Моя темная Ванесса
Часть 8 из 19 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
При мысли, что он говорил обо мне, как об обычной ученице, я закусила щеку от унижения. «На прошлой неделе она написала хорошее сочинение». Может, я для него и была обычной ученицей.
Мама сказала:
– А знаешь, кто меня не впечатлил? Этот учитель по политологии, мистер Шелдон. – Стрельнув в меня глазами, она добавила: – Он выглядит настоящим засранцем.
– Ладно тебе, Джен, – вмешался папа. Он ненавидел, когда мама при мне ругалась.
Я вскочила с кровати, распахнула дверцу шкафа и принялась рыться в своей одежде, чтобы не смотреть на них, пока они обсуждали, остаться ли им на ужин или уехать домой до темноты.
– Ты ужасно расстроишься, если мы не останемся на ужин? – спросили они.
Упершись взглядом в одежду на вешалках, я промямлила, что это не важно. По своему обыкновению резко попрощавшись, я постаралась не раздражаться, когда у мамы на глазах выступили слезы.
Подходил срок сдачи работ по Уитмену. В пятницу мистер Стрейн ходил по классу, прося то одного, то другого ученика изложить свои тезисы. В ответ он делал два типа замечаний: либо «хорошо, но нуждается в доработке», либо «выброси и начни заново», и постепенно все мы начали обмякать от тревоги. Тому Хадсону досталось «выброси и начни заново», и на секунду мне показалось, что он сейчас заплачет, но, когда Дженни досталось «хорошо, но нужно доработать», она и правда начала смаргивать слезы. Какой-то части меня захотелось подбежать к ней, заключить ее в объятия и сказать мистеру Стрейну, чтобы он оставил ее в покое. Когда очередь дошла до меня, он сказал, что мой план работы идеален.
Когда всех оценили, до конца урока оставалось еще пятнадцать минут, и мистер Стрейн велел нам использовать это время, чтобы внести исправления в тезисы. Я сидела, не зная, что делать, ведь у меня и так все было идеально. Тут учитель окликнул меня из-за своего стола. Он поднял листочек со стихотворением, которое я дала ему в начале урока, и подозвал меня к себе:
– Давай обсудим вот это.
Скрипнув стулом, я встала, и в тот же момент Дженни, пытаясь размять затекшую руку, уронила карандаш. На секунду наши глаза встретились, и, подходя к учительскому столу, я чувствовала на себе ее взгляд.
Я села на стул рядом с мистером Стрейном и увидела, что на полях моего стихотворения нет ни одной пометки.
– Подсаживайся поближе, чтобы мы могли говорить тихо, – сказал он.
Не успела я пошевелиться, как он схватил мой стул за спинку и подкатил его к себе, так что нас разделяло меньше фута.
Может, кому-то и было любопытно, чем мы с ним занимаемся, но никто этого не показывал. Все головы сосредоточенно склонились над тетрадками. Можно было подумать, что все ученики существуют в одном мире, а мы с мистером Стрейном – в другом. Он разгладил складку на моем листке в том месте, где я его сложила, и начал читать. Учитель сидел так близко, что я чувствовала его запах – кофе и мел, – и, пока он читал, я смотрела на его руки, плоские обгрызенные ногти, темные волоски на запястьях. Я гадала, почему он предложил обсудить стихотворение, если еще его не прочитал. Гадала, что он подумал о моих родителях, посчитал ли их деревенщинами – папу в его фланелевой рубашке и маму, прижимающую сумочку к груди. «О, вы учились в Гарварде», – должно быть, сказали они, растягивая слова от благоговения.
Указывая ручкой на страницу, мистер Стрейн прошептал:
– Несса, не могу не спросить: ты хотела показаться сексуальной?
Я бросила взгляд на указанные им строки:
«Фиалковоживотая и мягкая, она сонно ворочается,
сбивая одеяла ногами с облупленным лаком,
широко зевает и позволяет ему заглянуть внутрь ее».
Его вопрос расколол меня надвое: тело мое осталось рядом с ним, а разум сбежал назад к парте. Никто еще не называл меня сексуальной, и только родители звали меня Нессой. Я спросила себя, не назвали ли они меня так на собрании. Возможно, мистер Стрейн заметил это ласковое имя и припрятал его для себя.
Хотела ли я показаться сексуальной?
– Не знаю.
Он отстранился – едва заметно, но я это почувствовала, – и сказал:
– Я не хотел тебя смущать.
