Морозный ветер атаки

- Я нашла! - высунулась с лестницы Настя. - Прошу следовать за мной, товарищи.

Ещё один камин красовался на втором этаже, за монашескими кельями. Помещение было просторнее этих клеток. В нём сохранились письменный стол и колченогий шкаф. Возможно в годы религиозного мракобесия здесь проживало лицо относящееся к руководству заведения. Тяга работала, дым от сгоревшего стула благополучно ушёл в атмосферу.

Народ оживился, стал церемонно выражать признательность девушки, сделавшей такое важное дело. Бойцы таскали мебель, ломали её руками, прикладами, бросали в камин. Левашов притащил ворох халатов и фуфаек, разбросал их по полу. Пламя трещало, пожирая растопку. Люди застонали от блаженства, потянулись к огню. Приятная истома поползла по телу. Помещение нагрелось за считанные минуты, даже стало жарко.

- По меньше дров бросайте, мужики, - смеялся Левашов. - Мы же не в парной, право слово…

Выходить из помещения было смерти подобно. Уже в коридоре, за закрытой дверью, царил холод. Снова стаскивали валенки, отогревали замёрзшие пальцы.

- Никуда отсюда не уйдём, - бурчал поднос раскрасневшийся Карабаш. – Запрёмся, раскочегарим все печки и будем держать оборону.

Пришлось напомнить:

- Мы вообще-то на войне, товарищи разведчики. Дежурить по часу. Так и быть, наружу можно не выходить. Курсировать по внешней галерее второго этажа и зорко обозревать окрестности. Держать в поле зрения крыльцо и калитку. Асташкин первый.

Это был удар ниже пояса. Горестно вздыхая разведчик удалился нести службу. Остальные облегчённо выдохнули. Левашов украдкой перекрестился, видимо, обстановка действовала. Остатки еды уничтожили мгновенно, выделив часть припасов Асташкину.

- Ничего, пока хватит, - кряхтел Гончар, выскребая консервную банку алюминиевой ложкой. - Завтра в полк придём, до отвала наедимся, - он сыто срыгнул. - А что тут было, не знаете? Ну, пока фабрику не открыли. Мы люди современные, по всяким монастырям не очень. Церковь или что?

- И церковь тоже, - кивнул Глеб. - А также общежитие, где проживают монахи и послушники. Ну это те, которые только готовятся посвятить себя монашеству. Огородик должен быть на заднем дворе, может что-то ещё. Я, знаешь ли, тоже не силён в религиозных обычаях. Но жили они затворниками, в свет не выходили.

- А чего они тут делали? - настаивал Гончар. - Эти ваши монахи и послушники, главные попы.

- Да вроде ничего не делали, - пожал плечами Глеб. - Прятались от мира и общались с Богом. Называли себя праведниками. Молились и плакали за всех людей.

- За всех? - уточнил Гулыгин. - И за Гитлера?

- Тёмный ты, Гулыгин, - засмеялся Карабаш. - Не знаешь, что фашисты и их пособники тоже люди, только глубоко несчастные. Их души также нуждаются в спасении, разумеется после покаяния. Они ведь такими не родились. Шучу, а то подумаешь не весь что.

- Подождите, мужики, - упорствовал Гончар. - То есть в то время, когда вся страна боролась с буржуями, строила социализм, поднимала промышленность, сеяла поля, уничтожала врагов народа, эти бездельники тут сидели? Ничего не делали, только молились за всех нас и общались с Богом?

- По большому счёту так, - согласился Шубин.

- Правильно мы сделали, что попов свергли, - проворчала Настя. - Нет ничего вреднее религии. От неё все беды. Сколько воин вели во имя Бога и от его имени, миллионы людей положили. У немцев на пряжках ремней написано – «С нами Бог». Это что за бог такой, что позволяет захватывать чужие страны и уничтожать население.

- Насколько я знаю… у нас и у них Бог один, - осторожно заметил Левашов.

- Только интерпретации разные, - сказал образованный Карабаш. – Монастыри, кстати, никогда не пустовали. Даже конкурс проводили на высокое звание монаха. Тоже послушничество, говоря по нашему - испытательный срок. Люди по разным причинам шли в монастыри. Одним надоедала мирская жизнь с её хлопотами. Другие крупные нагрешили, хотели искупить грехи, поскольку верили в рай и ад, им как-то не хотелось целую вечность после смерти жарится в аду. У третьих мозги исковерканы были, и вправду думали, что неустанными молитвами спасут человеческий род, погрязший в грехе. Но это полная чушь - взять на себя миссию бога.

