Мир до начала времен

Часть 21. Пришествие незванных




1 октября 2-го года Миссии. Понедельник. Позднее утро. Большой Дом, медкабинет.

Сергей Александрович Блохин, военврач 3-го ранга, русский, беспартийный, пока холостой.

Уже две недели мы живем в каменном веке, постепенно отходя от арийского «гостеприимства» и привыкая к местной обстановке. А она тут не так проста, как показалось мне на первый взгляд. Местное общество, где-то около тысячи человек, представляет собой смесь из людей разных народов и разных времен. Все они, за исключением основателей этого поселения и аборигенов, попали сюда не по своей воле. Кто-то бежал сломя голову, спасаясь от смертельной опасности, а кого-то просто поймали, будто сачком, и сбросили в этот человеческий виварий. Так, нежданно-негаданно, сюда попал автобус с французскими школьниками из начала двадцать первого века и целых три когорты римских легионеров из времен Цезаря.

Таким путем сюда попадают не только люди: как оказалось, неподалеку в лесу, на берегу океана, лежат обломки американского парохода времен прошлой Мировой войны, битком набитого самым разным оружием. Береговая линия в эти времена на сто километров дальше современной, поэтому торговое судно, торпедированное германской подводной лодкой, после попадания в межмировую воронку выпало на сушу, где его смогли найти помощники Сергея Петровича. Оттуда в племени Огня винтовки, дробовики, пулеметы с патронами, а также большое количество всякого снаряжения, включая американскую военную форму.

Как следует вооружившись благодаря этому пароходу, местные отцы-основатели смогли отбить нападение большого отряда тех самых римских легионеров, подтверждая тезис товарища Ленина, гласящий, что только то государство чего-нибудь стоит, которое может себя защитить. Впрочем, это было несложно. Когда у одной стороны имеются станковые и ручные пулеметы при достаточном количестве патронов и мотивированные бойцы, которые защищают свою Родину, а у другой – гладии, пилумы и желание грабить, то победа всегда будет за первыми. После разгрома уцелевшие легионеры попали в плен, и теперь из них пытаются сделать новых сограждан и полезных членов общества. Их «плен» не имеет ничего общего с тем пленом у немцев, в котором побывали я и мои товарищи. Детский сад какой-то, честное слово, а не плен. Казарма тут у них, как они сами говорят, даже лучше той, что была в Риме. Кормят бывших легионеров из общего котла, а работы, на которые их выводят, по большей части предназначены для их собственного благоустройства.

Большинство из этих парней – представители древнеримской бедноты – те самые пролетарии, которых еще совсем недавно, до реформ Мария, и вовсе не брали в армию, и только необходимость вести грабительские захватнические войны побудила римские власти дать оружие в руки бедноте. Вроде бы эти парни – такие же, как мы, и их немудреные солдатские шутки, переведенные с латыни, будут, пожалуй, актуальны и в наше время, а старший центурион Гай Юний – нормальный командир, не отделяющий себя от своих бойцов.

Но при этом меня шокирует немотивированная жестокость римлян к безобидному мирному населению. Без всякой жалости убить два десятка не представлявших никакой опасности стариков, женщин и детей – в наше время на такое были способны только фашисты. Марина Витальевна говорит, что это у них от отсутствия христианской морали: «не убий», «не укради», «прояви милосердие к ближнему» и так далее… Но мы-то знаем, что христиане проделывали не меньшие, а даже большие жестокости: одна Варфоломеевская ночь чего стоит. И немецкие фашисты, на пряжках ремней у которых написано «С нами Бог», тоже считают себя христианами.

Но, видимо, христиане христианам рознь. Например, поп отец Бонифаций при ближайшем рассмотрении для меня стал гораздо более приемлем. Ничего неправильного он не говорит, мракобесных буржуазно-феодальных отношений не проповедует и всячески одобряет практически социалистический уклад здешнего общества, устроенный вождями-основателями. Так что в нашем понимании не поп он, а кто-то вроде комиссара, занимающийся идеологической работой и моральным состоянием личного состава. А еще он один и безоружный пытался выйти парламентером к римским легионерам с предложением мира, и те его едва не убили. Как сказал Сергей Петрович – если бы Иисус Христос родился в начале двадцатого века, он непременно стал бы настоящим коммунистом. Сам я не член партии, но прекрасно понимаю, что он имел в виду.