Я поняла: это проверка. Он хотел посмотреть, как я отреагирую, если назвать меня сексуальной, а смущение значило бы, что я провалилась. Поэтому я покачала головой:
– Я не смутилась.
Мистер Стрейн продолжал читать, поставил рядом с другой строкой восклицательный знак и прошептал скорее самому себе, чем мне:
– О, это чудесно.
Где-то в коридоре хлопнула дверь. За партами Грег Экерс с хрустом разминал пальцы по одному, а Дженни водила ластиком по своему плану, который ей никак не давался. Мой взгляд скользнул к окнам и заметил что-то красное. Прищурившись, я увидела воздушный шарик. Его веревочка зацепилась за голую ветвь клена. Он покачивался на ветру, стукался о листву и кору. Откуда вообще взялся этот шарик? Я глазела на него, по ощущениям, очень долго, с такой сосредоточенностью, что даже не моргала.
А потом колено мистера Стрейна прикоснулось к моему голому бедру прямо возле подола юбки. Глаза его не отрывались от стихотворения, кончик ручки следовал за строками, а колено льнуло ко мне. Помертвев, я оцепенела. За партами девять голов сосредоточенно склонялись над планами. На ветке за окном висел обмякший красный шарик.
Поначалу я решила, что это случайность, что мистер Стрейн принимает мою ногу за стол или ребро стула. Я ждала, что он осознает, что сделал, увидит, где очутилась его нога, быстро прошепчет: «Извини» – и отодвинется, но его колено по-прежнему прижималось ко мне. Когда я попыталась вежливо отстраниться, он двинулся вместе со мной.
– Думаю, мы очень похожи, Несса, – прошептал он. – По твоей манере письма видно, что в тебе, как и во мне, таится мрачный романтизм. Тебе нравится все мрачное.
Заслоненный столом, мистер Стрейн опустил руку и мягко, опасливо погладил мое колено – так гладят собаку, которая может взбеситься и укусить. Я не кусалась. Не шевелилась. Даже не дышала. Он продолжал писать заметки о стихотворении, поглаживая мое колено свободной рукой, и мой разум ускользнул. Он парил под потолком, и я видела себя сверху – сутулые плечи, отрешенный взгляд, ярко-рыжие волосы.
Потом урок кончился. Мистер Стрейн отодвинулся. Кожа на колене – там, откуда он убрал свою руку, – похолодела, в аудитории все пришло в движение и шум: вжики молний, хлопанье учебников, смех и слова. И никто не знал, что случилось прямо перед ними.
– С нетерпением жду твоих следующих стихов, – сказал мистер Стрейн. Он отдал мне разобранное стихотворение, как будто все нормально, словно ничего и не произошло.
Остальные девять учеников собрали вещи и вышли из класса, продолжая жить своей жизнью, – их ждали занятия, репетиции и встречи клубов. Я тоже вышла из класса, но существовала отдельно от них. Они остались прежними, но я изменилась. Я теперь не была человеком. Я стала беспредельна. Пока они, обычные и приземленные, шли по кампусу, я парила, оставляя позади кленово-рыжий хвост кометы. Я больше не была собой, не была никем. Я была красным шариком, повисшим на суку. Абсолютной пустотой.
2017
Я НА РАБОТЕ, ПЯЛЮСЬ В ВИТРИНУ ЧЕРЕЗ ЛОББИ ОТЕЛЯ, и тут приходит сообщение от Айры. Мое тело застывает, пока я наблюдаю, как на экране телефона скапливаются уведомления. С нашего прошлого разрыва его номер записан у меня как «НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО».
«Как дела?»
«Я думал о тебе».
«Выпить не хочешь?»
Я не прикасаюсь к телефону. Не хочу, чтобы он узнал, что я видела сообщения. Однако, пока я советую постояльцам, в какой ресторан сходить, бронирую столики, говорю каждому гостю, как я рада услужить, одно удовольствие, в животе у меня разгорается маленький пожар. Прошло три месяца с тех пор, как Айра сказал, что нам нужно расстаться навсегда, и на этот раз я вела себя хорошо. Не бродила рядом с его домом в надежде на случайную встречу, не звонила, не писала – даже по пьяни. И вот, думаю я, моя награда за самоконтроль.
Через два часа я пишу:
«Все ок. Выпить? Почему бы и нет».
Он сразу отвечает:
«Ты на работе? Я сейчас ужинаю с друзьями. Могу подождать и встретить тебя после работы».
