Мoя нечестивая жизнь
Часть 59 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Скорее всего, тебе присудят проступок. А это всего год.
– Из-за тебя я уже отсидела полгода.
– Только не ярись. – Чарли обнял меня. – Не шуми.
– Сам не шуми! Это ведь ты разрекламировал Мадам Де Босак в Нью-Хейвене! Если бы не твоя реклама, Корделия в жизни бы до нашей двери не добралась.
– Завтра у Моррилла не будет иного выхода, кроме как не оставить камня на камне от ее… добропорядочности. Он скажет, что она проститутка.
– Никакая она не проститутка! Господи! Она ребенок. Скажи Морриллу, чтобы не мучил ее.
– Это единственный путь обратить симпатии жюри в твою пользу. Она и так уже обесчещена.
– Как и я. Почему ты меня не вытащишь отсюда?!
– Но как я могу это сделать, миссис Джонс?
– Ты же волшебник. Умеешь вытаскивать всякую всячину из уха.
Чарли вздохнул. Залпом допил херес, поцеловал меня и забарабанил в дверь.
– Ты куда?
– Расскажу, если сработает.
И Чарли исчез.
Мадам явилась в синем шелке, написал «Гералд» о моем втором появлении в суде, с элегантной прической, стройная, вся в брюссельских кружевах, золоте и блестках, юбка колоколом, рукава с отделкой из синей атласной ленты плотно обтягивали руки.
Судья Меррит смерил меня свирепым взглядом:
– Опаздываете, миссис Джонс.
– Мои извинения. Засов камеры несколько заржавел.
Он фыркнул, но по-настоящему разозлился, только когда мой адвокат Моррилл вызвал Корделию для перекрестного допроса.
Но где же она? Корделии в зале не было. После заминки суд решил вызвать главного свидетеля обвинения.
– Доктор Бенджамен Ганнинг!
Доктор Ганнинг! Через зал в направлении кафедры семенил приятный старичок с венчиком белых волос, бледный, словно личинка, глазки за очками часто-часто моргают.
– Пожалуйста, доктор, встаньте сюда и сообщите о занимаемой вами должности и опыте работы.
– Заслуженный профессор медицины Филадельфийской медицинской школы. Основатель Нью-Йоркского медицинского колледжа, член Совета директоров Американского медицинского колледжа, автор многочисленных книг, включая «Принципы и методы родовспоможения».
– И добрый друг архиепископа Хьюза, не так ли? – улыбнулся мистер Толлмадж.
Значит, доктор Личинка приходится другом-приятелем не только Эпплгейту, но и архиепископу. Да похоже, еще и обвинителю, вон какими взглядами они обменялись.
– Прошу рассказать суду, что произошло двадцать пятого января.
– Меня вызвали в полицейский участок, где мне представили юную мисс Корделию Шекфорд, находящуюся в деликатном положении, и попросили ее осмотреть.
Я глядела на доктора Ганнинга, и мне хотелось запихать его в бочку, утыканную изнутри гвоздями, и пустить вниз по склону. Мама говорила, что так англичане поступали с ирландцами.
– Я обнаружил, что мисс Шекфорд недавно была беременна, – продолжал Ганнинг. – Когда я спросил ее, где ребенок, она солгала, что не была беременна. Когда на нее надавили, она заявила, что у нее случился выкидыш. Тогда с ней побеседовал полисмен Хейс, и она наконец призналась, что Мадам Де Босак пять раз убивала плод внутри нее. Либо провоцируя выкидыш посредством лекарств, что распространяет эта злонамеренная торговка, – он указал на меня, – либо путем хирургического вмешательства.
– Корделия Шекфорд выказывала хоть какие-то признаки раскаяния?
– Ни малейших! Она только попросила меня помочь ей подать иск против своего опекуна Парди, и хотя мистер Парди, несомненно, отъявленный мерзавец, но я, как медик, прежде всего счел своим долгом пресечь мерзости, творимые этой преступной особой. Дабы никто не посмел последовать ее примеру и дабы это чудовище более не вершило своих злодеяний, богатея на гнусном промысле.
И доктор снова наставил на меня костлявый палец. Мой адвокат вскочил и заявил протест. Судья стукнул молотком и что-то прорычал. Я была вне себя. Именно доктор Ганнинг стоял за моим арестом, именно он повинен в унижении и страданиях, обрушившихся на меня. Мало ему было натравить на меня прессу, науськать толпу на мой дом, ему еще захотелось отправить меня на остров Блэквелла[87], где я буду сучить пеньку, пока кожа с пальцев не облезет. Разумеется, доктор ни словом не обмолвился о своих жалких мотивах, и судья позволил ему разглагольствовать до самого перерыва.
