Моя любимая сестра

Я не поеду домой, не отдохну и не приведу свою жизнь в порядок. Я больше никогда не вернусь домой. Тянусь через стол и накладываю себе салат из огромной керамической миски. Эти сучки пробудили у меня аппетит.

– Почему в шоу никогда не было женщины старше тридцати четырех? – не отступаю я.

Джесси разводит ладонями, словно я над ней прикалываюсь.

– Я не знаю. Извините, леди – и я собиралась сказать «джентльмен», но скажу просто «Винс», – что Стефани настроена испортить вам воскресенье. – Джесси поворачивается ко мне, превращаясь в разумного человека, которому поручено укротить сумасшедшую. – В нашем шоу никогда не было женщины старше тридцати четырех, потому что это шоу о поколении женщин двухтысячных, которые достигли удивительных высот без поддержки мужчины.

– Тридцатичетырехлетние и есть поколение двухтысячных, – обрушиваюсь я на нее. – И через год тридцатипятилетние будут поколением двухтысячных, и через год еще и так далее. Это же так просто. – Победоносно улыбаюсь. – Попробуй еще раз.

Джесси спокойно улыбается в ответ.

– Ладно, тогда оговорилась. Это шоу о молодых женщинах, которые достигли удивительных высот без поддержки мужчины. Так тебе больше нравится?

– О, определенно. – Ковыряю латук вилкой. Листья его пушистые, зеленого цвета. Это латук богачей, и он чертовски вкусный. – Ближе к тому, куда я веду. Так после тридцати четырех ты уже не молод?

Джесси с жалостью склоняет голову набок.

– Ты – нет. Извини, если тебя пугает эта реальность, но о тебе это говорит больше, чем обо мне. Мне сорок шесть, и я горжусь своим возрастом. – Ну конечно, ты же отмечаешь дни рождения при выключенных камерах. – Я горжусь тем, что обеспечиваю молодых женщин поддержкой, чтобы они оказались там, где я нахожусь сегодня. Тебе нужно перейти к следующему этапу с изяществом и гордостью. Великодушно передать эстафету.

– Я ничего никому не могу передать. Я чертова прокаженная. Никто не возьмет то, к чему я прикасалась.

– Мне жаль, – вполне искренне отвечает Джесси. – Но это последствия твоих дел, не моих.

Нанизываю креветку и засовываю целиком в рот, прямо с хвостом, ощущая себя Дэрил Ханной в «Всплеске». Я не могу дождаться, когда выскажу всем им правду. Терпеть больше нет сил.

– Это последствия твоих дел, – рычу я, расплевывая по столу розовые кусочки панциря креветки. Джен прикрывает рукой тихую отрыжку. – Ты знатно усложнила проблему, с которой, как утверждаешь, ведешь борьбу. Ты хлопаешь сама себя по чертовой спине и распинаешься перед The New Yorker, что шоу собственноручно рассеивает стереотип, будто женщины – соперничающие, коварные гарпии, и в то же время строишь из себя Замбони, сталкивая нас на чистом льду. Женская драка! Примирение. Женская драка! Примирение. Вот какие ты отдаешь нам приказы и становишься все богаче и богаче, пока мы все больше и больше теряем крови. Произносишь напутственные речи в Йеле о несправедливом разрыве в оплате труда и призываешь женщин просить повышения – потому что вы не получаете того, чего не просите, верно? – а потом увольняешь нас, когда мы следуем твоему же бесполезному совету. Ты настраиваешь нас на неудачу, и когда это происходит – в бизнесе, в отношениях, в продлении молодости!!! – мы тебе больше не нужны. Ты разве не понимаешь, какой пример подаешь, когда решаешь, что наш расцвет прошел? У какой из покинувших шоу женщин дела стали лучше? Это не платформа для старта, это чертово массовое захоронение тридцатичетырехлетних женщин.

Поднимаюсь и иду к машине Джен с вонючими подмышками и холодным сердцем. Жаль, камеры не записали мою речь – я несколько недель над ней трудилась, – но я сделала все возможное с тем материалом, что имелся на руках, и на этот раз все будет идеально.

Следующую часть я сотни раз прокручивала в голове, запустив план ухода. Только я не учла один фактор – болвана, за которого вышла замуж. Не учла, что он окажется здесь, побежит за мной, вероятно, думая, что я прямиком поеду в офис New York Times и суну видео под нос Гари. Он хватает меня за руку, разворачивает, прижимает к груди и пытается засунуть руки в мои карманы, выискивая телефон. Позади нас все орут, прося Винса меня отпустить. Тупые мочалки. Они не хотят, чтобы Винс меня отпускал. Впиваюсь зубами в его запястье и давлю, пока кожа не сдается с удовлетворительным треском. Винс кричит, его хватка чуть слабеет, и мне удается высвободиться.

