Мойте руки перед бедой
Часть 5 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Моя дорогая, давай договоримся так…ты помнишь я тебе рассказывал, что в юности мне нравился рассказ Тургенева «Андрей Колосов»? – Владимир дождался, пока невеста в знак согласия кивнула головой и продолжил. – Так вот…необходимо доверять друг другу и ни о чём лишнем не спрашивать. С другой стороны будем искренними и откровенными. Ты согласна?
Надежда вновь кивнула головой, но в этот раз Ульянов лишь многозначительно промолчал в ответ. Совершенно тихим и робким голосом Крупская произнесла:
– В марте состоялся учредительный съезд социал – демократической партии.
– Как? – воскликнул Ульянов и вскочил с места. – Кто? Кто там был?
– Я не знаю подробностей, узнала мимоходом перед отъездом. Точно знаю, что инициатором был Струве.
– Ах, мегзавец! – вспыхнул молодой человек, и от волнения его картавость только усилилась. Владимир в сильном возбуждении вновь принялся бегать вокруг стола, размахивая правой рукой. Левая при этом спокойно была вложена в карман брюк.
– Мегзавец! У них ничего не получится! Кто там ещё был? – продолжал возмущаться Ульянов. Крупская предполагала, что известие о создании социал-демократической партии вызовет у жениха недовольство, но такого гнева она не ожидала. По твердому убеждению молодого политика такое событие должно было случиться непременно под его руководительством.
В раннем детстве, чтобы добиться своего Володя частенько падал на пол, стучал ногами и орал. Теперь это выражалось в таком нервном возбуждении, но внутренний посыл – добиться желаемого любым способом – оставался прежним.
Надежда продолжала молчать, и это было самым мудрым решением. За стеной принялась деликатно покашливать разбуженная Елена Васильевна, чем немного охладила пыл молодого человека. Торопливые шаги в комнатах Зыряновых окончательно успокоили Ульянова.
«У них» действительно мало, что получилось. Сразу после учредительного съезда практически все его члены были арестованы полицией и не смогли объединить разрозненные группы в единую партию. Свое развитие и бурную деятельность социал-демократическая партия обрела лишь после возвращения Ульянова (Ленина) из ссылки.
7
НИИ психического здоровья, палата Свистунова
Время тянулось медленно, но приятно. Казалось «dolce far niente» – сладкое ничегонеделание – обрело осязаемые формы и поселилось здесь навеки. Покой и безмятежность, по-прежнему, главенствовали в пределах одного помещения. Под мерный храп пьяного Полковника обитатели палаты занимались каждый свои делом. Сергей Ильич навзничь лежал на кровати, и с его, мокрого после душа, трико на пол капала вода, образуя лужицу, которая подозрительно напоминала плоды здоровой работы почек. Впрочем, возможно, так оно и было.
Мертвецки пьяный мужчина перевернулся на живот, и струя мочи зажурчала прямо на пол. Сергей Ильич облегчённо застонал. Обитатели не обратили на это событие ни малейшего внимания. Во-первых, уже привыкли, а во-вторых, точно знали, что Полковник после того, как очнется от сна, сам уберёт за собой. Подобные эксцессы, а таковое случалось далеко не впервой, обычно приносили страдания только его верному приятелю таракану Аркадию. Вот и сейчас он попал под вонючие брызги и теперь обиженно вытирался лапками, отбежав на безопасное расстояние. Затем Аркадий тяжело вздохнул и удалился в темноту ближнего угла. Таракан безмолвствовал, да и не мог ничего сказать, хотя ему было что, сообщить обитателям палаты. Он предчувствовал беду.
Сергей Ильич, уткнувшись носом в подушку, глухо прокричал: «Золотая лестница без педрил» и снова захрапел. Несмотря на кажущуюся беспечность, жизнь Аркадия нельзя было назвать благополучной. Каждодневный риск попасть под ноги своих старших сожителей по палате, угнетал таракана. Еды тоже, порой, не хватало. Те крохи, что перепадали ему со стола Сергея, частенько оказывались несъедобными. Всё вкусное тот съедал сам. Больше всего оставалось спирта. Поначалу Аркадий не любил эту вонючую жидкость, но потом пристрастился, однако алкоголиком не стал и лишь изредка в одиночестве напивался от тоски.
