Мистер Невозможность
Часть 33 из 47 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
26
Мэтью шел.
На этот раз не просто блуждал, а решительно шагал. Диклан сказал, что разговаривал с Ронаном, а после отправился по делам, велев Мэтью оставаться дома. Он не говорил, что эти два события как-то связаны, однако мальчик догадывался, что это так. Ему приходилось гадать, потому что, что бы ни говорил Мэтью, Диклан по-прежнему избегал настоящего общения с ним. Он доверял Джордан, если вообще был способен кому-то доверять, и продолжал показывать Мэтью собак. Все это наполняло мальчика плохим предчувствием, что вдобавок к его прежнему дурному настрою заставило его идти.
Не блуждать.
Идти.
Как человек, не как сон.
Он шел, опустив голову и спрятав руки в карманах ярко-синего пуховика. Вид его кроссовок, ритмично шлепающих по тротуару, заставил Мэтью прибавить шагу и твердости походке, темный асфальт и бордюры мелькали под ногами. Диклан считал нелепыми эти огромные белые кроссовки. Теперь он понимал. Хотя не сообразил раньше, когда только купил их, он был невероятно взволнован, что смог накопить нужную сумму денег. Разве они не супер? – спросил он, и Диклан пробормотал что-то вроде: – Это самая запоминающаяся пара обуви, которую я когда-либо видел. И Мэтью по своей наивности решил, что они понравились брату так же сильно, как и ему.
Он размышлял, каким идиотом он был, и его уши пылали огнем. Каким дураком всегда и во всем.
Нелепой казалась даже сама мысль о том, что он радовался, накопив сумму, достаточную для покупки обуви. Мэтью еженедельно получал деньги на карманные расходы за выполненную по дому работу. Это правило завела еще Аврора в Амбарах, а Диклан продолжил его придерживаться даже после их переезда в город. Мэтью никогда не задумывался, насколько это справедливо по отношению к нему. Да, разумеется, он получал плату за порядок в собственной комнате, пропылесосенные ковры, разгруженную посудомойку, натертую сосновым очистителем входную дверь городского дома, уборку мусора в «Вольво» Диклана после школы.
Боже, даже думать об этом казалось невыносимо. Просто невыносимо. Это просто деньги Диклана, которые старший брат подкидывал на карманные расходы глупому малышу, который так и остался дурачком, даже когда вырос. Все его школьные друзья подрабатывали, обслуживая столики или стоя за кассой, в то время как он получал довольствие в кружке, оставленной на кухонном столе. И сейчас происходило все то же самое: ему подкидывали деньжат на карманные расходы за случайные заказы в качестве одолжения его старшему брату, ну и потому что сочли младшенького Диклана милым, а его любовь к уродливым кроссовкам забавной.
Мэтью продолжал идти все дальше и дальше. Сердито топая. Он миновал их район, переполненные посетителями рестораны, симпатичные кирпичные дома с яркой вечерней подсветкой, прошагал мимо небольшого круглосуточного магазинчика, напомнившего ему тот, у которого иногда, возвращаясь домой, останавливался Диклан, вспомнив, что забыл на неделе купить молоко. Он подумал о тех долгих минутах, когда они просто сидели в машине у магазина, а Диклан смотрел в пустоту, прижав чек на молоко рукой к рулю. Мы не едем домой? – мог спросить Мэтью. Играй в свою игру, – отвечал Диклан, и Мэтью играл, просто играл в какую-то глупую игрушку на телефоне, в то время как старший брат порой на протяжении часа сидел на заправке в пяти минутах езды от дома, не собираясь возвращаться туда. И Мэтью ни разу не спросил, почему они там сидели или о чем думал Диклан, или ненавидел ли он свою жизнь.
А эта история с живительными магнитами, которую они затеяли, чтобы якобы обезопасить его, при этом ни слова ему не говоря?
Все вокруг продолжали обращаться с ним, словно он домашний питомец.
Ноги Мэтью несли его вперед, все дальше и дальше от дома. «Дома». В кавычках, потому что домом без кавычек он считал Амбары или таунхаус в Вашингтоне. А вот «дом» – это квартира в Фенуэй, которую Мэтью про себя называл «Брови Старикана», поскольку детали отделки над окнами очень напоминали толстые нахмуренные брови. Апартаменты имели семь комнат, и каждой из них Мэтью мысленно присвоил имя. Дважды. В первый раз он нарек их в честь Семи гномов, а второй по названиям семи смертных грехов. Веселое обжорство – кухня. Стыдливая лень – гостиная. Угрюмая похоть – спальня Диклана. И так далее. Брату нравилась квартира. Мэтью мог с уверенностью сказать, что нравилась. Диклану пришлась по душе жизнь в Бостоне, хотя мальчик и не знал точно, что именно эта самая жизнь подразумевала. Брат не обсуждал это с ним. Диклан не сказал, что чувствует себя счастливее, однако это и так было очевидно. Отчего на душе Мэтью стало еще хуже.
