Мoя нечестивая жизнь
Часть 34 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Лиллиан.
P. S. С сожалением вынуждена доложить, что обстоятельства Джозефа Малдуна мне неизвестны, но я попрошу папу навести справки.
Письмо сестры едкой завистью растеклось внутри меня, прорываясь наружу вспышками дурного настроения.
– Не беспокойтесь так по этому поводу миссис Джонс, – сказал мне муж.
– Как я могу не беспокоиться? Хочу и беспокоюсь.
– Мы поедем в Чикаго и отыщем их.
– Ты это уже говорил.
– В один прекрасный день мы появимся у Эмброзов на приеме в саду в своих костюмах для парусного спорта.
– И в наших миленьких французских муслинах.
– И в наших миленьких французских письмах. – И он поцеловал меня в шею.
– Прекрати!
– Скажи «прекрати» по-французски, и я прекращу.
– А ну прекрати! Немедля.
– Не-а, – протянул Чарли, и я была благодарна ему за упрямство, он отвлек меня от мрачных мыслей и забот родом из прошлого. Когда я перестала смеяться, Чарли помог мне сочинить ответ сестре.
Дорогая Лили,
Прошлый вечер я никогда не забуду, я танцевала немецкий танец на приеме у миссис Кропси на Пятой авеню. Уверяю тебя, дорогая Датч, это сейчас самый модный танец в Нью-Йорке. О, как мне хочется, чтобы вы с Джо приехали ко мне в гости! Мы бы потрясающе провели время!
Мы с Чарли теперь регулярно слали Датч длинные лживые отчеты о нашей роскошной жизни. Ее «приемам в саду» мы отвечали сказками о шарадах и шикарных покупках.
…Мы приобрели великолепную пару гнедых (согласись, красивая масть). Чарлз выбрал чудесный экипаж: салон обтянут кожей, а занавеси штофные…
…Чарлз только что вернулся с приема в клубе «Сенчури», где он обедал с мистером Астором и мистером Эй-Ти Стюартом[56], они расспрашивали Чарлза о его статье «Реконструкция». Мистер Астор придерживается мнения, что в образовательном отношении статья чрезвычайно полезна…
Чарли обеспечивал подробности и крылатые выражения. Стиль его был цветист, а почерк кудряв. Он знал все. Какие клубы упоминать. На какие приемы ходить. Он был ходячей газетой, и типографская краска у него на руках только доказывала это. Но он еще не работал в качестве репортера, просто наборщик и перекати-поле, почасовик по вызову, раза два в неделю, ставка двадцать два цента в час. Его обличи тельный репортаж из Томбс канул в Лету. Некоторые издатели, надутые болтуны, прочли рукопись и вынесли вердикт: да кому интересны заключенные? Это не для массового читателя. Недели через две «Гералд» опубликовала «Разоблачения» под другим именем, причем больше половины текста было сперто из рукописи Чарлза Г. Джонса.
Так что Чарли остался в печатниках. Заработок его никогда не превышал двух долларов в день. Но он продолжал писать. Я им еще покажу, повторял он, они еще пожалеют. Как печатник он был уже почти знаменит. Он частенько заходил в книжные лавки, посещал распивочные и прочие пристанища поэтов и бунтарей. Домой возвращался с разговорами о Разуме, Романтизме и Стоицизме. Вне себя от ревнивых подозрений, я находила единственное утешение в мысли, что шлюхи не беседуют о столь высоких материях, так что Чарли, пожалуй, говорит правду, будто всю ночь проспорил с философами и литераторами. Казалось, он пишет не переставая. Наша комната была вся завалена его писаниной, обрывками, клочками, исписанными его рукой. Он практиковался на всем. Даже на письмах к Датч.
– Напишу ей, что на обед у нас были голуби с трюфелями, – сказала я. Меню наших обедов и перечень моих нарядов прямо из «Ледис Бук» я Чарли предоставила. – Напишу, что я таскаю палантин из перьев марабу и патентованные бальные туфли.
– НОШУ, студенточка, – сказал муж, – не ТАСКАЮ. Говори, как культурные люди.