Я дрожащими руками отправляю единственный эмодзи – большой палец, как будто мне лень даже напечатать: «договорились».
В полдвенадцатого, когда я выхожу из отеля, он дожидается меня, прислонившись к будке парковщика, и, ссутулившись, смотрит в телефон. Я сразу замечаю все перемены: стрижка покороче, модная одежда – черные узкие брюки и джинсовая куртка с дырками на локтях. При виде меня Айра подскакивает, прячет телефон в задний карман.
– Извини, что я так долго, – говорю я. – Тяжелый вечер.
Я держу сумку обеими руками, не зная, как с ним поздороваться, что разрешено.
– Все нормально, я только пришел. Хорошо выглядишь.
– Я выгляжу, как всегда, – говорю я.
– Ну, ты всегда хорошо выглядела. – Он распахивает мне объятия, но я качаю головой. Он слишком приветливо себя ведет. Если бы он хотел снова сойтись, то бы вел себя сдержанно и осторожно, как я.
– Ты выглядишь очень… – Я подыскиваю подходящее слово. – Понтово.
Я пыталась его поддразнить, но Айра только смеется и благодарит. Голос его звучит искренне.
Мы идем в новый бар с cостаренными деревянными столами, железными стульями и пятистраничным пивным меню, распределенным на разделы по видам, странам изготовления и проценту алкоголя. Входя, я оглядываю помещение и задерживаю взгляд на каждой длинноволосой блондинке в поисках Тейлор Берч, хотя сомневаюсь, что узнала бы ее, даже очутись она прямо передо мной. В последние пару недель я видела на улице женщин, которых уверенно принимала за нее, но всякий раз они оказывались просто незнакомками с лицами, совсем не похожими на Тейлор.
– Ванесса? – Айра дотрагивается до моего плеча, и я вздрагиваю, будто забыла, что он здесь. – Ты в порядке?
Я киваю, слегка улыбаюсь, сажусь на свободный стул.
Подходит официант и начинает тарабанить рекомендации, но я его перебиваю:
– Все это сбивает с толку. Принесите мне любое пиво, и оно мне понравится.
Я хотела пошутить, но вышло грубо; Айра смотрит на официанта, как бы говоря: «Простите за нее».
– Мы могли пойти в другое место, – говорит он мне.
– Тут нормально.
– Похоже, тебе здесь совсем не нравится.
– Мне нигде не нравится.
Мама сказала:
– А знаешь, кто меня не впечатлил? Этот учитель по политологии, мистер Шелдон. – Стрельнув в меня глазами, она добавила: – Он выглядит настоящим засранцем.
– Ладно тебе, Джен, – вмешался папа. Он ненавидел, когда мама при мне ругалась.
Я вскочила с кровати, распахнула дверцу шкафа и принялась рыться в своей одежде, чтобы не смотреть на них, пока они обсуждали, остаться ли им на ужин или уехать домой до темноты.
– Ты ужасно расстроишься, если мы не останемся на ужин? – спросили они.
Упершись взглядом в одежду на вешалках, я промямлила, что это не важно. По своему обыкновению резко попрощавшись, я постаралась не раздражаться, когда у мамы на глазах выступили слезы.
Подходил срок сдачи работ по Уитмену. В пятницу мистер Стрейн ходил по классу, прося то одного, то другого ученика изложить свои тезисы. В ответ он делал два типа замечаний: либо «хорошо, но нуждается в доработке», либо «выброси и начни заново», и постепенно все мы начали обмякать от тревоги. Тому Хадсону досталось «выброси и начни заново», и на секунду мне показалось, что он сейчас заплачет, но, когда Дженни досталось «хорошо, но нужно доработать», она и правда начала смаргивать слезы. Какой-то части меня захотелось подбежать к ней, заключить ее в объятия и сказать мистеру Стрейну, чтобы он оставил ее в покое. Когда очередь дошла до меня, он сказал, что мой план работы идеален.
Когда всех оценили, до конца урока оставалось еще пятнадцать минут, и мистер Стрейн велел нам использовать это время, чтобы внести исправления в тезисы. Я сидела, не зная, что делать, ведь у меня и так все было идеально. Тут учитель окликнул меня из-за своего стола. Он поднял листочек со стихотворением, которое я дала ему в начале урока, и подозвал меня к себе:
– Давай обсудим вот это.
Скрипнув стулом, я встала, и в тот же момент Дженни, пытаясь размять затекшую руку, уронила карандаш. На секунду наши глаза встретились, и, подходя к учительскому столу, я чувствовала на себе ее взгляд.