Бросаюсь за руль «Теслы» Джен и нажимаю кнопку на ключах, чтобы запереть машину, но передняя пассажирская дверь все равно распахивается. Черт тебя дери, Илон Маск, и все твои инновационные штуки. Пытаюсь разогнаться, пока Винс не залез внутрь, но ему удается закинуть свое тело вдоль передних сидений, локти оказываются на моих коленях, а голова – между грудью и рулем. Пассажирская дверь хлопает, как крыло, когда я направляю машину на стол для пикника, нацеливаясь на фашистский режим, хотя больше всего мне хочется размазать Джесси по ее подвергающейся эрозии лужайке.

– Ты вконец спятила! – вопит Винс и хватает руль поверх моих рук, заставляя меня свернуть, свернуть, свернуть – черт, черт, черт – от моих визжащих и разбегающихся в стороны целей. Он может контролировать направление, но не скорость, пора использовать план «В», «Г», «Д»?.. Я уже потеряла счет. Давлю педаль газа в пол, Винс неосознанно направляет нас к краю, к бунтующему океану. Не так я этого хотела – я хотела забрать с собой всех мочалок до последней, – но, когда колеса отрываются от земли, я напоминаю себе, что лучшее – враг хорошего. Лучшее – враг хорошего. Лучшее – враг…





Часть 4

Монтаж




Глава 22

Келли, август 2017 года




Офицер – мой ровесник, но иногда называет меня «мэм». Его обручальное кольцо из черного силикона, какое надевают в спортзал или на пляж, чтобы уберечь настоящее от пота и песка. Он в хорошей форме, и от него немного пахнет. Похоже, я прервала его воскресную пробежку по пляжу. Точнее, не я. Стефани.

– О чем за столом спорили Стефани и Винс?

– Эм, – мычу я, засовывая руки под бедра. Я упомянула о дочке и не хочу, чтобы он заметил мои пустые пальцы и узнал, что я не замужем. Мне нужно, чтобы меня воспринимали как честного и надежного члена общества, а у некоторых свои мысли насчет незамужних матерей. Не то чтобы все эти годы я беспокоилось, как выглядит то, что у меня есть ребенок, но нет мужа, времени как-то особо не было. Что было, то было, пока не появилось шоу и не превратило одинокое материнство в тщательно обдуманный выбор. Шоу. Переживет ли оно это? Хочу ли я, чтобы оно пережило? «Да, очень», – понимаю я, и эта мысль отдается эхом позора.

– Все знали, что Винс неверен Стеф, – сказала я, приняв позицию внимательной и милой женщины, той, что вы склонны верить. – И мне кажется, Стефани всегда это знала, но смотрела в другую сторону до недавнего времени, когда решила, что с нее хватит.

– Произошло что-то необычное, отчего она могла сорваться?

Да, офицер, но вы не сможете это доказать, ведь телефон Джесси очень кстати оказался на дне бассейна, когда она в безумном порыве пыталась уйти с дороги Стефани. «Мы единственные, кто это смотрел», – тихо сказала мне она, когда остальная съемочная команда и актеры сбились в маленькие группы поддержки, успокаивая друг друга и ожидая приезда «Скорой» и береговой охраны. «Мужчина напал на женщину, и она заехала в океан, пытаясь от него сбежать!» – так сообщила Джесси диспетчеру, набрав на моем телефоне 911. Это была одна из возможных версий, но опрометчиво писать историю по явно предвзятому толкованию человека. Я до сих пор прокручивала в голове разные сценарии, пытаясь для себя решить, что произошло. Стефани просто пыталась убраться от нас подальше и потеряла в борьбе ориентацию? Хотела убить себя в лучах славы, а Винс просто встал на пути? Или, с содроганием подумала я, она приехала сюда с намерением забрать нас всех с собой?