- Ладно, отставить эти религиозные страсти. Давайте спать, - проворчал Глеб. - Выходим не позднее десяти утра. Надеюсь метель уляжется.

- Спим уже, товарищ лейтенант, - выдохнул Левашов, зарываясь в заплесневелой фуфайке. Хорошо здесь, уютно. В этой комнате видать аббат их жил.

- Чукча ты, - проворчал Карабаш. - Аббат это у католиков. А наши православные.

- Ну и как же его величать?

- Да хрен его знает, товарищ боец. И эйроманах, и игумен… И им свечку при посвящении в сан не держал.

В монастыре было тепло, уютно. Потрескивали деревяшки в камине. Но глубоко в душе Глеба засело беспокойство, мешало уснуть. Настя не льнула к нему, лежала рядом смотрела затуманенным взором. Потом вяло улыбнулась и уснула. Лейтенант озадачено её разглядывал, пытался разобраться с мыслями. Не мог, понять почему становится нечётким образ Лиды Разиной. Почему он уже не может обстоятельно представить её лицо, а видит только мутный контур. Откуда взялась в его жизни это бравая разведчица, которую судьба забросила в диверсионные подразделения, проще говоря сборище неопытных юнцов, ищущих смерть. Что будет дальше? Придут в полк, снова расставания, ежедневный риск. Кто-то из них непременно погибнет. Так стоит ли затевать безрассудное мероприятие, чреватое острой, душевной болью? Появилось желание подобраться к девушке поближе, обнять её. Он разозлился на себя, отвернулся к камину, обнял вместо девушки нагревшийся автомат и быстро уснул.

Сон был беспокойный. О том как в спящем виде он держал руку на пульсе, проверял посты, наблюдал за местность. Он засыпал, потом просыпался, балансировал на грани сна и бодрствования, слышал шум, видел как блуждают в пространстве люди. Менялись часовые. Кто-то сидел на корточках у камина, подкладывая дрова. Горели свечи разбрасывая зыбкий, колеблющийся свет. Совсем рядом посапывала Настя и снова не хватило смелости положить на неё руку.

Он очнулся в очередной раз и вздрогнул. В метре от него сидела упитанная крыса, подбирала лапами хлебные крошки, отправляла в рот. Она была в длину не меньше тридцати сантиметров, длинный голый хвост, розовая изнанка мохнатых ушек. Крыса сидела в угрожающей близости, бусинки глаз пристально смотрели на разведчика. Она оставила в покое крошки, застыла, только нос совершал слабые движения. Соседство было не очень приятным. Здешние крысы похоже не голодали, осталось ещё в закромах чтр-то съестное.

Шубин шикнул на неё, замахнулся рукой. Крыса развернулась, вальяжно двинулась прочь, невозмутимая, исполненная достоинства. Дверь в коридор была приоткрыта, крыса перевалилась через порожек и растворилась в темноте.

Взгляд остановился на рации, стоящей у стены. Что же его так беспокоило?

Когда он снова проснулся часовая стрелка приблизилась к отметке девять. Пять часов проспали, пора и честь знать. Кто-то уже проснулся, другие ещё сонно сопели и кряхтели. В келью заглянул часовой красноармеец Левашов.

- Товарищ лейтенант, а где Гулыгин? - боец заразительно зевал.

- Ушёл Гулыгин, - потянулся и поднялся Гончар. – Сказал, что надоела ему монашеская жизнь. Пошёл в подвал искать сокровища первобытных монахов.

- Каких монахов? - не понял Глеб.

- Ну он так сказал, - смутился Гончар. - Выспался боец. Три часа на сон - просто роскошь.

Послышался топот. Все насторожились. Вскочила и завертела головой заспанная Настя. В келью влетел взволнованный Гулыгин.

- Товарищ лейтенант, в подвале люди сидят. Не военные, наши, гражданские. Ей богу, перепугался даже. Спускаюсь туда, иду, а на меня вдруг такое привидение из-за угла, бородатый мужик, страшный, в длинных одеждах. Я, ей богу, чуть не пристрелил его.


- Вот тебе и призрак первобытного монаха, - ухмыльнулся Карабаш. - Ты про сокровища у него спросил?

- Да иди ты! - отмахнулся Гулыгин. - Не припомню, чтобы боялся чего-то, а тут аж зубы застучали. Потом баба появилась.

- Тоже в длинных одеждах? - уточнил Карабаш, сдерживая смех.

- Ну да, - растерялся Гулыгин, потом вспыхнул, сжал кулак. - Слушай умник, я сейчас тебе в ухо дам!