Несколько раз он пытался изменить свою жизнь. Однажды, сильно обидевшись, сбежал в соседнюю палату, но быстро вернулся. Там были другие тараканы, которые своим его так и не признали.
Сегодня Аркадий в очередной раз переживал душевный кризис. Он отчистился от полковничьей мокроты и засеменил в сторону нового обитателя, который по-прежнему сидел возле окна и читал книгу. Сердобольный Тимофей Иванович склонился над несчастным насекомым и, чуть подталкивая того мизинцем, направил к плинтусу. Таракан заполз в щель и замер. Это темное и тёплое место ему нравилось. Здесь было значительно безопаснее.
Семёну Семёновичу не спалось. Обычно время после завтрака и до обеда он проводил в сладкой дрёме, но сейчас тревожное чувство подняло его с постели. Свистунов прислушался к неясному шуму где-то в лабиринтах полутёмных коридоров лечебницы. Семён привычно сунул жилистые ноги в дерматиновые тапочки и направился к столу. Там плеснул в стакан из гранёного графина теплой воды и залпом выпил.
В палате вновь воцарилась полная тишина. Даже Полковник перестал храпеть. Шум за дверями стал явственнее, но вновь никто не придал этому значения. Толстяк Бося забормотал нечто невразумительное из своего угла. Судя, по отдельным словам, он бубнил какие-то философские тексты. Где уникум вербальности мог их услышать, осталось загадкой. 8
Тимофей Иванович был уже довольно стар, скорее всего, старше восьмидесяти лет, но держался он бодро. Паутина глубоких морщин покрывала его всегда светлое лицо, да и седая борода молодости новому постояльцу не добавляла. Только яркие голубые глаза и лучистый взгляд делали его несколько моложе.
Даже преклонные годы иногда бывают несовместимы с мудростью, но это был тот самый случай, когда житейский, а порой мистический опыт позволяют человеку правильно оценивать не только бытовую ситуацию, но и то, что лежит вне пределов физического восприятия.
Тимофей Иванович был немногословен, но даже по тем коротким фразам, что он произносил, становилось понятно, что он человек образованный. Мысль формулировал кратко, но ёмко, ударения в словах делал исключительно грамотно. В речи его присутствовали архаизмы, однако неологизмов не было вовсе. Свистунов чувствовал, что этот человек может мыслить глубоко и независимо о политике, экономике, морали, короче обо всём том, о чём постоянно думал Семён, но поделиться было не с кем.
Семён Семёнович замешкался возле стола. Ему хотелось поговорить с новым постояльцем, но повод для беседы никак не приходил на ум. Тогда Свистунов налил ещё стакан воды и присел на стул. Пить он не стал и только ожидал удобного момента, когда Тимофей Иванович оторвётся от чтения. Возможно, разговор так бы и не состоялся, но тут из-под плинтуса вылез таракан и просительно уставился на нового покровителя. Постоялец посмотрел на Аркадия и ласково спросил:
– Ну, что? Проголодался бедолага?
Семён не растерялся, вынул из кармана кусочек сухаря, подошёл поближе и положил его перед тараканом.
– Ешь, – произнёс Свистунов и продолжил, обращаясь уже к Тимофею Ивановичу. – А за что вас сюда…?
Постоялец лукаво улыбнулся в ответ.
– Ну, то есть я хотел сказать… – попытался оправдаться Семён.
– Вы хотели сказать с каким диагнозом?
– Да, – окончательно смутился Свистунов.
На самом деле то, что он спросил, можно было считать крамолой. Официально в больницу могли поместить только по причине болезни, но отнюдь не в наказание.
– За то, что я читал книгу в неположенном месте, – совершенно спокойно пояснил Тимофей Иванович.
– То есть, как это? Разве есть такие места? – удивился Свистунов и чуть не пролил воду на пол.
– Есть.
– Где? – продолжил удивляться Семён, чувствуя подвох.
– В библиотеке, – лаконично ответил собеседник.
Свистунов едва не расхохотался, но посмотрел в глаза собеседнику и понял, что тот вполне серьёзен.