Он все старался переделать меня в аристократку, уверял, что я толстуха, и заставлял краснеть за мой лексикон и грамматику, даже когда мы веселились, сочиняя небылицы о нашей великосветской жизни.
Датч писала мне каждые три-четыре недели, очень подробно: про свою гувернантку, про туалеты, про светскую жизнь и про свою инфернальную кузину. Клара здесь, Клара там, Клара, Клара, Клара. Старший брат, Элиот, тоже фигурировал и был ох не промах, хотя, может быть, излишне категоричен. Обо всем на свете у него имелось свое мнение, будь то война или железнодорожные тарифы. Элиот говорит, юные леди в девять вечера должны быть в постели.
Если судить по письмам, сестра была куда старше четырнадцатилетней. Как я скучала по ней!
Богатый коктейль историй из Большого Яблока, которым мы щедро пичкали Датч, не мог изменить сути: в письмах сестры была правда, а в моих – сплошное вранье. Зависть злокачественной опухолью разрасталась в душе, будто плесень в сыре. При моем статусе служанки и ученицы акушерки я отчаянно завидовала нашей Белль из Чикаго. Я скучала по своей сестре Датч и не питала теплых чувств к этой Лили. И я ненавидела кузину Клару. Я хотела знать, где Джо. Он вырос, превратился в сорванца в коротких штанишках и с волосами цвета нью-йоркского кирпича. Из такого кирпича построен и дом, в котором Джо родился. Он не помнит своей фамилии Малдун, не знает слова Carrickfergus[57], ведать не ведает о королях Лурга и их наследниках. Мне так хотелось увидеть его милое лицо. Узнаю ли я его? Джо и сестра столько значили в моей жизни, что муж наобещал невероятное, только бы я улыбнулась.
– Мы найдем их обоих, – прошептал Чарли и накрутил себе на палец завиток моих волос. – И Датч найдем, и Джо.
– Когда?
– Как только накопим денег на билеты.
Но нам едва хватало на оплату квартиры. Мы экономили на всем и старались жить только на те деньги, что Чарли зарабатывал в качестве разъездного репортера: два дня работы – одна неделя, три дня – следующая. Придется ждать два с лишним года, пока не кончится срок моего ученичества у Эвансов, и тогда я получу обещанные миссис Эванс деньги. Мы с Чарли прикинули, что мне причитается тысяча долларов.
– Когда получишь денежки, – пропел Чарли, – от души нажремся пирога со свининой, да-да, от всей души.
Но денег я не дождалась. Как и пирога со свининой. Я получила пригоршню таблеток и справочник рецептов. Оскорбленная, я не ведала, что это наследство потянет на целый сундук дублонов с Варварского Берега[58].
Книга четвертая
Полезная жена
Глава первая
Наследство
Весной 1866-го мне исполнилось девятнадцать, и моя учительница миссис Эванс умерла во сне. Боженька прибрал, сказала миссис Броудер, хотя мы знали, что вину скорее следует возложить на пузырек с «Целебной сывороткой», что денно и нощно дежурил у нее на ночном столике. После похорон доктор Эванс вызвал меня к себе и сообщил, что в моих услугах он более не нуждается. Дом на Чатем-стрит он продает торговцу коврами, а сам скоро переберется к сестре, миссис Фентон, в Йорквилль. Я понадеялась, что фургон с пивом с пивоварни Рупперта, что на Третьей авеню, переедет его за то, в какой манере он выдал мне и миссис Броудер расчет.
Я стояла перед ним в библиотеке. Доктор снял очки и протер глаза.
– Доктор, так как же все-таки будет с моим жалованьем? – наседала я.
– Эти пять лет ты находилась у нас на полном пансионе. Крыша над головой и стол. Под руководством миссис Броудер ты изучила домоводство.
– Эти навыки известны всем, – возразила я. – За них не платят в звонкой монете.
– Ты теперь замужняя женщина. Живешь с собственным мужем.