На следующий день джентльменов в черных одеяниях в зале суда еще прибавилось.
– Защита вызывает мисс Корделию Шекфорд, – объявил Моррилл.
Публика тянула шеи, высматривая свидетельницу. Но никто не встал, не двинулся через зал. Корделия опять не явилась. Снарядили детектива на ее розыски.
– Любит шлюшка поспать, – громко сказал один из полисменов.
Галерка отозвалась хохотом.
Пробило четыре часа. Корделии нет. Моррилл и Толлмадж о чем-то переговаривались.
Когда часы показывали пять, председатель суда стукнул молотком:
– Защитник обвиняемой снимает с себя обязанности в связи с невозможностью перекрестного допроса главного свидетеля. Хотя я по-прежнему считаю, что помянутая свидетельница мисс Шекфорд попала под давление подсудимой и ей на самом деле заплатили за исчезновение, у меня недостаточно доказательств. Пока не доказано, что мисс Шекфорд покинула Нью-Йорк вследствие уговоров или угроз со стороны миссис Энн Джонс, она же Мадам Де Босак, и пока мисс Шекфорд не явится с целью перекрестного допроса защитой, объявляю обвинения снятыми, а заключенную… освобожденной.
И судья стукнул молотком с особой злостью. Так я оказалась на свободе.
Через двадцать минут фаэтон мчал нас с Чарли на Либерти-стрит. На лице мужа играла довольная улыбка.
– Что там у тебя за секрет? – спросила я.
– О каком именно из моих секретов ты спрашиваешь?
– О том, что буквально написан на твоем лице.
– Я заплатил ей, – прошептал он мне в самое ухо. – Четыре тысячи долларов, чтобы исчезла, уехала в Филадельфию. Я бы раньше все провернул, да никак не мог ее разыскать. До вчерашнего дня. А тут в голову стукнула идея расспросить твоего приятеля полисмена Корригана, которого покорила наша Мэгги. За небольшую мзду он открыл мне, где Корделию прячут, и voila!
– Четыре тысячи?!
– Может, мне не стоило деньги тратить? А доставить ее в суд, чтобы ты могла и дальше наслаждаться жизнью в тюрьме?
– Я туда не вернусь. Живой уж точно.
Пожалуй, своими словами я слишком уж искушала судьбу, но именно так я думала. В ту минуту я была счастлива, в лицо светило вечернее солнце, ветерок с Гудзона залетал в окошко, муж шептал ласковые слова.
Дочь встретила меня с большим букетом далий. Она смеялась и прыгала от восторга.
– Мама!
– Macushla machree, – воскликнула я, поднимая ее на руки. Она открыла рот и показала мне белоснежные ростки новых зубок:
– Смотри!
– Какие бивни! – восхитился Чарли.
– Папа, хватит смеяться!
– Прямо жуть берет, миссис Джонс. – Чарли подмигнул мне. – И как у девочки шести лет от роду могли вырасти клыки, как у пумы?
– Хватит, папа! – Дочь спрыгнула с моих коленей, шлепнула отца по руке и тут же снова взобралась обратно. Я наслаждалась сладкой тяжестью ее тела, Белль целовала меня, гладила по щекам. – Мама, папа все время дразнит меня, будто у меня не зубы, а клыки выросли. Но у меня нет клыков!
– Ох, старый он насмешник, – сказала я. – Что мы с ним сделаем?
– Свяжем его! – закричала дочка. – И отправим в тюрьму!
И Аннабелль сопроводила родителя в тюрьму, которая помещалась за лестницей. Чарли погремел какими-то железяками, изображая кандалы, вцепился в столбики балюстрады, будто в решетку, просунул между столбиками нос и принялся завывать. Как же она смеялась!
– Папа в тюрьме! Пташка в клетке!
Я тоже смеялась, но фальшивым смехом. Итак, «твоя мамочка в тюрьме, пташка в клетке» – вот как дразнили Аннабелль в школе. Все эти милые девчушки с бантами – истинные змеи, хорошо бы святой Патрик явился и стер их с лица земли, как он однажды сделал в Ирландии. Но никто и никогда больше не обидит мою дочь!
В эту ночь, против всех правил миссис Чайлд, мы все трое – отец, мать и дочь – спали в одной постели, дыхание моих родных было мне лекарством, и столь сильным, что я проспала до полудня следующего дня. Когда проснулась, солнце стояло высоко над Либерти-стрит. Наконец-то я была дома.