Я не могла на это смотреть. Так что осталась с Джесси. Лорен и Джен подошли к обрыву вместе с несколькими членами съемочной команды. Лорен с душераздирающим воем упала на колени, когда увидела аварию. Джен шикнула на нее. Марк принялся успокаивать Лорен и стонать в агонии, что показалось мне странным. Он не был близок со Стефани или Винсом, которые, я не сомневалась, были мертвы, стали кормом для акул вместе с телефоном Стефани и GoPro, в котором хранились доказательства интрижки Бретт с Винсом. «Ты хочешь, чтобы все узнали, что Бретт не лесбиянка?» – спросила Джесси с глазу на глаз на своей лужайке, и я безмолвно покачала головой. Я знала, что Стефани тронулась умом, но не понимала, насколько. «Тогда, если зайдет речь, скажи, что была запись с доказательством их интрижки», – велела Джесси. Я посмотрела на нее расфокусированным взглядом. «Запись с интрижкой Бретт и Стефани, – пояснила она, хотя я и так ее поняла. – Я перебила Стефани до того, как она сообщила, что было на записи. – Это не на камеру. Как думаешь, Бретт предпочла бы интрижку со Стефани или с Винсом? Она была одинока, когда это произошло. Технически она не сделала ничего плохого. Нет! Не пиши ей! – Джесси вырвала телефон у меня из рук. – Нельзя ничего писать. Твой телефон могут истребовать в суд в качестве доказательства». Поэтому я позвонила Бретт. Тридцать раз, но она так и не ответила. Она злилась на меня. Это месть.

Не знаю, смогу ли нагло соврать офицеру, поэтому молюсь, чтобы он не спросил, была ли у Бретт с кем-то интрижка.

– Стефани однозначно не оправилась от того, что случилось с ее книгой, – туманно отвечаю я на его вопрос.

Офицер не совсем меня понимает.


– Ее книгой? Она написала книгу?

– Это Стефани Клиффордс, – отвечаю я, но он не выдает никаких эмоций. – Она очень успешный автор.

Я выпрямляюсь, ощущая нелепое чувство унижения от лица Стефани. Она мертва. Возможно, пыталась убить тебя. Возможно, пыталась убить Лайлу в Марокко!

– Она написала мемуары о своем детстве, – продолжаю я. – Недавно. Они стали бестселлером. Понравились людям. Но несколько недель назад выяснилось, что в них она о многом соврала. И она потеряла все – издателя, фанатов, Винса.

– Винс ее бросил?

И опять иррациональный порыв защитить честь Стефани:

– Это она от него ушла. Выгнала его. Последнее, что я слышала, – она вручила ему бумаги на развод.

Офицер что-то записывает. Он ничего не писал с тех пор, как привел меня сюда, полагался только на диктофон.

– Ваша сестра всплывала в ссоре?

У меня сжимается горло. «У нас получится, – заверила меня Джесси, когда сирены зазвучали ближе и я начала дрожать. – Я знаю начальника полиции. И сделаю все, чтобы защитить вас с Бретт».

– Моя сестра всплывала в разговоре, – деликатно отмечаю я. – Винс отпустил комментарий, что Бретт ему угрожала. Из ревности, что у Стефани кто-то есть, и она хотела, чтобы та осталась одна, как и сама Бретт.

– Ваша сестра разве не была помолвлена?

– Она сейчас помолвлена. Но он говорил о том периоде, когда она… – я резко замолкаю.

«Ваша сестра разве не была помолвлена?» Почему он говорит о моей сестре в прошедшем времени?

– Вы не могли бы еще раз навести справки? – прошу я его. – О Бретт? Я пыталась с ней связаться, но, видимо, здесь плохо ловит. Не хочу, чтобы она узнала об этом из новостей. Вы не знаете, это попало в новости? – Провожу пальцем по телефону, чтобы в сотый раз проверить специально отобранные главные новости, но заголовки лишь рассказывают об урагане Харви. Мысленно делаю пометку поговорить с Бретт по возвращении домой – об участии в благотворительном велопробеге, чтобы собрать деньги для Хьюстона.

Офицер прокашливается в кулак.

– Я проверю, как только мы закончим. – Он крутит силиконовое кольцо большим пальцем. – Расскажите, как Стефани и Винс оказались в машине Дженнифер Гринберг.

Я киваю. Конечно. Конечно, он должен был задать этот вопрос.

– Стефани стало противно от такого разговора и того, как он говорил о моей сестре. Он назвал ее толстой, чего нельзя делать – никогда, – тем более за столом с кучей женщин. Она просто хотела сбежать от него. Не думаю, что она ясно мыслила. Она поднялась из-за стола, и он последовал за ней. Вцепился в нее.

– Так все переросло в физическое действие?

