Митральезы для Белого генерала

– Что вы хотите найти? – лениво спросил штабс-капитан.

– Да так, – пожал плечами кондуктор. – Не берите в голову.

– Вот и правильно. Посмотрите лучше, какая прекрасная ночь. Звезды мерцают, ветерок прохладный. Если бы не вонь от этого несчастного старика, лучшего бы и желать невозможно. Не находите?

– Нет, – мотнул головой Будищев и добавил вычитанную где-то фразу: – Труп врага всегда пахнет хорошо[25].

– Да вы философ, – засмеялся штабс-капитан. – Скажите, Дмитрий Николаевич, а не приходило ли вам в голову, что эти текинцы, или, как вы их называете, духи, в сущности, борются за свободу своей страны? Да-да, а мы с вами не более чем колонизаторы.

– Бремя белых – нести свет цивилизации, – зевнул в ответ кондуктор.

– А может, к черту такую цивилизацию, если ее надо насаждать штыками и картечью? К тому же, помяните мое слово, весь прогресс ограничится становым приставом и кабаком!

– А бордель будет? – заинтересованно спросил Будищев. – Если да, то все нормально.

– Нет, с вами решительно нельзя говорить ни о чем серьезном, – поморщился Слуцкий. – Вы непременно все сведете либо к похабщине, либо к чему похуже.

– А если серьезно, господин штабс-капитан, – грубо прервал его Дмитрий, – то подберите сопли и припомните того джигита, которого ваши «защитники отечества» давеча убили и ограбили. Мы его еще камнями закидали. Да, кабак, да, городовой, да, чиновник-взяточник. Но вот грабить, убивать и продавать в рабство ваши «патриоты» точно не смогут. По крайней мере, пока снова не станут независимыми.

– О чем вы? – удивился немного сконфуженный офицер, не ожидавший от грубоватого и не слишком хорошо образованного моряка такой отповеди.

Однако не склонный к пустопорожней рефлексии Будищев не стал ему отвечать, а поплотнее запахнулся в свой ватный халат и попытался заснуть.



«Гарнизонная стоянка». Только офицер, много лет прослуживший в армии, может понимать, сколько безнадежной тоски в этой фразе. Приличного общества нет, дам, хотя бы и неприличных, тоже. Все книги зачитаны до дыр, а газеты приходят с таким опозданием, что сведения о криминальных происшествиях во время святочных гуляний становятся известны посреди июльской жары. Что может быть хуже этого? Разве что гарнизонная стоянка в Закаспийском крае. Умножьте все вышеперечисленное на три, и вы получите хоть какое-то представление о жизни в Бами.

Жара. Скука. Из развлечений лишь редкие вечера в офицерском собрании да рассказы о стычках с воинственными туземцами. Последних, впрочем, тоже приструнили. Так что известия о нападениях на транспорты и отдаленные посты не приходили уже целую неделю.

И вдруг как гром среди ясного неба грянуло:

– Едет!

– Как? Уже? Слава тебе, Господи! – раздавалось со всех сторон, и сонная апатия мгновенно сменилась лихорадочным возбуждением.

– Да кто едет-то? – спросит непонятливый, и ответом ему будет гордое имя: – Скобелев!

Да, Белый генерал наконец-то закончил инспектировать линии снабжения и теперь возвращался к своей заскучавшей в диких песках армии.

Не успели нарочные принести эту весть, как только что сонный русский лагерь превратился в разворошенный палкой муравейник. Все куда-то бежали, всем сразу же нашлось дело. Военные приводили в порядок амуницию, интенданты документацию, маркитанты и те постарались прибраться у своих лавок и спрятать подальше залежалый и некачественный товар.

Не остался в стороне от всеобщего возбуждения и госпиталь. Хотя при докторе Студитском там и без того царили чистота и порядок, но все же у больных поменяли белье, а в кибитках лишний раз прибрались и проветрили. На первый взгляд все выглядело если не идеально, то максимально близко к этому, а стало быть, начальник госпиталя мог облегченно вздохнуть и присесть.

– Добрый день, Владимир Андреевич, – поприветствовал его непонятно откуда взявшийся Будищев.

– Добрый, Дмитрий Николаевич, – устало отозвался врач. – Вы к нам какими судьбами?

– Да вот, зашел моего обормота проведать.

– Кого, простите? Ах, вы, верно, про денщика. Шматов, кажется?

– Да-да, про него родимого. Как он?

– Как сказать. Раны все еще не хороши, но уже заживают.

– Да разве же это раны? Так царапины.

– Если бы сразу обработали, были бы царапины. Удивляюсь вам, Будищев. Вы вроде бы человек неглупый и нельзя сказать, чтобы безграмотный. Неужели у вас не нашлось никакого антисептика?

– Нашлось, – пожал плечами кондуктор. – Спирт.

– И что же вам помешало?

– Ничего не помешало. Взял и вылакал, подлец.

– Выпил, что ли?

– Ага. Решил изнутри обработать.

– Понятно. Что тут скажешь, бывает. Ладно, парень он у вас, слава богу, здоровый, крепкий, но на будущее заведите что-то более действенное и менее пригодное к употреблению внутрь. Да хоть настойку йода!

– Вы полагаете, если бы он выпил йод, было бы лучше? – ухмыльнулся Дмитрий.


– А что, мог?

– Да как два пальца… об песок.

– Однако! Ну что же поделаешь в таком случае. Будем лечить, тем более что мадемуазель Штиглиц окружила вашего денщика такой заботой, что лучшего и желать нельзя.

– Вот как?

– Говоря по чести, я поначалу и сам удивился. Но потом Люсия Александровна поведала мне о его поведении во время крушения поезда и прочих обстоятельствах, так что…

– Ладно, доктор, если вы не против, я проведаю этого засранца да побегу дальше. Дел невпроворот.

– Вы поэтому такой нарядный? – иронически изогнул бровь Студитский.

– Что, нравится? – улыбнулся в ответ Будищев, одетый, против обыкновения, в тщательно вычищенный мундир и сапоги, а чехол на кепи просто пугал своей первозданной белизной.

– Очень! Если бы мы не ожидали приезда Михаила Дмитриевича, я бы подумал, что вы собрались свататься к одной из моих подопечных.

– Боже избави! – засмеялся в ответ Дмитрий и пошел к знакомой кибитке.

Внутри импровизированной больничной палаты было чисто и по утреннему времени почти прохладно. Немного похудевший Шматов лежал на деревянной кровати, накрытый вместо одеяла простыней. Завидев товарища, он широко распахнул глаза и сделал попытку приподняться, но тот его остановил.

– Ну как ты?

– Живой покуда, – с постным видом отозвался Федор.

– И кто тебе виноват?

– Простите, Митрий Николаевич. Видать, наказал меня Бог за грехи. Верите ли, спасу нет, как захотелось этого самого, как его… антистрессу, вот.

– Тьфу, блин! Тебе что, кто-то запрещал? Промыл бы раны, а после того лакай во все три горла, пока обратно не польется…

– Не ругайтесь. Я, может, вот-вот богу душу отдам…

– Это вряд ли, – покачал головой Будищев. – Доктор сказал, что ногу тебе оттяпает, и тогда будешь жить… наверное.

– Как это ногу оттяпает? – выпучил глаза Шматов.

– По самые яйца, – охотно пояснил кондуктор, – а может, и вместе с ними. Потому как таким бестолковым лучше не плодиться!

– Да как же это! – резко понялся на кровати Шматов. – Я не согласный без ноги, а особливо без этого… я лучше сбегу!

– Гляди-ка, ожил!

– Чего?!

– Ничего-ничего, лежи. Скоро за тобой придут.

– Шуткуешь? – сообразил, наконец, Шматов, от волнения переставший выкать. – Вот злой ты человек, Граф!

– Ну, раз тебе голову до сих пор не отбил, значит, добрый!

– Напугал, проклятый, – продолжал бурчать Федя, опускаясь на свое ложе. – А я и поверил…

– Другой раз головой будешь думать, паразит. А то пристроился тут в госпитале. Тепло, светло и мухи не кусают.

– Кусают, – печально вздохнул парень. – А еще скучно, даже поговорить не с кем. Карим, ну тот парнишка, что мы в плен взяли, по-русски ни бельмеса. Санитар разве зайдет или госпожа Штиглиц.

– Проведывает, значит?

– Ага. Добрая барышня. Письмо помогла мне написать для Аннушки.

– Письмо? – удивился Дмитрий.

– Ну да. Почта-то работает. Чего же не написать, коли есть кому?

– Вот же, – чертыхнулся про себя Будищев, которому и в голову не пришло написать Гесе или Стеше хоть строчку.

– Не беспокойся, – поспешил успокоить его Шматов. – Я просил отписать, что ты, дескать, службой сильно занят, но просил всем кланяться. И госпоже Берг, и Степаниде Филипповне, и Семке.

– Спасибо, – досадливо буркнул Дмитрий.

– Так не за что, – развел руками Федя.

– А где твой сосед? – поспешил перевести разговор на другую тему Будищев.