Книга шестая
Роскошь
Глава первая
– Из-за тебя я уже отсидела полгода.
– Только не ярись. – Чарли обнял меня. – Не шуми.
– Сам не шуми! Это ведь ты разрекламировал Мадам Де Босак в Нью-Хейвене! Если бы не твоя реклама, Корделия в жизни бы до нашей двери не добралась.
– Завтра у Моррилла не будет иного выхода, кроме как не оставить камня на камне от ее… добропорядочности. Он скажет, что она проститутка.
– Никакая она не проститутка! Господи! Она ребенок. Скажи Морриллу, чтобы не мучил ее.
– Это единственный путь обратить симпатии жюри в твою пользу. Она и так уже обесчещена.
– Как и я. Почему ты меня не вытащишь отсюда?!
– Но как я могу это сделать, миссис Джонс?
– Ты же волшебник. Умеешь вытаскивать всякую всячину из уха.
Чарли вздохнул. Залпом допил херес, поцеловал меня и забарабанил в дверь.
– Ты куда?
– Расскажу, если сработает.
И Чарли исчез.
Мадам явилась в синем шелке, написал «Гералд» о моем втором появлении в суде, с элегантной прической, стройная, вся в брюссельских кружевах, золоте и блестках, юбка колоколом, рукава с отделкой из синей атласной ленты плотно обтягивали руки.
Судья Меррит смерил меня свирепым взглядом:
– Опаздываете, миссис Джонс.
– Мои извинения. Засов камеры несколько заржавел.
Он фыркнул, но по-настоящему разозлился, только когда мой адвокат Моррилл вызвал Корделию для перекрестного допроса.
Но где же она? Корделии в зале не было. После заминки суд решил вызвать главного свидетеля обвинения.
– Доктор Бенджамен Ганнинг!
Доктор Ганнинг! Через зал в направлении кафедры семенил приятный старичок с венчиком белых волос, бледный, словно личинка, глазки за очками часто-часто моргают.
– Пожалуйста, доктор, встаньте сюда и сообщите о занимаемой вами должности и опыте работы.
– Заслуженный профессор медицины Филадельфийской медицинской школы. Основатель Нью-Йоркского медицинского колледжа, член Совета директоров Американского медицинского колледжа, автор многочисленных книг, включая «Принципы и методы родовспоможения».
– И добрый друг архиепископа Хьюза, не так ли? – улыбнулся мистер Толлмадж.
Значит, доктор Личинка приходится другом-приятелем не только Эпплгейту, но и архиепископу. Да похоже, еще и обвинителю, вон какими взглядами они обменялись.
– Прошу рассказать суду, что произошло двадцать пятого января.
– Меня вызвали в полицейский участок, где мне представили юную мисс Корделию Шекфорд, находящуюся в деликатном положении, и попросили ее осмотреть.
Я глядела на доктора Ганнинга, и мне хотелось запихать его в бочку, утыканную изнутри гвоздями, и пустить вниз по склону. Мама говорила, что так англичане поступали с ирландцами.
– Я обнаружил, что мисс Шекфорд недавно была беременна, – продолжал Ганнинг. – Когда я спросил ее, где ребенок, она солгала, что не была беременна. Когда на нее надавили, она заявила, что у нее случился выкидыш. Тогда с ней побеседовал полисмен Хейс, и она наконец призналась, что Мадам Де Босак пять раз убивала плод внутри нее. Либо провоцируя выкидыш посредством лекарств, что распространяет эта злонамеренная торговка, – он указал на меня, – либо путем хирургического вмешательства.
– Корделия Шекфорд выказывала хоть какие-то признаки раскаяния?
– Ни малейших! Она только попросила меня помочь ей подать иск против своего опекуна Парди, и хотя мистер Парди, несомненно, отъявленный мерзавец, но я, как медик, прежде всего счел своим долгом пресечь мерзости, творимые этой преступной особой. Дабы никто не посмел последовать ее примеру и дабы это чудовище более не вершило своих злодеяний, богатея на гнусном промысле.
И доктор снова наставил на меня костлявый палец. Мой адвокат вскочил и заявил протест. Судья стукнул молотком и что-то прорычал. Я была вне себя. Именно доктор Ганнинг стоял за моим арестом, именно он повинен в унижении и страданиях, обрушившихся на меня. Мало ему было натравить на меня прессу, науськать толпу на мой дом, ему еще захотелось отправить меня на остров Блэквелла[87], где я буду сучить пеньку, пока кожа с пальцев не облезет. Разумеется, доктор ни словом не обмолвился о своих жалких мотивах, и судья позволил ему разглагольствовать до самого перерыва.