– Там можно читать только их книги. В смысле, библиотечные, – пояснил Тимофей Иванович.
– Можно же было взять там, у них, книгу, да и читать себе спокойно, – принялся размышлять вслух Семён.
– У них нет таких книг.
Свистунов вдруг почувствовал, что в горле у него пересохло, и он залпом выпил стакан воды. От волнения Семён Семёнович не придумал ничего лучшего как сказать:
– Боська, ты бы отворил дверь. Ужас как Полковник воняет.
Вместе того, чтобы кинуться к дверям толстяк оживленно забормотал и затем довольно отчетливо произнёс: «Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий…»
Свистунов и Тимофей Иванович как по команде повернули головы в сторону вещателя и замерли в ожидании продолжения. Таковое не замедлило последовать. «Лет пятнадцать тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светской образованностию или шалостями; литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления; воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний…» – продолжил удивлять своими способностями вербальный гений.
– Оп-па! – восторженно хлопнул в ладоши Тимофей Иванович и склонил голову набок, демонстрируя полное внимание. Свистунов с трудом понимал, что такое вещает Бося, но тоже не остался равнодушным к сказанному. Даже Аркадий, вновь спрятавшийся под плинтусом, высунул длинные усы из щели и теперь медленно шевелил ими, демонстрируя интерес к происходящему.
«Десять лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные», – завершил свою тираду Бося и направился отворять дверь. Толстяк был явно доволен произведённым эффектом, и тщеславие нездоровым румянцем проступило на его лоснящихся щеках.
– Что это было? – растерялся от недоумения Свистунов.
– Где это он Пушкина начитался? – задал, скорее, риторический вопрос Тимофей Иванович и пояснил свою мысль, обращаясь к Семёну. – Это статья, официальная записка, «О народном воспитании» была составлена Пушкиным по распоряжению Николая I. Опубликована в 1884 году. Не правда ли, актуальна и в нынешние времена? Однако, где он её умудрился прочесть?
– Сильно! Он читать не любит. Всё услышанное он запоминает, как магнитофон, а потом точно воспроизводит как свои мысли. Так что, уместнее поинтересоваться, где он этого наслушался, – промолвил в ответ Свистунов.
– И где же? – полюбопытствовал Тимофей Иванович.
Ответить Семён не успел, потому что Бося продолжил свои разглагольствования, но теперь уже совсем в ином ключе. Уникум начал бегать по палате, яростно размахивая руками, как будто он выступал с высокой трибуны, а перед ним была многотысячная толпа слушателей. Глаза толстяка вдруг налились кровью, черты лица исказились злобой, мокрые губы изрыгали лозунги: «Мы уничтожили Советский Союз – уничтожим и Россию! Россия это вообще лишняя страна! Православие – главный враг Америки! Россия – побежденная держава. Она проиграла титаническую борьбу. И говорить «это была не Россия, а Советский Союз» – значит бежать от реальности. Это была Россия, названная Советским Союзом. Она бросила вызов США. Она была побеждена. Сейчас не надо подпитывать иллюзии о великодержавности России. Нужно отбить охоту к такому образу мыслей… Россия будет раздробленной и под опекой!!»
Свистунов не выдержал, подскочил к оратору, схватил его за грудки и взревел:
Ты что, муха-ссыкатуха, совсем обнаглел? Забыл, чем носки командира пахнут? – Заткнись гад! Заткнись, иначе я тебя уничтожу! Ишь, паскудник, как заговорил. Оперился что ли? Мозги свои заимел или рецидив очередной начался? В карцер захотел? Я мигом санитаров вызову.
Карцер находился во флигеле в дальнем углу двора через стенку с моргом, поэтому там всегда стояло отвратительное зловоние. На этом минусы заканчивались и начинались плюсы. В камере имелся вполне сносный топчан с мягким матрацем, тёплое одеяло и подушка. Кормили там, едва ли не лучше, чем в больничной столовой. Однако больные боялись попасть в карцер, видимо из-за соседства с мертвецами. По необъяснимой причине, всех запертых там, штрафников мучила бессонница или ночные кошмары.
Бося тут же сник, и показалось, что толстяк вдруг похудел сразу на пару десятков килограммов. Семён Семёнович оттолкнул вербального гения на кровать и, тяжело дыша, бухнулся на стул.