Поменял я свое мнение и о лейтенанте Легране, одном из ближайших помощников товарища Орлова. Оказалось, что это молодой французский дворянин, бежавший сюда от Великой Французской Революции. Но, несмотря на свое происхождение, это вполне полезный член местного общества. И вообще, бесполезных тут нет. Посмотришь – и видишь, что каждый, вплоть до самых главных, заняты каким-то важным и нужным делом, а человеческие плевелы – бездельников и маргиналов – местное племя Огня делает попытку перевоспитать, а если это не получилось с первого раза, с чрезвычайной легкостью подвергает высшей мере социальной защиты.

Так, Голубенко со всеми своими придурями продержался в местном обществе только три дня. В качестве искупления за предыдущие заскоки его назначили на тяжелые физические работы на стройке, вместе с пленным немцем и послушниками товарища Бонифация, но он там со всеми перессорился и отказался работать на «проклятых эксплуататоров». На немцев под дулом винтовки он работал, а тут, когда над ним не стоял вооруженный надсмотрщик – не стал. Суд вождей был столь же скор, сколь и суров. Второго шанса исправиться тут не дают, поэтому пошел воспитуемый Голубенко по первой категории. Отрубили голову и бросили труп в реку. И даже Марина Витальевна, которая обычно не одобряет жестокостей, была при этом непреклонна. Мол, один раз стоит проявить слабину по отношению к соотечественнику – и вся социальная конструкция местного сложносоставного общества рассыплется в прах, после чего царящий вокруг Каменный век возьмет свое.

А ведь бывшие римские легионеры – это только самая заметная часть здешнего народа. Помимо них, тут присутствуют еще корнуолльские кельты из пятого века, современники римлян (какие-то аквитаны), французские юноши и девушки из две тысячи десятого года, которых уже язык не поворачивается называть школьниками, мы с товарищем Седовым, Виктор Легран, Жорж Броссар, Паскаль Камбер и Джонни Гудвин сами по себе. Помимо пришельцев из иных времен, в племени Огня имеется и множество аборигенок, которые делятся на темных и светлых, а светлые – еще и на «ланей» и «волчиц». Настоящий интернациональный колхоз, в котором, как говорит Сергей Петрович, каждый должен быть уверен в справедливости и неизбежности как вознаграждения за добрые дела, так и наказания за злые. Вера ведь бывает не только в Бога или марксистско-ленинские идеалы, но и в то, что общество, в котором ты живешь, устроено самым справедливым образом. Отсутствие общественной справедливости обрушило прежнюю Российскую империю, а до нее – и многие другие государства. Когда люди перестают верить, что их властители действуют ко всеобщему благу, все сразу распадается в прах.

При этом Сергей Петрович и Андрей Викторович (настоящие вожди, не то что некоторые) уверены, что новые люди из других времен тут будут появляться и дальше. Иногда это могут быть дружественные визитеры, которых можно сразу включать в свое общество, иногда – лютые враги (вроде гнавшихся за нами немцев), а иногда – серединка на половинку: люди, которых можно взять в плен для последующего перевоспитания в своих будущих сограждан. В качестве рабочей гипотезы тут принято считать, что таким образом над местным человечеством ставит эксперименты главный начальник товарища Бонифация, добиваясь интенсивности развития местного общества. Ведь если оставить его в покое, оно не будет стремиться к быстрому развитию, ограничившись только самыми насущными нуждами своих членов. Человек по сути своей слаб и ленив, и при отсутствии внешней угрозы всегда норовит скатиться в перерожденчество и мелкобуржуазную трясину.

Поэтому в любой момент в ближайших окрестностях местного поселения снова может появиться очередной враг, после чего прогремят выстрелы и прольется кровь. Исходя из этой установки, в полной боевой готовности находится не только местная маленькая армия, но и медицинская служба, которой в случае необходимости предстоит биться за жизни тех, кто будет только ранен, не разделяя людей на своих и чужих. В этом нам будут помогать американские медикаменты с того парохода. Пусть они сильно устарели даже к нашему времени, но все же это лучше, чем народные средства, а хирургические наборы, стерилизаторы, белые халаты, марлевые повязки и запасы спирта в нынешней ситуации – это вообще спасение в том случае, если придется делать операции. А ведь если случится, как говорит Андрей Викторович, недружественное вторжение, то раненые, которых потребуется оперировать, непременно будут.

Но мне становится как-то не по себе при мысли, что у меня на операционном столе с пулевым или колото-резаным ранением могут оказаться темные девушки-полуафриканки – как они сами называют себя, Дочери Тюленя) или светленькие девицы из бывшего клана Волка. Бывает, посмотришь на такую красотку, стреляющую в тебя глазками – и радуешься, что мама родила тебя мальчиком. Все они милы, юны (до прихода Основателей до пожилых лет тут никто не доживал) и отчаянно хотят выйти замуж и родить детишек. А мужчин тут и в самом деле недостаток: конкурс в семью как у нас в хороший институт, по несколько человек на место.

