Мoя нечестивая жизнь
Часть 47 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я и не говорила. Никогда. Ни слова. Не выставляла их на всеобщий позор. Только не я. Я держала их за руку, шептала им ласковые слова. Я кормила их малышей сладкой водицей из капельницы. Я была милосердна и делала все быстро. Они подтвердят. Я знала свое дело.
Вот, милая моя, все и закончилось, ты молодец.
Все они были молодцы. Каждая из них.
Пациенты как звери: кричат, ревут, потеют и истекают кровью. У них много крови. Но скажу без лишней скромности: ни одна женщина у меня на руках не умерла, акушерка у них была высокой квалификации. К сожалению.
Закон не вступил в силу, вовсе нет. Это было преступление – говорить с женщинами? А снабжать их информацией и лекарствами? Это было преступление – предупреждать их об опасностях деторождения? Восстанавливать женский цикл? Спасать их здоровье? Оберегать от фальшивых мужских посулов?
Не для меня.
Но для усатых юристов, что изобретали правила игры. На страницах их книг всякое вмешательство в женский организм считалось преступлением, и закон гласил: каждый, кто допустил такое, должен заплатить штраф 100 долларов или отсидеть год в тюрьме. Если ребенок родился недоношенным, обреченным – что же, такова жизнь. А вот аборт – это убийство, за которое полагается четыре года тюрьмы.
В те дни я не принимала все это близко к сердцу. Законодатели жили в своем мире, полном табачного дыма и гнусавой болтовни, в их гостиных кашляли, прочищали глотки и дышали перегаром, тогда как в моих палатах был совсем иной мир – плоть, кровь и кости. Мы были, по сути, фабрикой плоти. Законодатели ни черта не знали ни о нас, ни о том, что творилось в нашем мире. Их это не беспокоило. Как им разобраться, в организм какой женщины я вмешивалась, а какой нет и почему? Кровь есть кровь, и у женщины кровь появляется регулярно – без всякого вмешательства извне. Кто определит разницу? Кто решится на это первым? Нет таких. Как и нет в том нужды. Только смущенные разговоры. Это было сделано во имя вашего здоровья. И во имя ваших детей. И мужчины пусть в это не лезут, не их это дело. Это мир, в котором все решает женщина. Мы умеем хранить наши тайны. От этого зависят наша жизнь и наша честь.
И все-таки зло настигло меня, оно проникло через дверь, как грязь с туфель, – и не догадаться, кто принес его. Дева по имени Сьюзен Эпплгейт. Имя словно спелый фрукт, лицо будто скромный полевой цветок.
Глава третья
Беда по имени Сьюзен
Для человека, намеревавшегося получить доказательства моей порочности и толкнуть в лапы моего Врага, она была слишком уж неприметная – этакая мышка с прозрачными глазами и светлыми ресницами.
– Ваше имя? – спросила ее Грета.
– Сьюзен Эпплгейт.
Пока девушка ждала, Грета вручила ей нашу новую брошюру «Практические советы для новобрачных», сочинение доктора Жерара Десомье, он же Чарлз Г Джонс, мой муж. Чарли особенно гордился философией, которую он продвигал в брошюре. Он назвал ее «французский здравый смысл». И философия, и все прочие положения выражали сугубо мужскую точку зрения.
Хорошо известно, что у французов между рождениями детей обязательно проходит три-четыре года, а то и больше. Происходит это потому, что французы охотно используют «Средство Десомье» для предупреждения беременности, которое гарантирует тот же результат, что и при своевременном прерывании акта, до эякуляции. Но прием прерывания сопряжен с непреодолимыми сложностями: немногие мужчины способны контролировать себя в этом отношении. А потому «Средство Десомье» – наилучший путь разрешить деликатную ситуацию.
Полная инструкция по применению средства внутри каждой коробки. Цена за дюжину $1, по почте, доктор Жерар Десомье, Либерти-стрит, 148, Нью-Йорк. В Бостоне контора располагается на Чарлз-стрит, 7.