Намного хуже.
Он не знал причину.
Ноги сами привели его в ту часть города, что казалась ближе к воде и дальше от людей и заведений.
Неподалеку располагался приподнятый участок шоссе, резко заканчивающийся обрывом и зарослями сорняков внизу, словно готовая декорация для сцены в стиле экшен.
Диклан был бы крайне недоволен, обнаружив его здесь.
Когда Мэтью узнал, что он сон, Диклан сказал, что он такой же Линч, как и старшие братья, однако теперь Мэтью понимал, что это была ложь. Потому что его не заставляли ходить в школу. Не готовили к будущему. За ним ухаживали, его любили и им управляли. Суть в том, размышлял мальчик, что в жизни Диклана он был всего лишь вещью. Предметом грез. Щенком, которого нужно выгулять, чтобы он растерял энергию, а затем завести «домой».
Его внимание привлек пустующий строительный кран, невероятно роскошный. С огромной стрелой, похожей на лестницу, и крюком на конце.
«Я должен залезть на него», – без колебаний решил Мэтью.
И он полез. Сперва вскарабкался по основанию, а затем перебрался на стрелу, все выше, выше и выше. Мальчик представил, как взбесился бы Диклан. Ну и хорошо, подумал он. Замечательно, отлично. «Но я же велел тебе сидеть дома, – растерянно сказал бы Диклан. – Ты должен как послушная игрушка быть там, где я тебя оставил».
Отчасти он жалел, что вообще узнал о том, что он сон.
Добравшись до вершины стрелы, Мэтью закрыл глаза. Когда-то он представлял, что воздух – это бесконечное объятие, но, похоже, сейчас эта приятная мысль не будоражила его воображение.
Как много времени ему потребовалось, чтобы осознать, что он якорь в жизни Диклана.
– Боже мой!
Открыв глаза, он заметил, что за ним наблюдает крошечная фигурка человека. Маленькая Джордан. Ну, вернее, обычная Джордан, только очень далеко внизу.
Она прикрыла глаза рукой.
– Ага, так и знала, что это был ты!
– Тебе не заставить меня спуститься, – сказал Мэтью.
– Чертовски уверена, что нет, – согласилась она. – Вот только довольно трудно беседовать, когда ты там, а я здесь.
– Перестань говорить со мной, как с ребенком. Я все вижу, и мне это не нравится.
Джордан скрестила руки на груди – поза, отлично читаемая даже с высоты подъемного крана.
– Ладно, тогда получай: взобраться на палку в небо – не самый разумный способ решения проблемы любого рода, однако глупость – твое право, поэтому, если хочешь торчать там, просто дай знать, как долго, чтобы я понимала, мне просто подождать внизу или я успею смотаться за парой коктейлей.
– Почему за мной вообще нужно следить?
– Потому что ты залез на кран, приятель.
Мэтью обдумал ее слова, затем поразмыслил еще немного и после со вздохом спустился к поджидавщей его Джордан.
– Как ты узнала, что я здесь?
– Ты прошел мимо моей студии. Не заметил?
Конечно, нет. Идиот.
– Так что случилось? – спросила Джордан, когда они двинулись обратно тем же путем, каким он пришел. – Решил поднять бунт? Это из-за того, что братья тебя обманывают?
И поскольку она просто спросила прямо, а не стала ходить кругами, Мэтью ей рассказал. Поведал ей все. Все, что его беспокоило: от большого к малому, и наоборот.
– Все это звучит по-настоящему фигово, сочувствую, – произнесла Джордан, открывая дверь студии в Фенуэй. Рука об руку они миновали коридор, направляясь к ее жилищу. – Мне кажется, проблема в том, что частично эта ерунда связана с тем, что ты сон, а частично просто с твоим взрослением, и, честно говоря, если бы меня спросили, я бы ответила, что оба варианта одинаково неприятны.
– Я бы так сделал, – сказал Мэтью.
– Что именно, приятель?
– Спросил бы тебя.