- Никогда не угрожай человеку с автоматом, -назидательно сказал Карабаш и на всякий случай отступил. - Даже человеку с пустым автоматом никогда не угрожай.

- Короче… - повысил голос Глеб. - В подвале гражданские?

- Так я и пытаюсь вам это объяснить, товарищ лейтенант! - кипятился Гулыгин. - Мы же не стали подвал осматривать. Решили, что немцев там нет. Их там и впрямь нет, а гражданские есть. Пятеро, один больной. Бежали из соседней деревни. Её поджечь кто-то пытался, а немцы стали хватать народ и расстреливать. Они мирные, товарищ лейтенант. Сидят в подвале и всего бояться. Что будем делать? В принципе скоро наши сюда придут и они смогут выйти…

Но ознакомиться с этой публикой безусловно стоило. В подвал не спускались, снова ошибка. Теперь понятно почему калитка была заперта на засов.

Шубин оставил Гончара и Асташкина насторожить монастырь а с остальными направился в подвал. Гулыгин возглавлял процессию, светил фонарем.

Подвалы под монастырём действительно были знатные. Узкий коридор с каменными стенами вывел в сумрачный зал с низким потолком, который поддерживали массивные колонны. У дальней стены громоздились какие-то доски, разобранная мебель, задубевшие мешки с цементом. От зала лучами ответвлялись три коридора, чернели их бездонные проемы.

- На самом деле тут всё несложно, товарищ лейтенант, - зашептал Гулыгин. - Мне просто любопытно стало, спустился. Все коридоры заканчиваются тупиком. Помещений немного, но они просторные. Есть смежные комнаты, есть отдельные. Два коридора по быстрому смотрел, свернул в третий, а на меня как попёрли эти призраки. Думали что я немец, хотели доской огреть. Но когда я по-русски материться начал, передумали.

Люди находились в сумрачном склепе, где ощущался сквозняк. В углу горел небольшой костёр из обломков досок. Дым уходил сквозь щель в потолке, сквозило в этом месте прилично и в окружающем пространстве почти не чувствовался. Костер не давал много тепла, но рядом с ним можно было существовать. Люди, сидевшие на ворохе тряпья, поднялись на встречу разведчикам.

- Спокойно, товарищи. Мы свои, - сообщил Шубин. - Разведка 2-ой Московской дивизии. Не надо волноваться, скоро Красная Армия будет здесь. Кто вы такие? Как здесь оказались?

Беглецы были тепло одеты, но едва ли чувствовали себя хорошо в стылом подземелье. Женщина среднего возраста, с усталым, морщинистым лицом, робко улыбалась, утирая слёзы. Поднялась ещё одна, сравнительно молодая, с привлекательным, но каким-то квадратным лицом. Она щурилась, прикрывала глаза ладошкой. Мялся, втянув голову в плечи, мужчина лет тридцати, небритый, с острым носом и запавшими глазами. На мешковине ворочался другой мужик, грузный, пожилой, тяжело дыша. Он изо всех сил старался разглядеть вошедших. У него была рыхлое, одутловатое лицо, редкие седые волосы едва прикрывали плешь. Третий выглядел колоритно. Он кряхтя поднялся с лежанки, разогнул спину. Пол века он уже наверняка прожил. Человек носил чёрную рясу из плотной материи, был высок, широк в кости. Серое лицо украшала окладистая борода с проседью, волосы густые, волнистые, но давно нечёсаные и свалявшееся спадали на плечи. Поверх рясы на нём была телогрейка не первой свежести. На груди висел православный крест.

Внимательные глаза исподлобья изучали бойцов. На полицаев, а тем более на немцев они решительно не походили.

- Это он меня доской огреть хотел, - пожаловался Гулыгин.

- Прошу прощения, сын мой, - пророкотал поп. - Считай в рубашке родился. Извиняй, за чужого принял.

- Вы из этого монастыря, батюшка? - не подумав спросил Глеб.

- Ну что вы, - снисходительно улыбнулся священнослужитель. - Те кто был здесь уж давно в могилах лежат, а иных по свету разбросало. Он, милый человек, лет десять уже не работает. Я с Барковского прихода. Отец Кирилл, в миру Александр Сухомлинов, если угодно.