Сьюзен Эпплгейт читала, энергично растирая руки, после чего отбросила брошюру; на лице ее было написано крайнее отвращение. Грета уже решила, что пациентки мы лишились, – и уж лучше бы так и случилось. Вскоре девушка вошла в мой кабинет. По размеру и форме ее живота я определила, что она никак не меньше чем на восьмом месяце и ожидает мальчика. Личико у нее было бы прехорошенькое, если бы поочередно не подергивалась то левая щека, то правая, словно она кусала их изнутри. Ее явно что-то тревожило.
Личность, толкнувшая ее в беду, прозывалась Адольфус Эдвардс, и девушка знала его с детства, это был соседский мальчик. Отец Сьюзен был личным врачом этой семьи, а сама девушка, повзрослев, сделалась личной игрушкой юного Адольфуса. Он обещал жениться, но теперь нарушил свои клятвы, разбив бедной Сьюзен сердце. Адольфус был обручен, только не с ней, и как раз сейчас отправлялся на Антильские острова, сколачивать состояние на сахаре. Сьюзен осталась с проблемой, с каждым днем все более очевидной.
– Не могли бы вы мне сделать… операцию? – попросила она. Румянец смущения разлился по чудесной юной коже. – Или что вы мне посоветуете?
– Ваш ребенок родится совсем скоро, – сказала я мягко. – У вас большой срок, и вы сами об этом знаете.
– Но мне только сейчас удалось…
– Мисс Эпплгейт, срок ваш совершено очевидно перевалил за седьмой месяц. У вас нет выбора, остается только рожать.
– Я не могу! – вскричала она. – Прошу вас, сжальтесь, помогите мне.
– Если бы вы пришли раньше, думаю, я смогла бы что-нибудь сделать.
– Я собиралась сразу к вам прийти, но отец не позволил. Сказал: я знаю, что с тобой приключилось. Меня тошнило по утрам и кружилась голова, и он заметил.
– Ваш отец доктор?
– Доктор Сэмюэл Эпплгейт, президент медицинского факультета Колумбийского университета.
– Вот как? – слегка удивилась я, не увидев в этом никакого предупреждения свыше.
– Я просила его помочь мне, – рассказывала Сьюзен, – но он просто закричал, что моя жизнь не удалась, ударил меня, напрасно мама молила его сжалиться. Потом он запер меня и объявил, что есть только один выход – выйти за его старого друга, противного доктора Бенджамена, который признает ребенка. Ох, этот доктор Бенджамен такой гадкий.
Бедняжка Сьюзен. Она рассказала, что доктор Бенджамен – мерзкий старикашка с водянистыми глазами навыкате и живет в доме, провонявшем кошками. Он нагонял на нее тоску, руки у него были в бурых пятнах. Говорил он только о своих болезнях.
– Я сказала маме, что если она мне не поможет, то я сама решу проблему. Я била себя совком для мусора. Пила уксус! Прыгала с лестницы.
– Бедный ягненочек, – пробормотала я и не стала ей рассказывать ни про женщину, которая сломала себе шею, упав с лестницы, ни про другую женщину, которая запихала в себя щелок, ни еще про одну, что выпила перекись.
– У меня с собой пятьсот долларов, мне мама дала, чтобы я расплатилась, если вы мне поможете.
– На таком позднем сроке я могу только принять у вас ребенка.
– Я не могу родить! Я не выйду за этого доктора, но если у меня будет это… это… кому я буду нужна? Никому. Лучше я убью и себя, и…
Она не закончила, но не сказанное слово повисло в воздухе.
– Существует другая возможность, – заговорила я после продолжительного молчания, и бедная Сьюзен тотчас потянулась ко мне, с надеждой во взгляде. – Я могу вам помочь найти приют для малыша. Я знаю кормилицу, которая вырастит ваше дитя и будет ему вместо матери. И вы больше никогда его не увидите.
Не успела я выговорить эти слова, как ощутила, насколько они тяжелы и какую боль они ей причинили. Я еще ни одной пациентке не предлагала забрать у нее ребенка. Мне тотчас вспомнился мистер Брейс. Как он отправил нас в приют и умыл руки. Сейчас-то я понимала, что он выбрал наименьшее зло. Что он видел всю сложность и несправедливость жизни, как вижу теперь их я.