На следующий день джентльменов в черных одеяниях в зале суда еще прибавилось.
– Защита вызывает мисс Корделию Шекфорд, – объявил Моррилл.
Публика тянула шеи, высматривая свидетельницу. Но никто не встал, не двинулся через зал. Корделия опять не явилась. Снарядили детектива на ее розыски.
– Любит шлюшка поспать, – громко сказал один из полисменов.
Галерка отозвалась хохотом.
Пробило четыре часа. Корделии нет. Моррилл и Толлмадж о чем-то переговаривались.
Когда часы показывали пять, председатель суда стукнул молотком:
– Защитник обвиняемой снимает с себя обязанности в связи с невозможностью перекрестного допроса главного свидетеля. Хотя я по-прежнему считаю, что помянутая свидетельница мисс Шекфорд попала под давление подсудимой и ей на самом деле заплатили за исчезновение, у меня недостаточно доказательств. Пока не доказано, что мисс Шекфорд покинула Нью-Йорк вследствие уговоров или угроз со стороны миссис Энн Джонс, она же Мадам Де Босак, и пока мисс Шекфорд не явится с целью перекрестного допроса защитой, объявляю обвинения снятыми, а заключенную… освобожденной.
И судья стукнул молотком с особой злостью. Так я оказалась на свободе.
Через двадцать минут фаэтон мчал нас с Чарли на Либерти-стрит. На лице мужа играла довольная улыбка.
– Что там у тебя за секрет? – спросила я.
– О каком именно из моих секретов ты спрашиваешь?
– О том, что буквально написан на твоем лице.
– Я заплатил ей, – прошептал он мне в самое ухо. – Четыре тысячи долларов, чтобы исчезла, уехала в Филадельфию. Я бы раньше все провернул, да никак не мог ее разыскать. До вчерашнего дня. А тут в голову стукнула идея расспросить твоего приятеля полисмена Корригана, которого покорила наша Мэгги. За небольшую мзду он открыл мне, где Корделию прячут, и voila!
– Четыре тысячи?!
– Может, мне не стоило деньги тратить? А доставить ее в суд, чтобы ты могла и дальше наслаждаться жизнью в тюрьме?
– Я туда не вернусь. Живой уж точно.
Пожалуй, своими словами я слишком уж искушала судьбу, но именно так я думала. В ту минуту я была счастлива, в лицо светило вечернее солнце, ветерок с Гудзона залетал в окошко, муж шептал ласковые слова.
Дочь встретила меня с большим букетом далий. Она смеялась и прыгала от восторга.
– Мама!
– Macushla machree, – воскликнула я, поднимая ее на руки. Она открыла рот и показала мне белоснежные ростки новых зубок:
– Смотри!
– Какие бивни! – восхитился Чарли.
– Папа, хватит смеяться!
– Прямо жуть берет, миссис Джонс. – Чарли подмигнул мне. – И как у девочки шести лет от роду могли вырасти клыки, как у пумы?
– Хватит, папа! – Дочь спрыгнула с моих коленей, шлепнула отца по руке и тут же снова взобралась обратно. Я наслаждалась сладкой тяжестью ее тела, Белль целовала меня, гладила по щекам. – Мама, папа все время дразнит меня, будто у меня не зубы, а клыки выросли. Но у меня нет клыков!
– Ох, старый он насмешник, – сказала я. – Что мы с ним сделаем?
– Свяжем его! – закричала дочка. – И отправим в тюрьму!
И Аннабелль сопроводила родителя в тюрьму, которая помещалась за лестницей. Чарли погремел какими-то железяками, изображая кандалы, вцепился в столбики балюстрады, будто в решетку, просунул между столбиками нос и принялся завывать. Как же она смеялась!
– Папа в тюрьме! Пташка в клетке!
Я тоже смеялась, но фальшивым смехом. Итак, «твоя мамочка в тюрьме, пташка в клетке» – вот как дразнили Аннабелль в школе. Все эти милые девчушки с бантами – истинные змеи, хорошо бы святой Патрик явился и стер их с лица земли, как он однажды сделал в Ирландии. Но никто и никогда больше не обидит мою дочь!
В эту ночь, против всех правил миссис Чайлд, мы все трое – отец, мать и дочь – спали в одной постели, дыхание моих родных было мне лекарством, и столь сильным, что я проспала до полудня следующего дня. Когда проснулась, солнце стояло высоко над Либерти-стрит. Наконец-то я была дома.
Книга шестая
Роскошь
Глава первая