Мальчик улыбнулся, и Джордан громко расхохоталась в ответ. Она шутя дала ему пять, а затем толкнула дверь, впуская их в студию.
– Ну вот.
– Ого, – сказал Мэтью. – Это круто.
С тех пор как он был здесь в последний раз, Джордан проделала огромную работу над копиями «Эль-Халео» и «Мадам Икс». Перед каждым холстом стоял мольберт меньшего размера, с прикрепленными фотографиями оригиналов, набросками палитры, инструкциями и визитными карточками. Но все его внимание было приковано к выполненному на заказ портрету Шерри и ее дочери, с которым он ей помогал в самом начале. Картина еще не была закончена, однако лица клиенток выглядели замечательно, а цветовая палитра столь же сдержанной и прекрасной, как на полотнах Джона Уайта Александра, изображения которых художница прикрепила на мольберт рядом.
– Спасибо, – отозвалась Джордан.
– Они намного лучше, чем те странные штуки.
Остальная часть студии была заполнена работами привычных обитателей этого места – красочными, вытянутыми, обнаженными фигурами с грудями в форме огурцов.
– Не совсем, – ответила Джордан. – В смысле, Сарджент, несомненно, выигрывает на фоне творений Мистера Титьки. Вот почему Сарджент знаменит, а этот парень, ну, знаешь, просто парень. Однако мои картины – копии. Этот чувак, по крайней мере, создает что-то свое. Думаю, в этом и секрет. Я мало что знаю о живительных магнитах, но уверена, что никогда не смогу создать оригинального Сарджента.
Мэтью отодвинул в сторону подушку Джордан и присел на ярко-оранжевый диван.
– Как думаешь, что может помочь?
Девушка пристроилась на подлокотнике.
– Помнишь, что сказал тот мужик? Тот самый с причала, куда нас возил твой брат. Искусство как-то влияет на художника. Вопрос больше в самом создании, чем в создаваемом предмете. Думаю, это как-то воздействует на автора. Если ты потрясающий художник, пишущий прекрасные картины, то еще одна замечательная работа может ничего не значить. Это должно быть что-то другое, эмоциональная травма не совсем, то слово, скорее… энергия и движение. Одно порождает другое. Движение в их жизни, их техника работы каким-то образом улавливает силовую энергию, вторя ей. Мне так кажется. Я, правда, не знаю. И сейчас несу какую-то чушь, так что если тебе слышится отчаяние в моем голосе, так это потому, что я плету полную ахинею.
Мэтью нравилось, что она разговаривала с ним так, как с нормальным человеком.
– Значит, ты предполагаешь, что если создашь… не копию, э-э, то есть оригинал, то у тебя может получиться магнит? Потому что обычно ты делаешь только копии?
Джордан указала на него, щелкнув пальцами.
– В точку. Именно на это я рассчитываю. Вот только узнать, сработало ли это, не получится, пока он мне не понадобится, верно? Я сейчас работаю над одним оригиналом, над портретом твоего брата, но пока трудно сказать, действует ли он. А вообще в последние дни я почти не ощущаю живительные магниты, наверное, причина в том, что Хеннесси и Ронан делают с силовой линией. Ты заметил? Обратил внимание, что сонные приступы стали случаться реже?
Мэтью почувствовал невероятное облегчение, услышав, как она это произнесла, словно рассуждая о нормальных, обыденных вещах.
– Я не блуждал!
– Правда? Когда я впервые приехала, то ощущала магниты невероятно остро. Я чувствовала, как «Эль-Халео» что-то со мной делает, наверное, потому, что сильно нуждалась в энергии. Сейчас мне кажется, ее стало намного больше вокруг, поэтому я чувствую себя нормально, глядя на картину. То есть, конечно, она по-прежнему мне нравится. Однако не уверена, что если бы сегодня впервые ее увидела, то смогла бы заметить, что она чем-то отличается от обычной картины. Так что вряд ли я сразу пойму, удалась моя работа или нет.
– Можно испробовать ее на другой грезе, – предложил Мэтью. – Спящей. Чей сновидец умер. У нас в Амбарах таких много осталось от отца.
– А это отличная идея.
Голос девушки прозвучал так, словно она действительно имела в виду то, что сказала. Поэтому мальчик почувствовал себя достаточно смелым, чтобы спросить:
– Могу я взглянуть?
– Что? Ох. Портрет. Знаешь ведь, что я еще не показывала ему.
– Ага.
– Ты будешь единственным человеком, кроме меня, кто его видел.