Признаюсь, мелькнула у меня и мысль, а не усыновить ли нам ее малыша.
– Мне лучше вообще не иметь детей, чем отдавать ребенка постороннему человеку, – всхлипнула она.
Но другого выхода у бедняжки не было. В конце концов мы в муках пришли к согласию, что ей придется отдать младенца. Я отвела Сьюзен наверх, в самую солнечную комнату, рассказала об условиях – стоимость комнаты, услуг акушерки, услуг кормилицы. И ни слова о том, как у меня самой забилось сердце, как я размечталась о малютке. Этой мыслью я даже с Чарли не поделилась. Но вдруг это наш шанс?
В палате Сьюзен провела немало дней и плакала почти не переставая. За завтраками, обедами и ужинами она держалась особняком, с другими пациентками в беседы не вступала, от газет и книг отказалась, даже Библию отвергла. Я попыталась увлечь ее поэзией Элизабет Браунинг, но Сьюзен осталась равнодушной. И одинокой. Хоть она и была из богатой семьи и напоминала фарфоровую статуэтку, ее несчастья были не менее тяжелы, чем несчастья какой-нибудь уборщицы из паба.
Пока Сьюзен ждала своего срока, я договорилась с кормилицей по имени Кэтрин Райдер, молодой женой лоточника, у которой я недавно приняла роды – прямо на рынке позади ее овощного лотка. Она родила девочку и назвала ее Энни в честь меня. Я отправилась на рынок и разыскала миссис Райдер. Моя юная тезка сидела в корзине с капустой и, увидев меня, разулыбалась и сунула мне клубень пастернака.
– Как у вас с молоком? – спросила я у миссис Райдер. – Кормите нормально?
– Да, мадам, – ответила она и подхватила на руки дочку. Я объяснила ей суть своего предложения: она примет к себе младенца Сьюзен Эпплгейт и выкормит за четыреста долларов.
– Четыреста долларов! – поразилась она. – Четыреста долларов? Такая куча денег!
Для нее эта сумма равнялась полугодовому заработку.
– Только вот что, миссис Райдер. Когда вы отнимете ребенка от груди, его, возможно, у вас заберут. Вы согласны?
Она ответила, что согласна – ясное дело. Все, что попросите.
В подробности я не вдавалась, но решила наконец поделиться с Чарли. Вскоре. При подходящем случае.
Кэтрин Райдер долго благодарила меня, целовала руку.
– Хорошо бы мальчика!
Да, это был мальчик.
– Я не хочу его видеть. – Бедная Сьюзен, и родив, продолжала заливаться слезами. – Не показывайте мне его.
Я сама едва осмеливалась смотреть на крошку из-за греховных своих желаний. Но уже через час Сьюзен изменила решение. Она хотела его подержать.
– О, пожалуйста, принесите моего сына, прошу вас, мадам.
Я принесла ребенка, она взяла его на руки, прижала к груди – вылитая Мадонна, в мокрых глазах восхищение и нежность. Просто сердце разрывалось, я ведь знала, что она его отдаст. Отбросив все свои прежние фантазии, я мечтала только об одном: чтобы Сьюзен оставила малыша.
– Вы по-прежнему хотите отдать его?
– Разрешите мне побыть с ним два дня. Пожалуйста. Всего два дня.
Я смотрела на маленького человечка у нее на руках, и сердце у меня было не на месте.
– Хорошо, – согласилась я, – пусть проведет пару дней с матерью.
И послала посудомойку к Кэтрин Райдер с сообщением, что раньше четверга приходить нужды нет. Но всем будет только хуже, если ребенок останется со Сьюзен на срок подольше.
Целую неделю Сьюзен Эпплгейт отказывалась разлучаться с сыном, которого назвали Дэйви. Она баюкала его, мурлыкала песенки. Она спала с ним. Она подносила его к окну и смотрела, как он щурится от солнечного света.
Разве я гнала ее? Разве я настаивала, чтобы она отдала ребенка? Разве я хотела дополнительную оплату за услуги? Нет.
Разве Я ВЫРВАЛА РЕБЕНКА ИЗ РУК МАТЕРИ, как обвинил меня «Гералд»?