Я села на стул рядом с мистером Стрейном и увидела, что на полях моего стихотворения нет ни одной пометки.
– Подсаживайся поближе, чтобы мы могли говорить тихо, – сказал он.
Не успела я пошевелиться, как он схватил мой стул за спинку и подкатил его к себе, так что нас разделяло меньше фута.
Может, кому-то и было любопытно, чем мы с ним занимаемся, но никто этого не показывал. Все головы сосредоточенно склонились над тетрадками. Можно было подумать, что все ученики существуют в одном мире, а мы с мистером Стрейном – в другом. Он разгладил складку на моем листке в том месте, где я его сложила, и начал читать. Учитель сидел так близко, что я чувствовала его запах – кофе и мел, – и, пока он читал, я смотрела на его руки, плоские обгрызенные ногти, темные волоски на запястьях. Я гадала, почему он предложил обсудить стихотворение, если еще его не прочитал. Гадала, что он подумал о моих родителях, посчитал ли их деревенщинами – папу в его фланелевой рубашке и маму, прижимающую сумочку к груди. «О, вы учились в Гарварде», – должно быть, сказали они, растягивая слова от благоговения.
Указывая ручкой на страницу, мистер Стрейн прошептал:
– Несса, не могу не спросить: ты хотела показаться сексуальной?
Я бросила взгляд на указанные им строки:
«Фиалковоживотая и мягкая, она сонно ворочается,
сбивая одеяла ногами с облупленным лаком,
широко зевает и позволяет ему заглянуть внутрь ее».
Его вопрос расколол меня надвое: тело мое осталось рядом с ним, а разум сбежал назад к парте. Никто еще не называл меня сексуальной, и только родители звали меня Нессой. Я спросила себя, не назвали ли они меня так на собрании. Возможно, мистер Стрейн заметил это ласковое имя и припрятал его для себя.
Хотела ли я показаться сексуальной?
– Не знаю.
Он отстранился – едва заметно, но я это почувствовала, – и сказал:
– Я не хотел тебя смущать.
Я поняла: это проверка. Он хотел посмотреть, как я отреагирую, если назвать меня сексуальной, а смущение значило бы, что я провалилась. Поэтому я покачала головой:
– Я не смутилась.
Мистер Стрейн продолжал читать, поставил рядом с другой строкой восклицательный знак и прошептал скорее самому себе, чем мне:
– О, это чудесно.
Где-то в коридоре хлопнула дверь. За партами Грег Экерс с хрустом разминал пальцы по одному, а Дженни водила ластиком по своему плану, который ей никак не давался. Мой взгляд скользнул к окнам и заметил что-то красное. Прищурившись, я увидела воздушный шарик. Его веревочка зацепилась за голую ветвь клена. Он покачивался на ветру, стукался о листву и кору. Откуда вообще взялся этот шарик? Я глазела на него, по ощущениям, очень долго, с такой сосредоточенностью, что даже не моргала.
А потом колено мистера Стрейна прикоснулось к моему голому бедру прямо возле подола юбки. Глаза его не отрывались от стихотворения, кончик ручки следовал за строками, а колено льнуло ко мне. Помертвев, я оцепенела. За партами девять голов сосредоточенно склонялись над планами. На ветке за окном висел обмякший красный шарик.
Поначалу я решила, что это случайность, что мистер Стрейн принимает мою ногу за стол или ребро стула. Я ждала, что он осознает, что сделал, увидит, где очутилась его нога, быстро прошепчет: «Извини» – и отодвинется, но его колено по-прежнему прижималось ко мне. Когда я попыталась вежливо отстраниться, он двинулся вместе со мной.
– Думаю, мы очень похожи, Несса, – прошептал он. – По твоей манере письма видно, что в тебе, как и во мне, таится мрачный романтизм. Тебе нравится все мрачное.
Заслоненный столом, мистер Стрейн опустил руку и мягко, опасливо погладил мое колено – так гладят собаку, которая может взбеситься и укусить. Я не кусалась. Не шевелилась. Даже не дышала. Он продолжал писать заметки о стихотворении, поглаживая мое колено свободной рукой, и мой разум ускользнул. Он парил под потолком, и я видела себя сверху – сутулые плечи, отрешенный взгляд, ярко-рыжие волосы.