Доходов моего мужа едва хватало на оплату комнаты размером с чайное полотенце на задворках Визи-стрит. Крыша там протекала, в стенах шуршали крысы, уборная располагалась во дворе. В соседях у нас проживало семейство цыган, и скандалы за стенкой не утихали ни днем ни ночью. Запах их едких приправ проникал во все щели и намертво въедался в волосы. Мне хотелось покинуть это место. Мне хотелось хотя бы еще одно платье. Мне хотелось лакомиться голубями в «Дельмонико»[59], смотреть спектакли в Театре Нибло[60], отправиться на поезде в Филадельфию и Чикаго и разыскать пропавших Малдунов.
– Год тому назад миссис Эванс пообещала, что жалованье мне выплатят целиком при окончательном расчете, когда я уйду со службы. Она пообещала это моей маме, когда та лежала при смерти.
– Жалованье? – переспросил он очень мягко. – Миссис Эванс не была в здравом уме.
– Ум у нее был достаточно здрав, чтобы недели за две до того принять ребенка миссис Дивайн, достаточно здрав, чтобы в свое последнее воскресенье играть в вист, и, наконец, достаточно здрав, чтобы обещать мне жалованье, когда буду уходить со службы.
Он заморгал, точно черепаха.
– Боюсь, денег нет. Все ушло на оплату долгов. – Он протянул мне двадцать долларов и уведомление об увольнении.
Оказалось, старый хрыч был азартным игроком. Так называемые непредвиденные медицинские расходы на самом деле оказались расходами на скачки в Джером-парке. Миссис Броудер докопалась до фактической подоплеки дела, когда он резко срезал ей жалованье, не заплатив сразу за четыре месяца.
– Это несправедливо! – едва не плакала она. – Но мыто свое еще возьмем, правда, Энни?
Упаковывая ящики и увязывая узлы, мы работали чрезвычайно быстро, времени зря не теряли. В моих мешках оказались бушель яблок и двенадцать банок варенья, баранья нога и картошка из подвала, а еще сковорода, сито и добрая половина платьев миссис Эванс, ее шалей и прочей галантереи. Остальная часть моего наследства была так или иначе связана с господской частью дома и клиникой: шестнадцать простыней со следами крови, четыре одеяла, жестянка из-под сахара, венчик. Из библиотеки я взяла «Арабские ночи» и «Женские болезни» д-ра Ганнинга. Из клиники забрала «Присыпку от зуда», «Алоэ» и три склянки «Лунного средства для регулировки женской физиологии», а также связку медицинских инструментов, спринцовку миссис Эванс, ее колбу и дневник с рецептами.
– Что это за рецепты? – спросил позже Чарли. – Ты собираешься меня отравить?
– Не бери в голову, – отмахнулась я и сунула пухлый блокнот в ящик комода.
Теперь я поднималась по утрам и отправлялась на поиски работы. Я могла отгладить плиссе, покрасить печь, выстирать белье с синькой. Я могла отварить говядину и приготовить пудинг из телячьего рубца, замоченного в вине. Я могла наизусть прочесть псалом Давидов. А еще я могла перевязать грудь кормящей женщины так, что молоко у нее иссякнет. Пропальпировав живот, я легко определяла срок беременности. Вооруженная только знаниями, я ходила от двери к двери, обошла весь Вашингтон-сквер. Недели хождения и стука – и все двери проверены. За каждой уже имелись свои горничные и девочки для беготни по магазинам, и ни одна из них не горела желанием сменить работу.
В нашей мрачной комнате, глядя на кривобокую кастрюльку для рагу, я впадала в отчаяние.
– Нам судьбой уготовано прожить всю жизнь в ящиках для угля, – пожаловалась я как-то ночью Чарли. Он лежал, положив руку на мою правую грудь, его мощные волосатые ноги прижимались к моим ногам. – Мы сейчас не богаче, чем в день нашей встречи.
– У тебя есть кое-что, – Чарли показал, что именно, – за что платить не надо. Все что захочешь, и забесплатно. Если мы когда-нибудь сумеем это продать, мы будем королями.
– Намекаешь, чтобы твоя собственная жена в шлюхи подалась?
– Никогда! Я только хочу сказать, миссис Джонс, я бы купил у тебя все, что ты пожелала бы продать.
– Так продавать-то нечего.
– Продай книги, которые стащила у доктора.
– После того как я их продам и потрачу деньги, я сделаюсь беднее церковной крысы.