Нет. Я гладила ее по голове, и успокаивала, и плакала вместе с ней. И разрешила нашей дочери Аннабелль навещать Сьюзен. Она считала крошечные пальчики Дэйви и напевала:
Вот, милая моя, все и закончилось, ты молодец.
Все они были молодцы. Каждая из них.
Пациенты как звери: кричат, ревут, потеют и истекают кровью. У них много крови. Но скажу без лишней скромности: ни одна женщина у меня на руках не умерла, акушерка у них была высокой квалификации. К сожалению.
Закон не вступил в силу, вовсе нет. Это было преступление – говорить с женщинами? А снабжать их информацией и лекарствами? Это было преступление – предупреждать их об опасностях деторождения? Восстанавливать женский цикл? Спасать их здоровье? Оберегать от фальшивых мужских посулов?
Не для меня.
Но для усатых юристов, что изобретали правила игры. На страницах их книг всякое вмешательство в женский организм считалось преступлением, и закон гласил: каждый, кто допустил такое, должен заплатить штраф 100 долларов или отсидеть год в тюрьме. Если ребенок родился недоношенным, обреченным – что же, такова жизнь. А вот аборт – это убийство, за которое полагается четыре года тюрьмы.
В те дни я не принимала все это близко к сердцу. Законодатели жили в своем мире, полном табачного дыма и гнусавой болтовни, в их гостиных кашляли, прочищали глотки и дышали перегаром, тогда как в моих палатах был совсем иной мир – плоть, кровь и кости. Мы были, по сути, фабрикой плоти. Законодатели ни черта не знали ни о нас, ни о том, что творилось в нашем мире. Их это не беспокоило. Как им разобраться, в организм какой женщины я вмешивалась, а какой нет и почему? Кровь есть кровь, и у женщины кровь появляется регулярно – без всякого вмешательства извне. Кто определит разницу? Кто решится на это первым? Нет таких. Как и нет в том нужды. Только смущенные разговоры. Это было сделано во имя вашего здоровья. И во имя ваших детей. И мужчины пусть в это не лезут, не их это дело. Это мир, в котором все решает женщина. Мы умеем хранить наши тайны. От этого зависят наша жизнь и наша честь.
И все-таки зло настигло меня, оно проникло через дверь, как грязь с туфель, – и не догадаться, кто принес его. Дева по имени Сьюзен Эпплгейт. Имя словно спелый фрукт, лицо будто скромный полевой цветок.
Глава третья
Беда по имени Сьюзен
Для человека, намеревавшегося получить доказательства моей порочности и толкнуть в лапы моего Врага, она была слишком уж неприметная – этакая мышка с прозрачными глазами и светлыми ресницами.
– Ваше имя? – спросила ее Грета.
– Сьюзен Эпплгейт.
Пока девушка ждала, Грета вручила ей нашу новую брошюру «Практические советы для новобрачных», сочинение доктора Жерара Десомье, он же Чарлз Г Джонс, мой муж. Чарли особенно гордился философией, которую он продвигал в брошюре. Он назвал ее «французский здравый смысл». И философия, и все прочие положения выражали сугубо мужскую точку зрения.
Хорошо известно, что у французов между рождениями детей обязательно проходит три-четыре года, а то и больше. Происходит это потому, что французы охотно используют «Средство Десомье» для предупреждения беременности, которое гарантирует тот же результат, что и при своевременном прерывании акта, до эякуляции. Но прием прерывания сопряжен с непреодолимыми сложностями: немногие мужчины способны контролировать себя в этом отношении. А потому «Средство Десомье» – наилучший путь разрешить деликатную ситуацию.
Полная инструкция по применению средства внутри каждой коробки. Цена за дюжину $1, по почте, доктор Жерар Десомье, Либерти-стрит, 148, Нью-Йорк. В Бостоне контора располагается на Чарлз-стрит, 7.
Сьюзен Эпплгейт читала, энергично растирая руки, после чего отбросила брошюру; на лице ее было написано крайнее отвращение. Грета уже решила, что пациентки мы лишились, – и уж лучше бы так и случилось. Вскоре девушка вошла в мой кабинет. По размеру и форме ее живота я определила, что она никак не меньше чем на восьмом месяце и ожидает мальчика. Личико у нее было бы прехорошенькое, если бы поочередно не подергивалась то левая щека, то правая, словно она кусала их изнутри. Ее явно что-то тревожило.