– Не переживайте так сильно, друг мой, – попытался успокоить Свистунова Тимофей Иванович. – Это тоже не его мысли, хотя от этого, пожалуй, ещё хуже. На этот раз он цитировал высказывания одного заметного американского политика и русофоба по имени Збигнев Бжезинский. Ныне покойного. Только непонятно, откуда он взял об уничтожении СССР?
В тишине было слышно только тяжелое дыхание Свистунова, и громкий храп Полковника.
– Скажите мне, Семён, а где он мог это услышать? – продолжил говорить Тимофей Иванович. Семён Семёнович только пожал плечами в ответ, вытер губы рукавом пижамы, подумал и произнёс:
– У нас тут много умнейших людей на излечении…вполне мог нахвататься…
– Однако судя по высказываниям этого… – новый постоялец покосился взглядом в сторону уникума и продолжил, – …тут у вас царит разгул плюрализма.
– А что это разве плохо? Всё-таки демократия… – начал было говорить Свистунов, но был прерван собеседником:
– Молчите! Я прошу вас, молчите. Что такое плюрализм в семье? Это разврат и супружеская измена. Что такое плюрализм в государстве? В конечном итоге – это гражданская война. Что такое плюрализм в отдельно взятой голове? – Тимофей Иванович многозначительно посмотрел на Босю и вновь сам ответил на свой вопрос. – Это шизофрения.
– Ну, так ведь у нас… – попытался сказать Семён, и опять был прерван собеседником:
– То-то и оно! Тут и лечат как раз от шизофрении или иными словами от плюрализма. Причём, плохо лечат. Не случись тут этого самого плюрализма, то здесь давно была бы санаторно-курортная лечебница, а не психиатрическая больница со всеми вытекающе – отягчающими последствиями. И можете мне поверить, как только вытрясут этот плюрализм из голов таких вот…, жить станет значительно комфортнее. Потому как, по сути, это предательство идеалов нации, каждая из которых имеет свои специфические особенности и исторические корни. В первую очередь – религиозные.
– Да, но ведь демократия – это залог… – попытался защитить свои взгляды Свистунов и вновь у него это не получилось.
– Бросьте вы! Какая разница, каким способом приходит к власти мерзавец? Путём «демократических» выборов или просто назначен? За годы своего шестилетнего правления он может исковеркать страну до неузнаваемости, а то и просто «сдать» более сильной империи. Кстати, именно таким – выборным – путём проще всего поставить марионеточного правителя.
– Вы «анархист- индивидуалист»? – пытался пошутить Семён.
– Я принимаю любую власть, ибо она от Бога. Вам советую подумать: не будет ли самым заинтересованным в процветании государства властитель, являясь реальным хозяином своей земли?
– То есть вы полагаете, что монархизм самый лучший способ управления страной? – с некоторой долей иронии спросил Свистунов.
– Какая разница, монархизм, не монархизм? – задал риторический вопрос Тимофей Иванович и продолжил размышления, – главное, чтобы этнос проживал в пределах своей веры, языка, обычаев и традиций и не вторгался в чужую культуру. Политическое устройство само собой сложиться в соответствии с менталитетом народа. Не дай Бог при этом вторгаться в иной мир со своими устоями. Это непременно приведёт к хаосу, какими бы благими намерениями не руководствовался «превноситель» более «высокоразвитой цивилизации». Смею вас уверить, такие свободы служат лишь прикрытием экономических и геополитических выгод. Иными словами стремлений к превосходству одних над другими во всех аспектах земного существования.
Семён Семёнович задумался, пытаясь осмыслить услышанное. Он никак не ожидал от своего собеседника таких заявлений. Заскрипела кровать, пьяный Полковник поднялся со своего ложа и тоже ошарашено посмотрел на нового постояльца. Затем наклонился и заглянул под кровать.
– Баян свой не хватай! – строгим возгласом остановил его Свистунов. Сергей Иванович послушно замер. Возникшую было тишину, вновь нарушил Бося. Он заложил правую руку за лацкан пижамы, левую закинул за спину и принялся важно расхаживать по палате, презрительно посматривая на окружающих. В его глазах светилось негодование и благородный гнев. Обитатели палаты с интересом наблюдали за преобразившимся толстяком и ждали, что будет дальше. Бося не замедлил принять новый образ.