Потом урок кончился. Мистер Стрейн отодвинулся. Кожа на колене – там, откуда он убрал свою руку, – похолодела, в аудитории все пришло в движение и шум: вжики молний, хлопанье учебников, смех и слова. И никто не знал, что случилось прямо перед ними.
– С нетерпением жду твоих следующих стихов, – сказал мистер Стрейн. Он отдал мне разобранное стихотворение, как будто все нормально, словно ничего и не произошло.
Остальные девять учеников собрали вещи и вышли из класса, продолжая жить своей жизнью, – их ждали занятия, репетиции и встречи клубов. Я тоже вышла из класса, но существовала отдельно от них. Они остались прежними, но я изменилась. Я теперь не была человеком. Я стала беспредельна. Пока они, обычные и приземленные, шли по кампусу, я парила, оставляя позади кленово-рыжий хвост кометы. Я больше не была собой, не была никем. Я была красным шариком, повисшим на суку. Абсолютной пустотой.
2017
Я НА РАБОТЕ, ПЯЛЮСЬ В ВИТРИНУ ЧЕРЕЗ ЛОББИ ОТЕЛЯ, и тут приходит сообщение от Айры. Мое тело застывает, пока я наблюдаю, как на экране телефона скапливаются уведомления. С нашего прошлого разрыва его номер записан у меня как «НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО».
«Как дела?»
«Я думал о тебе».
«Выпить не хочешь?»
Я не прикасаюсь к телефону. Не хочу, чтобы он узнал, что я видела сообщения. Однако, пока я советую постояльцам, в какой ресторан сходить, бронирую столики, говорю каждому гостю, как я рада услужить, одно удовольствие, в животе у меня разгорается маленький пожар. Прошло три месяца с тех пор, как Айра сказал, что нам нужно расстаться навсегда, и на этот раз я вела себя хорошо. Не бродила рядом с его домом в надежде на случайную встречу, не звонила, не писала – даже по пьяни. И вот, думаю я, моя награда за самоконтроль.
Через два часа я пишу:
«Все ок. Выпить? Почему бы и нет».
Он сразу отвечает:
«Ты на работе? Я сейчас ужинаю с друзьями. Могу подождать и встретить тебя после работы».
Я дрожащими руками отправляю единственный эмодзи – большой палец, как будто мне лень даже напечатать: «договорились».
В полдвенадцатого, когда я выхожу из отеля, он дожидается меня, прислонившись к будке парковщика, и, ссутулившись, смотрит в телефон. Я сразу замечаю все перемены: стрижка покороче, модная одежда – черные узкие брюки и джинсовая куртка с дырками на локтях. При виде меня Айра подскакивает, прячет телефон в задний карман.
– Извини, что я так долго, – говорю я. – Тяжелый вечер.
Я держу сумку обеими руками, не зная, как с ним поздороваться, что разрешено.
– Все нормально, я только пришел. Хорошо выглядишь.
– Я выгляжу, как всегда, – говорю я.
– Ну, ты всегда хорошо выглядела. – Он распахивает мне объятия, но я качаю головой. Он слишком приветливо себя ведет. Если бы он хотел снова сойтись, то бы вел себя сдержанно и осторожно, как я.
– Ты выглядишь очень… – Я подыскиваю подходящее слово. – Понтово.
Я пыталась его поддразнить, но Айра только смеется и благодарит. Голос его звучит искренне.
Мы идем в новый бар с cостаренными деревянными столами, железными стульями и пятистраничным пивным меню, распределенным на разделы по видам, странам изготовления и проценту алкоголя. Входя, я оглядываю помещение и задерживаю взгляд на каждой длинноволосой блондинке в поисках Тейлор Берч, хотя сомневаюсь, что узнала бы ее, даже очутись она прямо передо мной. В последние пару недель я видела на улице женщин, которых уверенно принимала за нее, но всякий раз они оказывались просто незнакомками с лицами, совсем не похожими на Тейлор.
– Ванесса? – Айра дотрагивается до моего плеча, и я вздрагиваю, будто забыла, что он здесь. – Ты в порядке?
Я киваю, слегка улыбаюсь, сажусь на свободный стул.
Подходит официант и начинает тарабанить рекомендации, но я его перебиваю:
– Все это сбивает с толку. Принесите мне любое пиво, и оно мне понравится.
Я хотела пошутить, но вышло грубо; Айра смотрит на официанта, как бы говоря: «Простите за нее».
– Мы могли пойти в другое место, – говорит он мне.
– Тут нормально.
– Похоже, тебе здесь совсем не нравится.
– Мне нигде не нравится.