P. S. С сожалением вынуждена доложить, что обстоятельства Джозефа Малдуна мне неизвестны, но я попрошу папу навести справки.
Письмо сестры едкой завистью растеклось внутри меня, прорываясь наружу вспышками дурного настроения.
– Не беспокойтесь так по этому поводу миссис Джонс, – сказал мне муж.
– Как я могу не беспокоиться? Хочу и беспокоюсь.
– Мы поедем в Чикаго и отыщем их.
– Ты это уже говорил.
– В один прекрасный день мы появимся у Эмброзов на приеме в саду в своих костюмах для парусного спорта.
– И в наших миленьких французских муслинах.
– И в наших миленьких французских письмах. – И он поцеловал меня в шею.
– Прекрати!
– Скажи «прекрати» по-французски, и я прекращу.
– А ну прекрати! Немедля.
– Не-а, – протянул Чарли, и я была благодарна ему за упрямство, он отвлек меня от мрачных мыслей и забот родом из прошлого. Когда я перестала смеяться, Чарли помог мне сочинить ответ сестре.
Дорогая Лили,
Прошлый вечер я никогда не забуду, я танцевала немецкий танец на приеме у миссис Кропси на Пятой авеню. Уверяю тебя, дорогая Датч, это сейчас самый модный танец в Нью-Йорке. О, как мне хочется, чтобы вы с Джо приехали ко мне в гости! Мы бы потрясающе провели время!
Мы с Чарли теперь регулярно слали Датч длинные лживые отчеты о нашей роскошной жизни. Ее «приемам в саду» мы отвечали сказками о шарадах и шикарных покупках.
…Мы приобрели великолепную пару гнедых (согласись, красивая масть). Чарлз выбрал чудесный экипаж: салон обтянут кожей, а занавеси штофные…
…Чарлз только что вернулся с приема в клубе «Сенчури», где он обедал с мистером Астором и мистером Эй-Ти Стюартом[56], они расспрашивали Чарлза о его статье «Реконструкция». Мистер Астор придерживается мнения, что в образовательном отношении статья чрезвычайно полезна…
Чарли обеспечивал подробности и крылатые выражения. Стиль его был цветист, а почерк кудряв. Он знал все. Какие клубы упоминать. На какие приемы ходить. Он был ходячей газетой, и типографская краска у него на руках только доказывала это. Но он еще не работал в качестве репортера, просто наборщик и перекати-поле, почасовик по вызову, раза два в неделю, ставка двадцать два цента в час. Его обличи тельный репортаж из Томбс канул в Лету. Некоторые издатели, надутые болтуны, прочли рукопись и вынесли вердикт: да кому интересны заключенные? Это не для массового читателя. Недели через две «Гералд» опубликовала «Разоблачения» под другим именем, причем больше половины текста было сперто из рукописи Чарлза Г. Джонса.
Так что Чарли остался в печатниках. Заработок его никогда не превышал двух долларов в день. Но он продолжал писать. Я им еще покажу, повторял он, они еще пожалеют. Как печатник он был уже почти знаменит. Он частенько заходил в книжные лавки, посещал распивочные и прочие пристанища поэтов и бунтарей. Домой возвращался с разговорами о Разуме, Романтизме и Стоицизме. Вне себя от ревнивых подозрений, я находила единственное утешение в мысли, что шлюхи не беседуют о столь высоких материях, так что Чарли, пожалуй, говорит правду, будто всю ночь проспорил с философами и литераторами. Казалось, он пишет не переставая. Наша комната была вся завалена его писаниной, обрывками, клочками, исписанными его рукой. Он практиковался на всем. Даже на письмах к Датч.
– Напишу ей, что на обед у нас были голуби с трюфелями, – сказала я. Меню наших обедов и перечень моих нарядов прямо из «Ледис Бук» я Чарли предоставила. – Напишу, что я таскаю палантин из перьев марабу и патентованные бальные туфли.
– НОШУ, студенточка, – сказал муж, – не ТАСКАЮ. Говори, как культурные люди.