Надежда вновь кивнула головой, но в этот раз Ульянов лишь многозначительно промолчал в ответ. Совершенно тихим и робким голосом Крупская произнесла:
– В марте состоялся учредительный съезд социал – демократической партии.
– Как? – воскликнул Ульянов и вскочил с места. – Кто? Кто там был?
– Я не знаю подробностей, узнала мимоходом перед отъездом. Точно знаю, что инициатором был Струве.
– Ах, мегзавец! – вспыхнул молодой человек, и от волнения его картавость только усилилась. Владимир в сильном возбуждении вновь принялся бегать вокруг стола, размахивая правой рукой. Левая при этом спокойно была вложена в карман брюк.
– Мегзавец! У них ничего не получится! Кто там ещё был? – продолжал возмущаться Ульянов. Крупская предполагала, что известие о создании социал-демократической партии вызовет у жениха недовольство, но такого гнева она не ожидала. По твердому убеждению молодого политика такое событие должно было случиться непременно под его руководительством.
В раннем детстве, чтобы добиться своего Володя частенько падал на пол, стучал ногами и орал. Теперь это выражалось в таком нервном возбуждении, но внутренний посыл – добиться желаемого любым способом – оставался прежним.
Надежда продолжала молчать, и это было самым мудрым решением. За стеной принялась деликатно покашливать разбуженная Елена Васильевна, чем немного охладила пыл молодого человека. Торопливые шаги в комнатах Зыряновых окончательно успокоили Ульянова.
«У них» действительно мало, что получилось. Сразу после учредительного съезда практически все его члены были арестованы полицией и не смогли объединить разрозненные группы в единую партию. Свое развитие и бурную деятельность социал-демократическая партия обрела лишь после возвращения Ульянова (Ленина) из ссылки.
7
НИИ психического здоровья, палата Свистунова
Время тянулось медленно, но приятно. Казалось «dolce far niente» – сладкое ничегонеделание – обрело осязаемые формы и поселилось здесь навеки. Покой и безмятежность, по-прежнему, главенствовали в пределах одного помещения. Под мерный храп пьяного Полковника обитатели палаты занимались каждый свои делом. Сергей Ильич навзничь лежал на кровати, и с его, мокрого после душа, трико на пол капала вода, образуя лужицу, которая подозрительно напоминала плоды здоровой работы почек. Впрочем, возможно, так оно и было.
Мертвецки пьяный мужчина перевернулся на живот, и струя мочи зажурчала прямо на пол. Сергей Ильич облегчённо застонал. Обитатели не обратили на это событие ни малейшего внимания. Во-первых, уже привыкли, а во-вторых, точно знали, что Полковник после того, как очнется от сна, сам уберёт за собой. Подобные эксцессы, а таковое случалось далеко не впервой, обычно приносили страдания только его верному приятелю таракану Аркадию. Вот и сейчас он попал под вонючие брызги и теперь обиженно вытирался лапками, отбежав на безопасное расстояние. Затем Аркадий тяжело вздохнул и удалился в темноту ближнего угла. Таракан безмолвствовал, да и не мог ничего сказать, хотя ему было что, сообщить обитателям палаты. Он предчувствовал беду.
Сергей Ильич, уткнувшись носом в подушку, глухо прокричал: «Золотая лестница без педрил» и снова захрапел. Несмотря на кажущуюся беспечность, жизнь Аркадия нельзя было назвать благополучной. Каждодневный риск попасть под ноги своих старших сожителей по палате, угнетал таракана. Еды тоже, порой, не хватало. Те крохи, что перепадали ему со стола Сергея, частенько оказывались несъедобными. Всё вкусное тот съедал сам. Больше всего оставалось спирта. Поначалу Аркадий не любил эту вонючую жидкость, но потом пристрастился, однако алкоголиком не стал и лишь изредка в одиночестве напивался от тоски.
Несколько раз он пытался изменить свою жизнь. Однажды, сильно обидевшись, сбежал в соседнюю палату, но быстро вернулся. Там были другие тараканы, которые своим его так и не признали.