Я решительно киваю, радуясь, что не пришлось врать ему об этом.

– Кто-нибудь пытался это остановить?

– Конечно, мы пытались его остановить! – Его, не «это». Почему мужчины тупеют, когда дело доходит до насилия над женщинами? – Мы кричали ему отпустить ее, а потом начали подниматься, и он отпустил. Тогда она рванула к машине, но он побежал за ней и бросился на пассажирское сиденье. – Я демонстрирую это, расправив руки, как летящий Супермен. – Вот так. Животом вниз, растянувшись на оба сиденья. И Стефани поехала. Его дверь все еще была открыта, и мне кажется, она подумала, что может выкинуть его из машины. Но он схватился за руль. – Снова демонстрирую. – Они ехали прямо на нас. И как будто боролись за руль.

– Она могла нажать на тормоз, – выдвигает предположение офицер.

«Она могла нажать на тормоз». Она могла не надевать такую короткую юбку. Она могла не подниматься в его комнату. Она могла не смеяться над ним и не заставлять его чувствовать себя ничтожным. В этом утверждении присутствует беспечность, маскулинность, которая тут же меня направляет. Когда я снова заговариваю, мой голос другой. Он полон решимости.

– Она была напугана. Когда боишься за свою жизнь, не думаешь и не действуешь рационально. Мне кажется, она думала, что он пытается ее убить. – Она так думала? Да и важно ли это? – Уверена, она пыталась повернуть руль, чтобы не наехать на нас, оставить в живых. – Мой голос стал хриплым и эмоциональным, возможно, в скорби по мечтам о крепкой дружбе, в существование которой мы все хотели бы верить. Что мы все заботимся друг о друге, идем на большие жертвы друг ради друга.

Офицер встает, его обеспокоило мое переживание.

– Вам что-нибудь принести? Может, воды?

– Да, – киваю я. – И узнайте, слышно ли что-нибудь от моей сестры?

– Подождите минуточку, – отвечает он, закрывая дверь.

В ожидании проверяю, не ответила ли Бретт на мою антологию жестоких сообщений.

«Ничего не пиши», – велела Джесси, но когда все звонки остались без ответа, я прибегла к вербальной взбучке. Даже если мой телефон изымут, в этой сестринской ссоре нет никакого подтекста. «Ты упрямая чертова тряпка, – написала я. – Знаю, что ты на меня злишься, но ПРОИЗОШЛО КОЕ-ЧТО ВАЖНОЕ, так что проглоти свою гордость и перезвони мне, блин». «Наказываешь меня молчанием из-за того, что я намекнула на настоящую причину, по которой ты не должна выходить за Арч? Повзрослей, черт побери, – это я пишу сейчас. – Повзрослей, черт побери! До тех пор не позволю Лайле находиться рядом с тобой». За моей злостью стоит страх. Мне не терпится поговорить с Бретт, рассказать, что на самом деле произошло, и спросить, опасно и глупо ли врать об этом. Спросить, хочет ли она вообще врать об этом. Что, если я скажу, что на той записи были Бретт и Стефани, а она выдаст правду? Могут ли меня за это арестовать? Думаю, могут. У меня есть дочь!

Боже мой! У меня есть дочь. Я должна объяснить эту трагедию двенадцатилетке. Бретт нужна мне, чтобы помочь рассказать это Лайле. Нам надо выступать единым фронтом. Лайла сейчас едет сюда, на север («На восток», – слышится голос Бретт). Наше местное отделение полиции в Нью-Джерси подвезет ее, и офицеры забрали у нее телефон, чтобы она услышала обо всем от меня, а не прочитала в Фейсбуке.

Дверь открывается. Офицер возвращается с Джесси и бутылкой воды. Бутылка запотела, на ней все еще наклеен ценник, который подсказывает, что она не из упаковки. Офицер купил ее для себя («Потому что только мужчины могут быть полицейскими», – снова звучит голос Бретт) и поставил в холодильник, чтобы выпить позже, но теперь отдает ее мне. Мне она нужнее, чем ему. Что-то не так.

– Как ты? – Джесси приседает на корточки и откручивает для меня крышку.

– О, позвольте… – Офицер снова выходит из комнаты, вероятно, в поисках стула.

– Он сообщит тебе, что они не могут сказать наверняка, кто виноват, но это, очевидно, Винс, – быстро шепчет Джесси. Я не понимаю, что она говорит, да и мне все равно. Я только надеюсь получить ответ на один вопрос.

– Вы узнали, где Бретт?