитель.

— Рука давно зажила. А эта сучка, бывшая жена, до сих пор на меня анонимки пишет, хотя мы давно развелись. Господи, как быстро женщины меняются. Где те хрупкие милые девочки, которых мы когда-то любили… Уж лучше бы кого другого та пуля зацепила.

Из «волги», стоявшей впереди, вылезли двое оперативников в штатском, значит, от третьего опера, толкавшегося в магазине, поступило сообщение, что Петров, закончил смену и скоро выходит. Молча просидели еще четверть часа, зажглись фонари, Ильин иногда поглядывал на часы, прикидывая, успеют ли они поужинать в ресторане, — и тяжело вздыхал.

— Вон наш мальчонка, — сказал он. — Выходит.

Черных увидел, высокого широкоплечего мужчину в клетчатой кепке, человек поднял лицо к темному небу, будто хотел увидеть луну, огляделся по сторонам. Видимо, в эту минуту решал, куда направить стопы, пить пиво в такую непогодь не сильно тянет. Он думал три секунды и зашагал не к станции метро «Колхозная площадь», а в обратном направлении, к пивной. Не сговариваясь, Ильин и Черных оказались на тротуаре, пошли следом, впереди них маячили два оперативника. Третий опер уже забежал далеко вперед, повернулся и двинул навстречу Петрову. Тот дошел до угла дома, остановился на кромке тротуара, дожидаясь, когда проедет грузовик. Шагнул вперед, из-за машины выскочил третий опер, он плечом с силой въехал Петрову в грудь, тот не ожидал столкновения, пошатнулся и отступил на шаг.

— Ты что, козел, по сторонам не смотришь? — крикнул опер. — Куда прешь, деревня?

Петров что-то ответил, оперативник покрыл его матом.

— Какое на хрен «извини», ты мне ключицу сломал. В Москву за колбасой приехал, а мозги в колхозе забыл? Придурок…

Сцена разворачивалась на проезжей части улицы, остановилась машина, водитель посигналил двумя короткими гудками, но никто не посмотрел в его сторону. Опер шагнул к Петрову, выбросил вперед прямую ногу, норовя попасть в пах, Петров увернулся, наклонил корпус, ухватил опера за лодыжку, дернул на себя и повернул. Опер вскрикнул от боли, упал на асфальт, больно ударившись затылком. Сзади налетели два оперативника, повисли на плечах, стали заламывать руки. Это были крупные парни, знавшие толк в рукопашном бою, но Петров расшвырял их как щенков.

Один из нападавших оказался на капоте повернувшей в переулок машины, сполз вниз, мягким местом на асфальт, в жижу из снега и грязи. Второй нападавший рухнул у бордюрного камня, но быстро поднялся, выхватил из-под полы плаща продолговатый предмет, хотел ударить по затылку Петрова, но схлопотал ногой в живот и снова отлетел к тротуару. Не сговариваясь, Ильин и Черных бросились вперед. Ильин сразу налетел на кулак, но устоял на ногах, отступил, снова пошел вперед, выставив левое плечо и согнув для прицельного удара правую руку. Где-то близко завизжала женщина в бордовом пальто и вязаной лохматой шапке, другая женщина, не разобравшись, что к чему, пронзительно закричала: тут человека грабят, — и побежала куда-то в темноту переулка.

Черных захватил руку Петрова, провел болевой прием, но в ответ получил удар под ребра, кажется, били не кулаком, а кувалдой. Оглушенный болью, Черных вырвал руку, отступил. На плечах Петрова уже висели два оперативника, один из них все-таки изловчился и сумел садануть противника по затылку чем-то тяжелым. Другой ударил кулаком в лицо, постарался выполнить подсечку, но Петров, согнулся и борцовским приемом бросил опера через бедро. Черных снова рванул вперед, в горячке драки забыв приемы самбо, он старался просто дотянуться до физиономии этого отвратительного типа, чтобы впечатать в нее кулак, и таки дотянулся, ударил, но почему-то в следующую секунду оказался спиной на асфальте, в луже. Перед ним было белое небо, на лицо падали крупные водянистые снежинки.