Сегодня Аркадий в очередной раз переживал душевный кризис. Он отчистился от полковничьей мокроты и засеменил в сторону нового обитателя, который по-прежнему сидел возле окна и читал книгу. Сердобольный Тимофей Иванович склонился над несчастным насекомым и, чуть подталкивая того мизинцем, направил к плинтусу. Таракан заполз в щель и замер. Это темное и тёплое место ему нравилось. Здесь было значительно безопаснее.
Семёну Семёновичу не спалось. Обычно время после завтрака и до обеда он проводил в сладкой дрёме, но сейчас тревожное чувство подняло его с постели. Свистунов прислушался к неясному шуму где-то в лабиринтах полутёмных коридоров лечебницы. Семён привычно сунул жилистые ноги в дерматиновые тапочки и направился к столу. Там плеснул в стакан из гранёного графина теплой воды и залпом выпил.
В палате вновь воцарилась полная тишина. Даже Полковник перестал храпеть. Шум за дверями стал явственнее, но вновь никто не придал этому значения. Толстяк Бося забормотал нечто невразумительное из своего угла. Судя, по отдельным словам, он бубнил какие-то философские тексты. Где уникум вербальности мог их услышать, осталось загадкой. 8
Тимофей Иванович был уже довольно стар, скорее всего, старше восьмидесяти лет, но держался он бодро. Паутина глубоких морщин покрывала его всегда светлое лицо, да и седая борода молодости новому постояльцу не добавляла. Только яркие голубые глаза и лучистый взгляд делали его несколько моложе.
Даже преклонные годы иногда бывают несовместимы с мудростью, но это был тот самый случай, когда житейский, а порой мистический опыт позволяют человеку правильно оценивать не только бытовую ситуацию, но и то, что лежит вне пределов физического восприятия.
Тимофей Иванович был немногословен, но даже по тем коротким фразам, что он произносил, становилось понятно, что он человек образованный. Мысль формулировал кратко, но ёмко, ударения в словах делал исключительно грамотно. В речи его присутствовали архаизмы, однако неологизмов не было вовсе. Свистунов чувствовал, что этот человек может мыслить глубоко и независимо о политике, экономике, морали, короче обо всём том, о чём постоянно думал Семён, но поделиться было не с кем.
Семён Семёнович замешкался возле стола. Ему хотелось поговорить с новым постояльцем, но повод для беседы никак не приходил на ум. Тогда Свистунов налил ещё стакан воды и присел на стул. Пить он не стал и только ожидал удобного момента, когда Тимофей Иванович оторвётся от чтения. Возможно, разговор так бы и не состоялся, но тут из-под плинтуса вылез таракан и просительно уставился на нового покровителя. Постоялец посмотрел на Аркадия и ласково спросил:
– Ну, что? Проголодался бедолага?
Семён не растерялся, вынул из кармана кусочек сухаря, подошёл поближе и положил его перед тараканом.
– Ешь, – произнёс Свистунов и продолжил, обращаясь уже к Тимофею Ивановичу. – А за что вас сюда…?
Постоялец лукаво улыбнулся в ответ.
– Ну, то есть я хотел сказать… – попытался оправдаться Семён.
– Вы хотели сказать с каким диагнозом?
– Да, – окончательно смутился Свистунов.
На самом деле то, что он спросил, можно было считать крамолой. Официально в больницу могли поместить только по причине болезни, но отнюдь не в наказание.
– За то, что я читал книгу в неположенном месте, – совершенно спокойно пояснил Тимофей Иванович.
– То есть, как это? Разве есть такие места? – удивился Свистунов и чуть не пролил воду на пол.
– Есть.
– Где? – продолжил удивляться Семён, чувствуя подвох.
– В библиотеке, – лаконично ответил собеседник.
Свистунов едва не расхохотался, но посмотрел в глаза собеседнику и понял, что тот вполне серьёзен.
– Там можно читать только их книги. В смысле, библиотечные, – пояснил Тимофей Иванович.
– Можно же было взять там, у них, книгу, да и читать себе спокойно, – принялся размышлять вслух Семён.
– У них нет таких книг.