– Ага.
Мэтью шел.
На этот раз не просто блуждал, а решительно шагал. Диклан сказал, что разговаривал с Ронаном, а после отправился по делам, велев Мэтью оставаться дома. Он не говорил, что эти два события как-то связаны, однако мальчик догадывался, что это так. Ему приходилось гадать, потому что, что бы ни говорил Мэтью, Диклан по-прежнему избегал настоящего общения с ним. Он доверял Джордан, если вообще был способен кому-то доверять, и продолжал показывать Мэтью собак. Все это наполняло мальчика плохим предчувствием, что вдобавок к его прежнему дурному настрою заставило его идти.
Не блуждать.
Идти.
Как человек, не как сон.
Он шел, опустив голову и спрятав руки в карманах ярко-синего пуховика. Вид его кроссовок, ритмично шлепающих по тротуару, заставил Мэтью прибавить шагу и твердости походке, темный асфальт и бордюры мелькали под ногами. Диклан считал нелепыми эти огромные белые кроссовки. Теперь он понимал. Хотя не сообразил раньше, когда только купил их, он был невероятно взволнован, что смог накопить нужную сумму денег. Разве они не супер? – спросил он, и Диклан пробормотал что-то вроде: – Это самая запоминающаяся пара обуви, которую я когда-либо видел. И Мэтью по своей наивности решил, что они понравились брату так же сильно, как и ему.
Он размышлял, каким идиотом он был, и его уши пылали огнем. Каким дураком всегда и во всем.
Нелепой казалась даже сама мысль о том, что он радовался, накопив сумму, достаточную для покупки обуви. Мэтью еженедельно получал деньги на карманные расходы за выполненную по дому работу. Это правило завела еще Аврора в Амбарах, а Диклан продолжил его придерживаться даже после их переезда в город. Мэтью никогда не задумывался, насколько это справедливо по отношению к нему. Да, разумеется, он получал плату за порядок в собственной комнате, пропылесосенные ковры, разгруженную посудомойку, натертую сосновым очистителем входную дверь городского дома, уборку мусора в «Вольво» Диклана после школы.
Боже, даже думать об этом казалось невыносимо. Просто невыносимо. Это просто деньги Диклана, которые старший брат подкидывал на карманные расходы глупому малышу, который так и остался дурачком, даже когда вырос. Все его школьные друзья подрабатывали, обслуживая столики или стоя за кассой, в то время как он получал довольствие в кружке, оставленной на кухонном столе. И сейчас происходило все то же самое: ему подкидывали деньжат на карманные расходы за случайные заказы в качестве одолжения его старшему брату, ну и потому что сочли младшенького Диклана милым, а его любовь к уродливым кроссовкам забавной.
Мэтью продолжал идти все дальше и дальше. Сердито топая. Он миновал их район, переполненные посетителями рестораны, симпатичные кирпичные дома с яркой вечерней подсветкой, прошагал мимо небольшого круглосуточного магазинчика, напомнившего ему тот, у которого иногда, возвращаясь домой, останавливался Диклан, вспомнив, что забыл на неделе купить молоко. Он подумал о тех долгих минутах, когда они просто сидели в машине у магазина, а Диклан смотрел в пустоту, прижав чек на молоко рукой к рулю. Мы не едем домой? – мог спросить Мэтью. Играй в свою игру, – отвечал Диклан, и Мэтью играл, просто играл в какую-то глупую игрушку на телефоне, в то время как старший брат порой на протяжении часа сидел на заправке в пяти минутах езды от дома, не собираясь возвращаться туда. И Мэтью ни разу не спросил, почему они там сидели или о чем думал Диклан, или ненавидел ли он свою жизнь.
А эта история с живительными магнитами, которую они затеяли, чтобы якобы обезопасить его, при этом ни слова ему не говоря?
Все вокруг продолжали обращаться с ним, словно он домашний питомец.
Ноги Мэтью несли его вперед, все дальше и дальше от дома. «Дома». В кавычках, потому что домом без кавычек он считал Амбары или таунхаус в Вашингтоне. А вот «дом» – это квартира в Фенуэй, которую Мэтью про себя называл «Брови Старикана», поскольку детали отделки над окнами очень напоминали толстые нахмуренные брови. Апартаменты имели семь комнат, и каждой из них Мэтью мысленно присвоил имя. Дважды. В первый раз он нарек их в честь Семи гномов, а второй по названиям семи смертных грехов. Веселое обжорство – кухня. Стыдливая лень – гостиная. Угрюмая похоть – спальня Диклана. И так далее. Брату нравилась квартира. Мэтью мог с уверенностью сказать, что нравилась. Диклану пришлась по душе жизнь в Бостоне, хотя мальчик и не знал точно, что именно эта самая жизнь подразумевала. Брат не обсуждал это с ним. Диклан не сказал, что чувствует себя счастливее, однако это и так было очевидно. Отчего на душе Мэтью стало еще хуже.
