Митральезы для Белого генерала

– Конечно. Вот посмотрите, – взялся Дмитрий за ногу щенка. – У маленьких собачек и лапки такие же, а вот тут смотрите какие лапищи.

Будущий волкодав немного удивился подобной фамильярности и попытался тяпнуть зарвавшегося человека за руку. К счастью, челюсти у малыша были слабоваты, и ничего кроме довольной улыбки прапорщика эта попытка не вызвала.

– Так вам и надо, – не смогла удержаться барышня от смешка.

– Так, а что у нас с нёбом? – продолжил осмотр Будищев. – Как и следовало ожидать, темное. Стало быть, песель у нас злой. Хотя это и так видно. Вон как скалится, зверюга!

– Вот еще! – с ноткой ревности в голосе возразила Люсия, забрав щенка себе на руки. – Он непременно вырастет доброй и воспитанной собакой. Мы поедем с ним в Петербург и…

– Могу себе представить, – ухмыльнулся прапорщик. – Вы видели местных псов? Вот он вырастет еще больше.

– Вы так думаете? Если честно, не хотелось бы, чтобы он походил на здешних собак. Они все какие-то… даже не знаю как сказать. Неприятные, что ли.

– Просто они не доверяют людям. Дело в том, что для мусульман собака – нечистое животное, и они не очень их любят, а дети и вовсе шпыняют почем зря. А вот наши солдаты, напротив, к собакам относятся хорошо и, помяните мое слово, скоро местные гавчики станут нашими союзниками.

– Как вы сказали, гавчики? – засмеялась барышня. – Право, вы такой забавный, когда придумываете эти странные словечки! Может, и впрямь назовем малыша Гавчиком?

«Это ты еще не слышала, как я своим взводом командую», – с усмешкой подумал про себя Дмитрий, но вслух ответил:

– Не слишком подходящее для «воспитанной и доброй собаки» имя, не находите?

– Пожалуй, – задумалась Люсия. – Знаете, у одного из друзей моего отца был дог по прозвищу Лорд. Как вы думаете, подойдет такая кличка малышу?

– Ну, не знаю. Мы все-таки в Азии. Интересно, как будет лорд по-туркменски, сердар?

– Сер-дар, – по слогам произнесла баронесса, как будто пробуя слово на вкус. – А мне нравится!

– Что вам нравится? – добродушно поинтересовался незаметно подошедший к ним Щербак.

– Да вот, Дмитрий Николаевич придумал имя для моего подопечного. Сердар. Как вам?

– Почему бы и нет, – согласно кивнул доктор. – Весьма подходящее имя для собаки. Вот только, чует мое сердце, дражайшая Люсия Александровна, избалуете вы его паче всякой меры.

– Это почему еще? – возмутилась барышня.

– Сердце у вас мягкое, голубушка, – улыбнулся Александр Викторович. – Он еще так мал, а уже сел вам на шею и хвостом виляет.

– Полно вам смущать девушку, – заступился Будищев, вызвав недоуменный взгляд доктора и сестры милосердия. – Это она его, пока он маленький, жалеет. Вот подрастет песель немного, так сразу станет по струнке ходить и честь лапой отдавать. Лучше расскажите, что новенького в мире и его окрестностях?

– Боюсь, – с усмешкой отозвался Щербак, – мои новости уже давно стали старостями. Если хотите узнать что-то свежее, то вам лучше обратиться к капитану Недоманскому. Помните такого?

– Он здесь? – высоко поднял брови прапорщик, как-то выручивший генштабиста в одной щекотливой ситуации.

– Да. Остановился вместе с надворным советником Костроминым.

– Интендантом? – заинтересовался Дмитрий.

– Именно. У них какие-то совместные дела. Один закупает припасы, другой делает вид, что контролирует этот увлекательный процесс.

– А вы хорошего его знаете?

– Недоманского?

– Нет, интенданта.

– Не то чтобы слишком. Так, встречались пару раз по делам службы.

– И что за человек?

– Как вам сказать, – задумался доктор. – Может, помните, Александр Васильевич Суворов говаривал, что чиновника, прослужившего по интендантству десять лет, можно расстрелять без суда и следствия? Это вот как раз про таких, как он.

– Сурово.

– Что поделаешь, граф Рымникский был скор на расправу.

– А что наш друг Недоманский, не играет больше?

– Какое там. Говорят, что до возвращения Скобелева у них каждый день понтировали. Теперь, конечно, этот клуб прикрыт, но, сами понимаете, если что-то делать категорически нельзя, но при этом очень хочется, то…

– Горбатого могила исправит, – усмехнулся прапорщик.

Пока они беседовали, на лице баронессы сменилась целая гамма чувств. Сначала она прислушалась вполне заинтересованно, потом ее хорошенькое личико слегка поскучнело, затем на нем просто появилось выражение досады.