Личность, толкнувшая ее в беду, прозывалась Адольфус Эдвардс, и девушка знала его с детства, это был соседский мальчик. Отец Сьюзен был личным врачом этой семьи, а сама девушка, повзрослев, сделалась личной игрушкой юного Адольфуса. Он обещал жениться, но теперь нарушил свои клятвы, разбив бедной Сьюзен сердце. Адольфус был обручен, только не с ней, и как раз сейчас отправлялся на Антильские острова, сколачивать состояние на сахаре. Сьюзен осталась с проблемой, с каждым днем все более очевидной.
– Не могли бы вы мне сделать… операцию? – попросила она. Румянец смущения разлился по чудесной юной коже. – Или что вы мне посоветуете?
– Ваш ребенок родится совсем скоро, – сказала я мягко. – У вас большой срок, и вы сами об этом знаете.
– Но мне только сейчас удалось…
– Мисс Эпплгейт, срок ваш совершено очевидно перевалил за седьмой месяц. У вас нет выбора, остается только рожать.
– Я не могу! – вскричала она. – Прошу вас, сжальтесь, помогите мне.
– Если бы вы пришли раньше, думаю, я смогла бы что-нибудь сделать.
– Я собиралась сразу к вам прийти, но отец не позволил. Сказал: я знаю, что с тобой приключилось. Меня тошнило по утрам и кружилась голова, и он заметил.
– Ваш отец доктор?
– Доктор Сэмюэл Эпплгейт, президент медицинского факультета Колумбийского университета.
– Вот как? – слегка удивилась я, не увидев в этом никакого предупреждения свыше.
– Я просила его помочь мне, – рассказывала Сьюзен, – но он просто закричал, что моя жизнь не удалась, ударил меня, напрасно мама молила его сжалиться. Потом он запер меня и объявил, что есть только один выход – выйти за его старого друга, противного доктора Бенджамена, который признает ребенка. Ох, этот доктор Бенджамен такой гадкий.
Бедняжка Сьюзен. Она рассказала, что доктор Бенджамен – мерзкий старикашка с водянистыми глазами навыкате и живет в доме, провонявшем кошками. Он нагонял на нее тоску, руки у него были в бурых пятнах. Говорил он только о своих болезнях.
– Я сказала маме, что если она мне не поможет, то я сама решу проблему. Я била себя совком для мусора. Пила уксус! Прыгала с лестницы.
– Бедный ягненочек, – пробормотала я и не стала ей рассказывать ни про женщину, которая сломала себе шею, упав с лестницы, ни про другую женщину, которая запихала в себя щелок, ни еще про одну, что выпила перекись.
– У меня с собой пятьсот долларов, мне мама дала, чтобы я расплатилась, если вы мне поможете.
– На таком позднем сроке я могу только принять у вас ребенка.
– Я не могу родить! Я не выйду за этого доктора, но если у меня будет это… это… кому я буду нужна? Никому. Лучше я убью и себя, и…
Она не закончила, но не сказанное слово повисло в воздухе.
– Существует другая возможность, – заговорила я после продолжительного молчания, и бедная Сьюзен тотчас потянулась ко мне, с надеждой во взгляде. – Я могу вам помочь найти приют для малыша. Я знаю кормилицу, которая вырастит ваше дитя и будет ему вместо матери. И вы больше никогда его не увидите.
Не успела я выговорить эти слова, как ощутила, насколько они тяжелы и какую боль они ей причинили. Я еще ни одной пациентке не предлагала забрать у нее ребенка. Мне тотчас вспомнился мистер Брейс. Как он отправил нас в приют и умыл руки. Сейчас-то я понимала, что он выбрал наименьшее зло. Что он видел всю сложность и несправедливость жизни, как вижу теперь их я.
Признаюсь, мелькнула у меня и мысль, а не усыновить ли нам ее малыша.
– Мне лучше вообще не иметь детей, чем отдавать ребенка постороннему человеку, – всхлипнула она.