Намного хуже.
Он не знал причину.
Ноги сами привели его в ту часть города, что казалась ближе к воде и дальше от людей и заведений.
Неподалеку располагался приподнятый участок шоссе, резко заканчивающийся обрывом и зарослями сорняков внизу, словно готовая декорация для сцены в стиле экшен.
Диклан был бы крайне недоволен, обнаружив его здесь.
Когда Мэтью узнал, что он сон, Диклан сказал, что он такой же Линч, как и старшие братья, однако теперь Мэтью понимал, что это была ложь. Потому что его не заставляли ходить в школу. Не готовили к будущему. За ним ухаживали, его любили и им управляли. Суть в том, размышлял мальчик, что в жизни Диклана он был всего лишь вещью. Предметом грез. Щенком, которого нужно выгулять, чтобы он растерял энергию, а затем завести «домой».
Его внимание привлек пустующий строительный кран, невероятно роскошный. С огромной стрелой, похожей на лестницу, и крюком на конце.
«Я должен залезть на него», – без колебаний решил Мэтью.
И он полез. Сперва вскарабкался по основанию, а затем перебрался на стрелу, все выше, выше и выше. Мальчик представил, как взбесился бы Диклан. Ну и хорошо, подумал он. Замечательно, отлично. «Но я же велел тебе сидеть дома, – растерянно сказал бы Диклан. – Ты должен как послушная игрушка быть там, где я тебя оставил».
Отчасти он жалел, что вообще узнал о том, что он сон.
Добравшись до вершины стрелы, Мэтью закрыл глаза. Когда-то он представлял, что воздух – это бесконечное объятие, но, похоже, сейчас эта приятная мысль не будоражила его воображение.
Как много времени ему потребовалось, чтобы осознать, что он якорь в жизни Диклана.
– Боже мой!
Открыв глаза, он заметил, что за ним наблюдает крошечная фигурка человека. Маленькая Джордан. Ну, вернее, обычная Джордан, только очень далеко внизу.
Она прикрыла глаза рукой.
– Ага, так и знала, что это был ты!
– Тебе не заставить меня спуститься, – сказал Мэтью.
– Чертовски уверена, что нет, – согласилась она. – Вот только довольно трудно беседовать, когда ты там, а я здесь.
– Перестань говорить со мной, как с ребенком. Я все вижу, и мне это не нравится.
Джордан скрестила руки на груди – поза, отлично читаемая даже с высоты подъемного крана.
– Ладно, тогда получай: взобраться на палку в небо – не самый разумный способ решения проблемы любого рода, однако глупость – твое право, поэтому, если хочешь торчать там, просто дай знать, как долго, чтобы я понимала, мне просто подождать внизу или я успею смотаться за парой коктейлей.
– Почему за мной вообще нужно следить?
– Потому что ты залез на кран, приятель.
Мэтью обдумал ее слова, затем поразмыслил еще немного и после со вздохом спустился к поджидавщей его Джордан.
– Как ты узнала, что я здесь?
– Ты прошел мимо моей студии. Не заметил?
Конечно, нет. Идиот.
– Так что случилось? – спросила Джордан, когда они двинулись обратно тем же путем, каким он пришел. – Решил поднять бунт? Это из-за того, что братья тебя обманывают?
И поскольку она просто спросила прямо, а не стала ходить кругами, Мэтью ей рассказал. Поведал ей все. Все, что его беспокоило: от большого к малому, и наоборот.
– Все это звучит по-настоящему фигово, сочувствую, – произнесла Джордан, открывая дверь студии в Фенуэй. Рука об руку они миновали коридор, направляясь к ее жилищу. – Мне кажется, проблема в том, что частично эта ерунда связана с тем, что ты сон, а частично просто с твоим взрослением, и, честно говоря, если бы меня спросили, я бы ответила, что оба варианта одинаково неприятны.
– Я бы так сделал, – сказал Мэтью.
– Что именно, приятель?
– Спросил бы тебя.