Свистунов вдруг почувствовал, что в горле у него пересохло, и он залпом выпил стакан воды. От волнения Семён Семёнович не придумал ничего лучшего как сказать:
– Боська, ты бы отворил дверь. Ужас как Полковник воняет.
Вместе того, чтобы кинуться к дверям толстяк оживленно забормотал и затем довольно отчетливо произнёс: «Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий…»
Свистунов и Тимофей Иванович как по команде повернули головы в сторону вещателя и замерли в ожидании продолжения. Таковое не замедлило последовать. «Лет пятнадцать тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светской образованностию или шалостями; литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления; воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний…» – продолжил удивлять своими способностями вербальный гений.
– Оп-па! – восторженно хлопнул в ладоши Тимофей Иванович и склонил голову набок, демонстрируя полное внимание. Свистунов с трудом понимал, что такое вещает Бося, но тоже не остался равнодушным к сказанному. Даже Аркадий, вновь спрятавшийся под плинтусом, высунул длинные усы из щели и теперь медленно шевелил ими, демонстрируя интерес к происходящему.
«Десять лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные», – завершил свою тираду Бося и направился отворять дверь. Толстяк был явно доволен произведённым эффектом, и тщеславие нездоровым румянцем проступило на его лоснящихся щеках.
– Что это было? – растерялся от недоумения Свистунов.
– Где это он Пушкина начитался? – задал, скорее, риторический вопрос Тимофей Иванович и пояснил свою мысль, обращаясь к Семёну. – Это статья, официальная записка, «О народном воспитании» была составлена Пушкиным по распоряжению Николая I. Опубликована в 1884 году. Не правда ли, актуальна и в нынешние времена? Однако, где он её умудрился прочесть?
– Сильно! Он читать не любит. Всё услышанное он запоминает, как магнитофон, а потом точно воспроизводит как свои мысли. Так что, уместнее поинтересоваться, где он этого наслушался, – промолвил в ответ Свистунов.
– И где же? – полюбопытствовал Тимофей Иванович.
Ответить Семён не успел, потому что Бося продолжил свои разглагольствования, но теперь уже совсем в ином ключе. Уникум начал бегать по палате, яростно размахивая руками, как будто он выступал с высокой трибуны, а перед ним была многотысячная толпа слушателей. Глаза толстяка вдруг налились кровью, черты лица исказились злобой, мокрые губы изрыгали лозунги: «Мы уничтожили Советский Союз – уничтожим и Россию! Россия это вообще лишняя страна! Православие – главный враг Америки! Россия – побежденная держава. Она проиграла титаническую борьбу. И говорить «это была не Россия, а Советский Союз» – значит бежать от реальности. Это была Россия, названная Советским Союзом. Она бросила вызов США. Она была побеждена. Сейчас не надо подпитывать иллюзии о великодержавности России. Нужно отбить охоту к такому образу мыслей… Россия будет раздробленной и под опекой!!»
Свистунов не выдержал, подскочил к оратору, схватил его за грудки и взревел:
Ты что, муха-ссыкатуха, совсем обнаглел? Забыл, чем носки командира пахнут? – Заткнись гад! Заткнись, иначе я тебя уничтожу! Ишь, паскудник, как заговорил. Оперился что ли? Мозги свои заимел или рецидив очередной начался? В карцер захотел? Я мигом санитаров вызову.
Карцер находился во флигеле в дальнем углу двора через стенку с моргом, поэтому там всегда стояло отвратительное зловоние. На этом минусы заканчивались и начинались плюсы. В камере имелся вполне сносный топчан с мягким матрацем, тёплое одеяло и подушка. Кормили там, едва ли не лучше, чем в больничной столовой. Однако больные боялись попасть в карцер, видимо из-за соседства с мертвецами. По необъяснимой причине, всех запертых там, штрафников мучила бессонница или ночные кошмары.
Бося тут же сник, и показалось, что толстяк вдруг похудел сразу на пару десятков килограммов. Семён Семёнович оттолкнул вербального гения на кровать и, тяжело дыша, бухнулся на стул.