Он все старался переделать меня в аристократку, уверял, что я толстуха, и заставлял краснеть за мой лексикон и грамматику, даже когда мы веселились, сочиняя небылицы о нашей великосветской жизни.
Датч писала мне каждые три-четыре недели, очень подробно: про свою гувернантку, про туалеты, про светскую жизнь и про свою инфернальную кузину. Клара здесь, Клара там, Клара, Клара, Клара. Старший брат, Элиот, тоже фигурировал и был ох не промах, хотя, может быть, излишне категоричен. Обо всем на свете у него имелось свое мнение, будь то война или железнодорожные тарифы. Элиот говорит, юные леди в девять вечера должны быть в постели.
Если судить по письмам, сестра была куда старше четырнадцатилетней. Как я скучала по ней!
Богатый коктейль историй из Большого Яблока, которым мы щедро пичкали Датч, не мог изменить сути: в письмах сестры была правда, а в моих – сплошное вранье. Зависть злокачественной опухолью разрасталась в душе, будто плесень в сыре. При моем статусе служанки и ученицы акушерки я отчаянно завидовала нашей Белль из Чикаго. Я скучала по своей сестре Датч и не питала теплых чувств к этой Лили. И я ненавидела кузину Клару. Я хотела знать, где Джо. Он вырос, превратился в сорванца в коротких штанишках и с волосами цвета нью-йоркского кирпича. Из такого кирпича построен и дом, в котором Джо родился. Он не помнит своей фамилии Малдун, не знает слова Carrickfergus[57], ведать не ведает о королях Лурга и их наследниках. Мне так хотелось увидеть его милое лицо. Узнаю ли я его? Джо и сестра столько значили в моей жизни, что муж наобещал невероятное, только бы я улыбнулась.
– Мы найдем их обоих, – прошептал Чарли и накрутил себе на палец завиток моих волос. – И Датч найдем, и Джо.
– Когда?
– Как только накопим денег на билеты.
Но нам едва хватало на оплату квартиры. Мы экономили на всем и старались жить только на те деньги, что Чарли зарабатывал в качестве разъездного репортера: два дня работы – одна неделя, три дня – следующая. Придется ждать два с лишним года, пока не кончится срок моего ученичества у Эвансов, и тогда я получу обещанные миссис Эванс деньги. Мы с Чарли прикинули, что мне причитается тысяча долларов.
– Когда получишь денежки, – пропел Чарли, – от души нажремся пирога со свининой, да-да, от всей души.
Но денег я не дождалась. Как и пирога со свининой. Я получила пригоршню таблеток и справочник рецептов. Оскорбленная, я не ведала, что это наследство потянет на целый сундук дублонов с Варварского Берега[58].
Книга четвертая
Полезная жена
Глава первая
Наследство
Весной 1866-го мне исполнилось девятнадцать, и моя учительница миссис Эванс умерла во сне. Боженька прибрал, сказала миссис Броудер, хотя мы знали, что вину скорее следует возложить на пузырек с «Целебной сывороткой», что денно и нощно дежурил у нее на ночном столике. После похорон доктор Эванс вызвал меня к себе и сообщил, что в моих услугах он более не нуждается. Дом на Чатем-стрит он продает торговцу коврами, а сам скоро переберется к сестре, миссис Фентон, в Йорквилль. Я понадеялась, что фургон с пивом с пивоварни Рупперта, что на Третьей авеню, переедет его за то, в какой манере он выдал мне и миссис Броудер расчет.
Я стояла перед ним в библиотеке. Доктор снял очки и протер глаза.
– Доктор, так как же все-таки будет с моим жалованьем? – наседала я.
– Эти пять лет ты находилась у нас на полном пансионе. Крыша над головой и стол. Под руководством миссис Броудер ты изучила домоводство.
– Эти навыки известны всем, – возразила я. – За них не платят в звонкой монете.
– Ты теперь замужняя женщина. Живешь с собственным мужем.