- Мы все из Барково, - произнесла женщина средних лет. - Это село в семи верстах отсюда. Фашисты в нём вторую неделю стоят. Наши их выгнать никак не могут. Местных восемь человек в полицию записалось, теперь зверствуют, перед хозяевами выслуживаются. Я, Анна Михайловна Колесникова, учителем в школе работаю. Это мой муж, Пал Палыч Колесников, - кивнула она на больного. - Председатель сельсовета, он же до войны возглавлял сельскую партийную ячейку. В армию по возрасту не взяли, куда уж ему. Это наш сын Фрол. А это Екатерина Андреевна, соседка, секретарём в сельсовете работала. Месяц назад похоронку на мужа получила.

- Ваш сын не а армии, Анна Михайловна?

- Да вы посмотрите на него, - женщина вздохнула. - Одна нога короче другой. Про голову вообще молчу. Бил себя в грудь, кричал что на войну пойдёт, только сапоги ему пусть разные выдадут. Мы уж и смеялись над ним, только невесёлый это смех.

Молодой мужик смертельно побледнел, спрятал глаза. Он выглядел не лучшим образом, растерянно переминался. Левая нога была вывернута, это видно и без всяких медкомиссий.

- Как немцы пришли Пал Палыча в моем подвале спрятали, - объяснила Екатерина. У неё был низкий грудной голос и печальные глаза. - Есть у меня там тайный уголок. Полицаи приходили, смотрели, да ничего не вы смотрели. Анну Михайловну и Фролушку тоже спрятали. А полицаям я сказала, что видела как они из села уехали. Огорчились они, так хотели Пал Палыча повесить.

- Эх, знал бы я, что эти вурдалаки предателями заделаются, давно бы им устроил, - закряхтел лежащий. – Ворьё, тунеядцы, мелкие ничтожные людишки. Зато теперь они власть, как же…

- Павлуша, лежи спокойно. Тебе нельзя волноваться, - сказала Анна Михайловна. - Они получат свое, не сомневайся. А пару дней назад вдруг избы в селе загорелись. Сельсовет вспыхнул, где немцы свой штаб устроили, раздетыми на мороз выбегали. Вот умора была. После этого всё и началось. Полицаи людей прикладами били, врывались в дома и били, расстреляли несколько человек. А потом слушок прошел, что каратели к нам едут, деревню будут жечь и всех просеивать. Катюша сразу на подозрении оказалось как вдова Красного командира. Ясно, что заберут, да подпол ещё раз обшарят. К отцу Кириллу в церковь пришли, так он их прогнал негодяев.

- Серьёзно, батюшка? - удивился Глеб. - Чем же вы их ю? Кадилом или добрым словом?

Захихикали красноармейцы.

Батюшка укоризненно покачал головой:

- Кощунствуешь, сын мой. Неразумный ты.

- Анафему нашлёте, батюшка?

- И не подумаю, - крякнул отец Кирилл. - Надо же каких слов нахватался. Только не по делу ты их используешь, сын мой. Вы, дети мои, богоугодное дело делаете, от супостатов землю освобождаете. А то что мозги у вас мусором забиты, так это пройдет. Жизнь проживёте и всё поймёте. Добрым словом, как ты говоришь, выгнал я из храма Сеньку Лютого и Ваньку Мезенцева, проклясть пообещал. Могли убить, но не убили. Слабые они духом, бояться всего. Ушли, но пообещали храм сжечь. Может и сожгли уже, кто их знает. Ну ничего, всем воздастся по грехам.

- А что, батюшка, Бог-то есть? - с ухмылкой спросил Гулыгин. - А то мы с мужиками этот вопрос никак решить не можем.

- А это кому как, - уклончиво отозвался поп. - Для кого есть, а для кого и нет.

- Что значит - кому как? - насупился Гулыгин. - Бог либо есть, либо нет. И нечего тут разводить демагогию.

- Товарищи, что вы пристали к отцу Кириллу, -простонал больной Колесников. - Он хороший человек, хотя и сталкивались мы с ним в идеологических спорах. Мужчина порядочный, работящий, империалистическую прошёл простым солдатом. Если бы не он, нас бы всех уже на перекладине вздёрнули.

- Отец Кирилл нас в лес увёл, - объяснила Анна Михайловна. - Не обижайте его, товарищи, он наш. Ночью пришёл и всех вывел из деревни, пока каратели её не обложили. Хлеб взяли, овощей немного. Отец Кирилл сказал, что можно отсидеться в Свято-Успенском монастыре, который сейчас пустует. Дескать, святое это место, атмосфера в нем благостная и Бог нам поможет. А немцы в него не сунутся, потому что бесы они, обходят места Богом благословенные. Мы уже сами не знаем во что верить, товарищ - женщина смущенно потупилась.

- Атмосфера, как атмосфера, - пожал плечами Гулыгин. - Холодно как везде.