– Господа, если позволите, я оставлю вас, – сказала она, поднимаясь со скамьи.

– Конечно-конечно, голубушка, – с готовностью позволил ей уйти Щербак. – Вы, верно, устали. Ступайте, отдохните.

– Если позволите, я вас провожу, – вызвался Будищев, но порыв его не был оценен.

– Не стоит, мне совсем не далеко, – холодно отказалась баронесса, – разве что Федор пусть доставит этот кувшин.

– Как прикажете, барышня, – с готовностью согласился Шматов. – Нам это пара пустяков.

– Она что, обиделась? – недоуменно спросил Дмитрий ей вслед.

– Весьма вероятно, – отозвался доктор. – Люсия Александровна, как и всякая иная девица в ее возрасте, не слишком любит разговоры, предметом которых не является.

– Неужели? – искренне удивился моряк.

– А вы как думали! Да, она отнюдь не глупа и весьма целеустремленна, но при всем при этом всего лишь женщина и хочет внимания. Странно, конечно, что интерес привлекли именно вы, но тут уж ничего не поделаешь. Чужая душа – потемки, а уж если она еще и дамская…

– О чем вы, Александр Викторович, – поморщился Будищев, – в конце концов, кто она и кто я?

– В том то и дело, друг мой. Здесь в лагере множество блестящих и не очень кавалеров, имеющих чины, благородное происхождение и связи в обществе. С состоянием, правда, за редким исключением, дела обстоят не столь хорошо, но тем привлекательней в их глазах дочь придворного банкира. Любой из этих господ стал бы счастлив, если бы мадемуазель Штиглиц обратила на него хотя бы чуточку своего благосклонного внимания, но бедная девочка отчего-то смотрит только на вас. Какая ирония, не находите?

– Вы это серьезно?

– Нет, что вы! – рассердился Щербак. – Я на старости лет решил податься в скоморохи. Конечно, серьезно. Ведь я вижу, как у нее горят глаза, когда она слышит рассказы о ваших подвигах. Как она ждет вашего прихода. Как рада вашим презентам, наконец!

– Но я, кажется, не давал повода.

– В том-то и дело, черт бы вас побрал! Все господа офицеры смотрят на нее с немым обожанием во взоре, выражая им горячую готовность носить на руках, ну и конечно же распоряжаться богатым приданым. И только вы ведете себя так, будто вам нет до этого всего дела!

– Так оно и есть…

– Дмитрий, умоляю, не лгите мне. Я уже не молод, знаете ли, и кое-что в жизни повидал, так что мне совершенно очевидно, что она вам нравится.

– Ну не без этого, – признал прапорщик.

– Дмитрий Николаевич, голубчик, – с жаром продолжил доктор. – Я знаю, что, несмотря на грубоватые манеры, вы отнюдь не чужды благородства. Прошу вас, оставьте ее. Ведь вы погубите бедную девочку!

Дальнейший их разговор прервало возвращение заметно повеселевшего Федора. Хотя денщик остановился в почтительном отдалении от хозяина, было видно, что его уши напряженно ловят обрывки их разговора, и прапорщик воспользовался моментом, чтобы откланяться.

– Ну, мы, пожалуй, пойдем.

– Всего хорошего.

В расположение морской батареи они возвращались молча. Будищев размышлял над словами Щербака, а Шматов просто шел позади него с довольным видом, как будто только что нашел на дороге червонец.

– Что ты лыбишься, как пришибленный? – обратил на него внимание Дмитрий.

– Я-то? Ничего! – загадочно улыбнулся парень.

– Колись, обормот!

– Да ничего не случилось, – продолжал упорствовать Федька. Однако надолго его не хватило, и он радостно поведал: – От Аннушки письмо получил!

– Только что?

– Нет, еще утром. Просто вспомнил вот.

– Поздравляю!

– Пишет, что все хорошо и у нее, и у Семки со Стешей, они просили тебе кланяться, и госпожа Берг так же.

– Спасибо, – мрачно буркнул в ответ Будищев, очередной раз вспомнивший, что письмо Гесе так и валяется недописанным.

– Хорошая она женщина! – закончил свое повествование Шматов.

– Кто?

– Как кто? – искренне удивился парень. – Гедвига Генриховна, конечно, жена твоя! Даром что из образованных, а добрая и обходительная.

– Феденька, – даже остановился Дмитрий от пришедшей ему в голову мысли, – а кому ты еще про мое семейное положение рассказал?

– Чаво? – перепросил денщик, не осознавший, о чем именно спрашивает его товарищ.

– Я говорю, – терпеливо продолжал прапорщик вкрадчивым голосом, – кому ты, конь педальный, говорил, что мы с Гесей сожительствуем?