Доходов моего мужа едва хватало на оплату комнаты размером с чайное полотенце на задворках Визи-стрит. Крыша там протекала, в стенах шуршали крысы, уборная располагалась во дворе. В соседях у нас проживало семейство цыган, и скандалы за стенкой не утихали ни днем ни ночью. Запах их едких приправ проникал во все щели и намертво въедался в волосы. Мне хотелось покинуть это место. Мне хотелось хотя бы еще одно платье. Мне хотелось лакомиться голубями в «Дельмонико»[59], смотреть спектакли в Театре Нибло[60], отправиться на поезде в Филадельфию и Чикаго и разыскать пропавших Малдунов.
– Год тому назад миссис Эванс пообещала, что жалованье мне выплатят целиком при окончательном расчете, когда я уйду со службы. Она пообещала это моей маме, когда та лежала при смерти.
– Жалованье? – переспросил он очень мягко. – Миссис Эванс не была в здравом уме.
– Ум у нее был достаточно здрав, чтобы недели за две до того принять ребенка миссис Дивайн, достаточно здрав, чтобы в свое последнее воскресенье играть в вист, и, наконец, достаточно здрав, чтобы обещать мне жалованье, когда буду уходить со службы.
Он заморгал, точно черепаха.
– Боюсь, денег нет. Все ушло на оплату долгов. – Он протянул мне двадцать долларов и уведомление об увольнении.
Оказалось, старый хрыч был азартным игроком. Так называемые непредвиденные медицинские расходы на самом деле оказались расходами на скачки в Джером-парке. Миссис Броудер докопалась до фактической подоплеки дела, когда он резко срезал ей жалованье, не заплатив сразу за четыре месяца.
– Это несправедливо! – едва не плакала она. – Но мыто свое еще возьмем, правда, Энни?
Упаковывая ящики и увязывая узлы, мы работали чрезвычайно быстро, времени зря не теряли. В моих мешках оказались бушель яблок и двенадцать банок варенья, баранья нога и картошка из подвала, а еще сковорода, сито и добрая половина платьев миссис Эванс, ее шалей и прочей галантереи. Остальная часть моего наследства была так или иначе связана с господской частью дома и клиникой: шестнадцать простыней со следами крови, четыре одеяла, жестянка из-под сахара, венчик. Из библиотеки я взяла «Арабские ночи» и «Женские болезни» д-ра Ганнинга. Из клиники забрала «Присыпку от зуда», «Алоэ» и три склянки «Лунного средства для регулировки женской физиологии», а также связку медицинских инструментов, спринцовку миссис Эванс, ее колбу и дневник с рецептами.
– Что это за рецепты? – спросил позже Чарли. – Ты собираешься меня отравить?
– Не бери в голову, – отмахнулась я и сунула пухлый блокнот в ящик комода.
Теперь я поднималась по утрам и отправлялась на поиски работы. Я могла отгладить плиссе, покрасить печь, выстирать белье с синькой. Я могла отварить говядину и приготовить пудинг из телячьего рубца, замоченного в вине. Я могла наизусть прочесть псалом Давидов. А еще я могла перевязать грудь кормящей женщины так, что молоко у нее иссякнет. Пропальпировав живот, я легко определяла срок беременности. Вооруженная только знаниями, я ходила от двери к двери, обошла весь Вашингтон-сквер. Недели хождения и стука – и все двери проверены. За каждой уже имелись свои горничные и девочки для беготни по магазинам, и ни одна из них не горела желанием сменить работу.
В нашей мрачной комнате, глядя на кривобокую кастрюльку для рагу, я впадала в отчаяние.
– Нам судьбой уготовано прожить всю жизнь в ящиках для угля, – пожаловалась я как-то ночью Чарли. Он лежал, положив руку на мою правую грудь, его мощные волосатые ноги прижимались к моим ногам. – Мы сейчас не богаче, чем в день нашей встречи.
– У тебя есть кое-что, – Чарли показал, что именно, – за что платить не надо. Все что захочешь, и забесплатно. Если мы когда-нибудь сумеем это продать, мы будем королями.
– Намекаешь, чтобы твоя собственная жена в шлюхи подалась?
– Никогда! Я только хочу сказать, миссис Джонс, я бы купил у тебя все, что ты пожелала бы продать.
– Так продавать-то нечего.
– Продай книги, которые стащила у доктора.
– После того как я их продам и потрачу деньги, я сделаюсь беднее церковной крысы.