– Не переживайте так сильно, друг мой, – попытался успокоить Свистунова Тимофей Иванович. – Это тоже не его мысли, хотя от этого, пожалуй, ещё хуже. На этот раз он цитировал высказывания одного заметного американского политика и русофоба по имени Збигнев Бжезинский. Ныне покойного. Только непонятно, откуда он взял об уничтожении СССР?
В тишине было слышно только тяжелое дыхание Свистунова, и громкий храп Полковника.
– Скажите мне, Семён, а где он мог это услышать? – продолжил говорить Тимофей Иванович. Семён Семёнович только пожал плечами в ответ, вытер губы рукавом пижамы, подумал и произнёс:
– У нас тут много умнейших людей на излечении…вполне мог нахвататься…
– Однако судя по высказываниям этого… – новый постоялец покосился взглядом в сторону уникума и продолжил, – …тут у вас царит разгул плюрализма.
– А что это разве плохо? Всё-таки демократия… – начал было говорить Свистунов, но был прерван собеседником:
– Молчите! Я прошу вас, молчите. Что такое плюрализм в семье? Это разврат и супружеская измена. Что такое плюрализм в государстве? В конечном итоге – это гражданская война. Что такое плюрализм в отдельно взятой голове? – Тимофей Иванович многозначительно посмотрел на Босю и вновь сам ответил на свой вопрос. – Это шизофрения.
– Ну, так ведь у нас… – попытался сказать Семён, и опять был прерван собеседником:
– То-то и оно! Тут и лечат как раз от шизофрении или иными словами от плюрализма. Причём, плохо лечат. Не случись тут этого самого плюрализма, то здесь давно была бы санаторно-курортная лечебница, а не психиатрическая больница со всеми вытекающе – отягчающими последствиями. И можете мне поверить, как только вытрясут этот плюрализм из голов таких вот…, жить станет значительно комфортнее. Потому как, по сути, это предательство идеалов нации, каждая из которых имеет свои специфические особенности и исторические корни. В первую очередь – религиозные.
– Да, но ведь демократия – это залог… – попытался защитить свои взгляды Свистунов и вновь у него это не получилось.
– Бросьте вы! Какая разница, каким способом приходит к власти мерзавец? Путём «демократических» выборов или просто назначен? За годы своего шестилетнего правления он может исковеркать страну до неузнаваемости, а то и просто «сдать» более сильной империи. Кстати, именно таким – выборным – путём проще всего поставить марионеточного правителя.
– Вы «анархист- индивидуалист»? – пытался пошутить Семён.
– Я принимаю любую власть, ибо она от Бога. Вам советую подумать: не будет ли самым заинтересованным в процветании государства властитель, являясь реальным хозяином своей земли?
– То есть вы полагаете, что монархизм самый лучший способ управления страной? – с некоторой долей иронии спросил Свистунов.
– Какая разница, монархизм, не монархизм? – задал риторический вопрос Тимофей Иванович и продолжил размышления, – главное, чтобы этнос проживал в пределах своей веры, языка, обычаев и традиций и не вторгался в чужую культуру. Политическое устройство само собой сложиться в соответствии с менталитетом народа. Не дай Бог при этом вторгаться в иной мир со своими устоями. Это непременно приведёт к хаосу, какими бы благими намерениями не руководствовался «превноситель» более «высокоразвитой цивилизации». Смею вас уверить, такие свободы служат лишь прикрытием экономических и геополитических выгод. Иными словами стремлений к превосходству одних над другими во всех аспектах земного существования.
Семён Семёнович задумался, пытаясь осмыслить услышанное. Он никак не ожидал от своего собеседника таких заявлений. Заскрипела кровать, пьяный Полковник поднялся со своего ложа и тоже ошарашено посмотрел на нового постояльца. Затем наклонился и заглянул под кровать.
– Баян свой не хватай! – строгим возгласом остановил его Свистунов. Сергей Иванович послушно замер. Возникшую было тишину, вновь нарушил Бося. Он заложил правую руку за лацкан пижамы, левую закинул за спину и принялся важно расхаживать по палате, презрительно посматривая на окружающих. В его глазах светилось негодование и благородный гнев. Обитатели палаты с интересом наблюдали за преобразившимся толстяком и ждали, что будет дальше. Бося не замедлил принять новый образ.