Но другого выхода у бедняжки не было. В конце концов мы в муках пришли к согласию, что ей придется отдать младенца. Я отвела Сьюзен наверх, в самую солнечную комнату, рассказала об условиях – стоимость комнаты, услуг акушерки, услуг кормилицы. И ни слова о том, как у меня самой забилось сердце, как я размечталась о малютке. Этой мыслью я даже с Чарли не поделилась. Но вдруг это наш шанс?
В палате Сьюзен провела немало дней и плакала почти не переставая. За завтраками, обедами и ужинами она держалась особняком, с другими пациентками в беседы не вступала, от газет и книг отказалась, даже Библию отвергла. Я попыталась увлечь ее поэзией Элизабет Браунинг, но Сьюзен осталась равнодушной. И одинокой. Хоть она и была из богатой семьи и напоминала фарфоровую статуэтку, ее несчастья были не менее тяжелы, чем несчастья какой-нибудь уборщицы из паба.
Пока Сьюзен ждала своего срока, я договорилась с кормилицей по имени Кэтрин Райдер, молодой женой лоточника, у которой я недавно приняла роды – прямо на рынке позади ее овощного лотка. Она родила девочку и назвала ее Энни в честь меня. Я отправилась на рынок и разыскала миссис Райдер. Моя юная тезка сидела в корзине с капустой и, увидев меня, разулыбалась и сунула мне клубень пастернака.
– Как у вас с молоком? – спросила я у миссис Райдер. – Кормите нормально?
– Да, мадам, – ответила она и подхватила на руки дочку. Я объяснила ей суть своего предложения: она примет к себе младенца Сьюзен Эпплгейт и выкормит за четыреста долларов.
– Четыреста долларов! – поразилась она. – Четыреста долларов? Такая куча денег!
Для нее эта сумма равнялась полугодовому заработку.
– Только вот что, миссис Райдер. Когда вы отнимете ребенка от груди, его, возможно, у вас заберут. Вы согласны?
Она ответила, что согласна – ясное дело. Все, что попросите.
В подробности я не вдавалась, но решила наконец поделиться с Чарли. Вскоре. При подходящем случае.
Кэтрин Райдер долго благодарила меня, целовала руку.
– Хорошо бы мальчика!
Да, это был мальчик.
– Я не хочу его видеть. – Бедная Сьюзен, и родив, продолжала заливаться слезами. – Не показывайте мне его.
Я сама едва осмеливалась смотреть на крошку из-за греховных своих желаний. Но уже через час Сьюзен изменила решение. Она хотела его подержать.
– О, пожалуйста, принесите моего сына, прошу вас, мадам.
Я принесла ребенка, она взяла его на руки, прижала к груди – вылитая Мадонна, в мокрых глазах восхищение и нежность. Просто сердце разрывалось, я ведь знала, что она его отдаст. Отбросив все свои прежние фантазии, я мечтала только об одном: чтобы Сьюзен оставила малыша.
– Вы по-прежнему хотите отдать его?
– Разрешите мне побыть с ним два дня. Пожалуйста. Всего два дня.
Я смотрела на маленького человечка у нее на руках, и сердце у меня было не на месте.
– Хорошо, – согласилась я, – пусть проведет пару дней с матерью.
И послала посудомойку к Кэтрин Райдер с сообщением, что раньше четверга приходить нужды нет. Но всем будет только хуже, если ребенок останется со Сьюзен на срок подольше.
Целую неделю Сьюзен Эпплгейт отказывалась разлучаться с сыном, которого назвали Дэйви. Она баюкала его, мурлыкала песенки. Она спала с ним. Она подносила его к окну и смотрела, как он щурится от солнечного света.
Разве я гнала ее? Разве я настаивала, чтобы она отдала ребенка? Разве я хотела дополнительную оплату за услуги? Нет.
Разве Я ВЫРВАЛА РЕБЕНКА ИЗ РУК МАТЕРИ, как обвинил меня «Гералд»?
Нет. Я гладила ее по голове, и успокаивала, и плакала вместе с ней. И разрешила нашей дочери Аннабелль навещать Сьюзен. Она считала крошечные пальчики Дэйви и напевала: