Митральезы для Белого генерала

– Рот, хоть завязочки пришей… не обращайте внимания, Петр Васильевич. Кстати, а вы случайно не знаете, где этот мой «спасенный» обитает?

– Случайно знаю. В госпитале, разумеется. Его врачует ваш приятель Студитский. Забавно, не правда ли?

– Что именно?

– Ну как же. И доктор, и пациент обязаны вам жизнью.

– Действительно.

– Вот что, кондуктор, – перешел на официальный тон капитан. – Если желаете посетить госпиталь, то у вас есть час. Затем жду вас в расположении.

– Слушаюсь!



Как это ни прискорбно, но организация медицинской службы никогда не была сильной стороной Русской императорской армии. Причин тому было множество, но главное, пожалуй, в казенном отношении к делу военных властей. Заведовать медиками часто назначались генералы или чиновники, положение которых лучше всего объясняла пословица про «чемодан без ручки». Иными словами, выгнать их было не за что, но и доверить серьезного дела тоже нельзя. Закаспийский отряд до недавнего времени не был исключением, отчего потери от болезней и дурного ухода за больными и ранеными в несколько раз превысили таковые полученные от неприятеля. Достаточно сказать, что во время печально знаменитой экспедиции генерала Ломакина в обозе имелось место только для сорока лежачих, при том, что реальное число больных и раненых превысило две с половиной сотни.

Однако с назначением генерала Скобелева ситуация медленно, но верно начала улучшаться. Во-первых, во всех постах на Атрекской линии были организованы фельдшерские околотки. Во-вторых, резко увеличено количество врачебного персонала, от врачей до санитаров. В-третьих, в Дуз-Олуме и Бами открыты самые настоящие госпитали. Исправляющим должность начальника последнего был назначен доктор Студитский, имевший помимо всего прочего чин коллежского асессора.

Ранение в ухо в ходе знаменитого дела у Бендессен несколько умерило его пыл, так что теперь он не мотался по передовым отрядам в поисках приключений, а занимался своими прямыми обязанностями, то есть врачевал больных и раненых, благо недостатка ни в тех, ни в других не было.

– Рад вас видеть, любезный Дмитрий Николаевич, – поприветствовал он моряка. – Какими судьбами, неужто решили справиться о здоровье спасенного вами мальчика?

– Угадали, Владимир Андреевич. Как он?

– Как вам сказать, друг мой. Нельзя сказать, чтобы совсем уж плохо, однако и обнадежить мне вас нечем. Впрочем, организм молодой и здоровый, даст бог, поправится.

– Ну да, если пациент хочет жить – медицина бессильна! – схохмил по привычке Будищев.

– Но-но-но! – шутливо погрозил ему пальцем врач. – Попадете ко мне, я вам эти слова припомню!

– Все, сдаюсь! – поднял обе руки вверх кондуктор.



Как оказалось, юный текинец расположился в госпитале с определенным комфортом. Народу в просторной кибитке, приспособленной под палату, было совсем немного, жесткая солдатская постель его застелена мягким матрасом, пожертвованным самим доктором Студитским, а уж белые простыни и чистая рубаха с кальсонами и вовсе могли считаться по нынешним временам невообразимой роскошью.

Завидев Будищева, мальчик вздрогнул и попытался принять независимый и гордый вид, но у него плохо получилось. Похоже, что он не знал, что обязан своему спасению этому человеку и потому не чувствовал в себе ни признательности, ни благодарности. Впрочем, Дмитрий тоже не испытывал к пленнику каких-либо добрых чувств, и если бы кто из знакомых вздумал было поинтересоваться, для чего тот спас мальчишку, он вряд ли нашел вразумительный ответ.

– Вот что, любезный, – обратился к служителю из старослужащих солдат доктор. – Нельзя ли перевести мальчику, что его спас от смерти этот господин?

Худощавый санитар неопределенного возраста, прослуживший много лет в Азии и научившийся кое-как говорить на местных наречиях, охотно выполнил приказ и на жуткой смеси туземных и русских слов сказал пациенту что-то в стиле «твоя моя понимай, этот сердар тебя, сукина сына, спас, а ты, падлюка, лежишь и не поклонишься». Во всяком случае, Будищеву послышалось именно так.

Как ни странно, молодой человек, очевидно, понял, что именно ему пытался донести служитель, и, приложив руку к сердцу, пролопотал нечто вроде благодарности. Правда, взгляд его при этом оставался хмурым и нелюбезным, хотя возможно, дело было в болезни.

– Все еще дичится, – добродушно пояснил доктор, оказывавший покровительство пациенту. – Кстати, а вы знаете, что он не из Текинского оазиса, а из Мерва?

– И какая разница? – хмыкнул кондуктор.

– Собственно, никакой, – согласился врач.

– Может, ему фруктов каких или еще чего?

– Хуже от этого точно не будет.

– А я смотрю, персонала у вас немного?

– Это точно. Только санитары да немного фельдшеров. Впрочем, ожидается прибытие нескольких сестер милосердия из общин Красного Креста. Тогда станет легче.

– Угу. И господам-офицерам повеселее, а то им бедолагам пока, кроме охоты да пьянки, и заняться больше нечем.

– А вот это вы напрасно. Правила там весьма строгие и соблюдаются неукоснительно. Я имел честь быть знакомым со многими дамами, избравшими для себя подобную стезю, и могу засвидетельствовать, что у большинства из них – безукоризненная репутация.

– А я разве про дам? – ухмыльнулся Будищев, но не стал дальше спорить, а поспешил откланяться, подмигнув на прощание раненому мальчишке, отчего тот едва не спрятался под шинель, служащую ему вместо одеяла.

Однако не успел он сделать и пары шагов, как пред госпиталем появились новые действующие лица: полковник Вержбицкий в сопровождении своего начальника штаба капитана Мельницкого и подполковника Щербины, а также тот самый знатный туркмен с гордым выражением на лице, прибывший вместе с караваном. Обычно Дмитрий придерживался солдатской мудрости – «держаться подальше от начальства, поближе к кухне», но эта картина пробудила в нем любопытство, и он, устроившись в тени от чудом уцелевшего от участи быть вырубленным на дрова дерева, с интересом наблюдал за происходящим. Доктор Студитский, по всей видимости, немало удивленный подобным визитом, встретил нежданных гостей докладом, затем произошел оживленный разговор через подполковника с туркменом, после чего они дружно проследовали в кибитку, где лежал тот самый мальчик.

– Фига себе, – хмыкнул Будищев, прикидывая про себя, что это все может означать.

– Так точно, вашбродь, – поддакнул незаметно подошедший санитар, недавно игравший роль переводчика.

Надо сказать, лингвистические способности госпитального служителя нисколько не впечатлили кондуктора, но никакого другого толмача рядом не наблюдалось, и Дмитрий все же решил спросить:


– Ты хоть что-то понял?

– Так ить понять-то немудрено, ваше благородие. Ентонт мальчонка, что вы в санитарный обоз приволочь изволили, сын мервского сердара Махмуда-кулихана. Вот, значит, и прислали человека с дарами, чтобы из плена выкупить.

– Выкупить? – сразу же вычленил главное из развернутой речи санитара Будищев.

– Уж как водится. Только господин доктур толкуют, что мальца нельзя пока из госпиталя отпускать, а их высокоблагородие господин полковник и вовсе Скобелева подождали бы. Дескать, пусть он решает.

– Восток – дело тонкое, – подытожил кондуктор. – Хотя постой, он же вроде погиб?

– Кто?! – изумился собеседник.

– Ну этот, Кули-хан, мать его!

– Как есть погиб, – согласно кивнул солдат.

– Кто же тогда выкуп прислал?

– Да кто их разберет, ваше благородие, одно слово, басурмане!

– Я еще не благородие.

– Какие ваши годы, еще будете.

Неожиданная информация заставила Будищева крепко задуматься. Непонятно зачем спасенный мальчишка на глазах из обузы переквалифицировался в потенциально ценный актив. Только непонятно, как его перевести в звонкую монету? Тем более что начальство, судя по всему, имеет на мальчонку свои виды. Если его покойный папаша был и впрямь большой шишкой в Мерве, возможно, осталась еще не менее влиятельная родня. И если на нее надавить…

– К черту, – махнул рукой Дмитрий, – я на этом матче все равно – центральный отпадающий!



Впрочем, события только начинали разворачиваться. Уже наступил вечер, когда в палатку к Будищеву неожиданно заявились подполковник Щербина вместе все с тем же давешним знатным туркменом. Следом за последним тащился слуга с небольшим свертком.

– Здравия желаю вашему высокоблагородию! – вытянулся ошарашенный Шматов, по привычке относящийся к любому начальству с невообразимым почтением.

– Здорово, братец, – с покровительственной улыбкой отвечал ему офицер. – А что, господин подпрапорщик[21] у себя?

– Здравствуйте, господа, – вышел из палатки Будищев и, окинув быстрым взглядом незваных гостей, распорядился: – Феденька, сообрази нам чаю!

Стульев у него, разумеется, не было, более того, во всем Бами они нашлись бы только в штабе отряда, да в импровизированном клубе, устроенном в большом сарае, где вечерами собирались господа-офицеры поиграть в карты или бильярд. Но гости оказались нетребовательными и с удовольствием разместились на постеленных на полу коврах, а слуга-туркмен застыл чуть поодаль на корточках.

По счастливому стечению обстоятельств чайник уже стоял на углях, и верному денщику оставалось лишь бросить в него заварку, после чего подавать гостям. Те приняли угощение как должное и охотно выдули по нескольку местных чашек, именуемых пиалами и представлявших собой что-то вроде глубоких блюдец. Знатный туркмен по обычаям своего племени пил чай соленым и с молоком, русские напротив предпочли сахар, но в любом случае все гости остались довольными проявленным к ним вниманием.

– Господин Будищев, – перешел к делу подполковник, – позвольте представить вам Ибрагим-бека. Он родом из Мерва и служил покойному Махмуд-Кули-хану, а к нам прибыл с одной деликатной миссией.

– Выкупить из плена мальчишку, – проявил осведомленность Дмитрий.

– Совершенно верно, – кивнул Щербина.

– И много предлагает?

– Достаточно, – тонко улыбнулся офицер.

Иван Григорьевич Щербина был в Закаспийском крае человеком известным. Долго прослужив в этих местах, он был одним из немногих армейских офицеров постаравшихся изучить быт и обычаи местных племен, выучил их язык и завел среди аборигенов множество друзей. Стоит ли удивляться, что вскоре он стал незаменимым в деле переговоров о закупке верблюдов, найме погонщиков и тому подобных вещах.

К тому же, в отличие от чиновников военного ведомства, считавших местных киргизов и туркмен чем-то вроде своей законной добычи, он никогда не обманывал простодушных жителей пустыни, отчего те в свою очередь желали иметь дело только с ним. Все это, разумеется, вызывало ненависть интендантов, распускавших слухи о нечистоплотности подполковника, якобы завышавшего закупочные цены и клавшего разницу себе в карман.

Обо всех этих подробностях и слухах Будищев был прекрасно осведомлен и теперь с интересом наблюдал за офицером, пытаясь понять, зачем тот пришел и чего хочет добиться.

– Повезло же кому-то, – ухмыльнулся Дмитрий. – Выкуп получат. Или наше начальство чем другим возьмет?

– Вы правы, – не стал спорить офицер. – Командование надеется, что открывшиеся обстоятельства помогут удержать жителей Мерва от помощи текинцам, ослабив таким образом последних. И будьте покойны, если все получится, один беспокойный моряк, проявивший столько человеколюбия, не останется без награды.

– Медаль на шею дадут? За спасение утопающих…

– Ха-ха-ха, – жизнерадостно рассмеялся Щербина. – Вы неподражаемы! Впрочем, если говорить по совести, то от начальства поощрения можно ждать довольно долго, однако совсем без вознаграждения ваш милосердный поступок не останется в любом случае. Дело в том, что как только Ибрагим-бек узнал, кому юный Али обязан жизнью, он немедля пожелал вознаградить спасителя. Собственно, мы здесь как раз по этому поводу.

Окончив свою речь, подполковник что-то сказал по-туркменски своему спутнику, и тот разразился длинной речью, которую Щербина в общих чертах перевел. Дмитрий внимательно выслушал все, что ему сказали, после чего, с интересом взглянув на сверток в руках слуги, сказал:

– Передайте своему другу, что я проникся.

Судя по всему, посланник и без перевода понял, что именно сказал моряк, потому что немедля хлопнул в ладоши, после чего слуга с поклоном передал ему свою ношу. Будищев принял дар со всей возможной учтивостью, тут же развернул, едва при этом удержавшись от того, чтобы присвистнуть. Внутри свертка находились явно изготовленные одним мастером сабля и кинжал, но… бог мой, что это было за оружие! И рукояти и ножны были целиком украшены причудливыми золотыми узорами, кое-где перемежавшимися довольно крупными драгоценными камнями. Дмитрий не слишком разбирался в холодном оружии вообще и в ювелирном искусстве в частности, но даже ему было очевидно, что подарок поистине царский!

– Скажите Ибрагим-беку, что я в восторге! – изобразил улыбку на лице кондуктор, одновременно прикидывая, сколько может стоить этот набор у столичного антиквара.

Улыбающийся подполковник охотно перевел его слава туркмену, после чего они дружно поднялись и стали прощаться.