Мальчик улыбнулся, и Джордан громко расхохоталась в ответ. Она шутя дала ему пять, а затем толкнула дверь, впуская их в студию.
– Ну вот.
– Ого, – сказал Мэтью. – Это круто.
С тех пор как он был здесь в последний раз, Джордан проделала огромную работу над копиями «Эль-Халео» и «Мадам Икс». Перед каждым холстом стоял мольберт меньшего размера, с прикрепленными фотографиями оригиналов, набросками палитры, инструкциями и визитными карточками. Но все его внимание было приковано к выполненному на заказ портрету Шерри и ее дочери, с которым он ей помогал в самом начале. Картина еще не была закончена, однако лица клиенток выглядели замечательно, а цветовая палитра столь же сдержанной и прекрасной, как на полотнах Джона Уайта Александра, изображения которых художница прикрепила на мольберт рядом.
– Спасибо, – отозвалась Джордан.
– Они намного лучше, чем те странные штуки.
Остальная часть студии была заполнена работами привычных обитателей этого места – красочными, вытянутыми, обнаженными фигурами с грудями в форме огурцов.
– Не совсем, – ответила Джордан. – В смысле, Сарджент, несомненно, выигрывает на фоне творений Мистера Титьки. Вот почему Сарджент знаменит, а этот парень, ну, знаешь, просто парень. Однако мои картины – копии. Этот чувак, по крайней мере, создает что-то свое. Думаю, в этом и секрет. Я мало что знаю о живительных магнитах, но уверена, что никогда не смогу создать оригинального Сарджента.
Мэтью отодвинул в сторону подушку Джордан и присел на ярко-оранжевый диван.
– Как думаешь, что может помочь?
Девушка пристроилась на подлокотнике.
– Помнишь, что сказал тот мужик? Тот самый с причала, куда нас возил твой брат. Искусство как-то влияет на художника. Вопрос больше в самом создании, чем в создаваемом предмете. Думаю, это как-то воздействует на автора. Если ты потрясающий художник, пишущий прекрасные картины, то еще одна замечательная работа может ничего не значить. Это должно быть что-то другое, эмоциональная травма не совсем, то слово, скорее… энергия и движение. Одно порождает другое. Движение в их жизни, их техника работы каким-то образом улавливает силовую энергию, вторя ей. Мне так кажется. Я, правда, не знаю. И сейчас несу какую-то чушь, так что если тебе слышится отчаяние в моем голосе, так это потому, что я плету полную ахинею.
Мэтью нравилось, что она разговаривала с ним так, как с нормальным человеком.
– Значит, ты предполагаешь, что если создашь… не копию, э-э, то есть оригинал, то у тебя может получиться магнит? Потому что обычно ты делаешь только копии?
Джордан указала на него, щелкнув пальцами.
– В точку. Именно на это я рассчитываю. Вот только узнать, сработало ли это, не получится, пока он мне не понадобится, верно? Я сейчас работаю над одним оригиналом, над портретом твоего брата, но пока трудно сказать, действует ли он. А вообще в последние дни я почти не ощущаю живительные магниты, наверное, причина в том, что Хеннесси и Ронан делают с силовой линией. Ты заметил? Обратил внимание, что сонные приступы стали случаться реже?
Мэтью почувствовал невероятное облегчение, услышав, как она это произнесла, словно рассуждая о нормальных, обыденных вещах.
– Я не блуждал!
– Правда? Когда я впервые приехала, то ощущала магниты невероятно остро. Я чувствовала, как «Эль-Халео» что-то со мной делает, наверное, потому, что сильно нуждалась в энергии. Сейчас мне кажется, ее стало намного больше вокруг, поэтому я чувствую себя нормально, глядя на картину. То есть, конечно, она по-прежнему мне нравится. Однако не уверена, что если бы сегодня впервые ее увидела, то смогла бы заметить, что она чем-то отличается от обычной картины. Так что вряд ли я сразу пойму, удалась моя работа или нет.
– Можно испробовать ее на другой грезе, – предложил Мэтью. – Спящей. Чей сновидец умер. У нас в Амбарах таких много осталось от отца.
– А это отличная идея.
Голос девушки прозвучал так, словно она действительно имела в виду то, что сказала. Поэтому мальчик почувствовал себя достаточно смелым, чтобы спросить:
– Могу я взглянуть?
– Что? Ох. Портрет. Знаешь ведь, что я еще не показывала ему.
– Ага.
– Ты будешь единственным человеком, кроме меня, кто его видел.
– Ага.