Еще одним свойством местных девиц является привычка мериться статусами: как своими собственными, достигнутыми личными заслугами, так и статусами потенциального жениха или мужа. Так что я получаюсь завидным женихом, потому что как врач после завершения испытательного срока непременно попадаю в число младших вождей. Так что молоденькие аборигенки уже проявляют к моей персоне повышенный интерес.

Но у любого вождя – неважно, младшего или старшего – непременно должна быть так называемая «старшая жена». Старшая не по возрасту, а по происхождению из верхних временных слоев двадцатого или двадцать первого века. Большинство старших жен – это девчонки семнадцати-восемнадцати лет от роду, но именно они отвечают за то, чтобы входящие в семью аборигенки росли в своем культурном уровне, перенимая наши привычки и понятия, а не наоборот. Правда, сначала такое положение в племени Огня сложилось само собой, и только потом под него подвели идеологическое обоснование. Мне все это кажется немного диким (как и сам обычай многоженства), но я понимаю, что эти правила возникли не из пустой прихоти – чай, не Голубенко какой-нибудь (который, узнав о них, поднял крик еще и по этому поводу). Поэтому, если я здесь навсегда (а по всему выходит, что так), то мне придется следовать всем местным обычаям. Да и я не против, только мне хотелось бы, чтобы это произошло по любви, а не из одного обязательства создать семью и размножаться.

Кстати, сегодня у нас не совсем обычный день. Первое октября, пор местному календарю, это день осеннего равноденствия, сельскохозяйственный праздник урожая, когда плоды полей и огородов уже убраны на зимнее хранение и народ отдыхает от трудов и радуется жизни. Именно сегодня мне, сержанту Седову, Джонни Гудвину и Александру Шмидту объявят об окончании испытательного срока – а это значит, что претенденткам на руку и сердце разрешат подкатывать к нам с предложениями. Ну а после торжественной части с ритуалом проводов Солнца на заслуженный зимний отдых начнется праздник души и танцы до упаду. Говорят, что, по местному обычаю, какая-нибудь парочка прямо на празднике заявит, что по обоюдному согласию желает вступить в брак – и их тут же «распишут» (то есть повяжут им руки брачным шнуром). При этом зачастую бывает, что руки и сердца потенциального жениха добивается дамский элемент, причем заранее сговорившейся компанией: одна претендентка в старшие жены и две-три – в рядовые[1].

Но праздник осеннего равноденствия закончится, и уже завтра начнется подготовка к ходу лосося. Говорят, это будет еще одна страда, когда каждый должен трудиться до изнеможения. Ведь ловят тут лосося не ради дорогой красной икры, а чтобы обеспечить народ большим количеством соленой и вяленой рыбы. Пока тут как следует не развито сельское хозяйство и животноводство, красная рыба считается одним из основных источников пропитания. И запасают местные вожди продовольствие с избытком – ведь неизвестно, когда и в каком количестве к нам придет очередное людское пополнение…

Под окнами раздался торопливый топот копыт. Потом там забегали, закричали и кто-то начал часто-часто бить в колокол, созывая к Большому Дому все население, и в первую очередь вождей.

«Ну вот, накаркал… – подумал я, насторожившись. – Скорее всего, пожар на промзоне или кирпичном заводе, а может быть, и враждебное вторжение. Из-за появления дружественных незнакомцев никто так волноваться бы не стал. В любом случае, это наверняка означает, что скоро у меня будет очень много работы».



Тогда же, и почти там же, река Гаронна ниже по течению поселения племени Огня, итальянская подводная лодка «Лоренцо Марчелло».

Командир подводной лодки капитано ди корвета Карло Альберто Тепати.

Дьявол и тысяча чертей! Второй рейд на атлантические коммуникации англичан закончился для нас, едва начавшись. В поход из Бордо[2] мы вышли шестого февраля (1941 года), сразу направившись в позиционный район, назначенный нам к северо-западу от северной оконечности Ирландии, на трассе, по которой из Америки и Канады ходят конвои в Ливерпуль. Там мы бесцельно, не встретив ни одного вражеского транспорта, болтались до вечера двадцать первого февраля, когда нашу субмарину на малой высоте атаковал одиночный британский четырехмоторный гидросамолет «Шорт Сандерленд» из противолодочного патруля. Из-за низкой облачности и плохой погоды наши наблюдатели заметили опасность только в тот момент, когда приблизившийся на чрезвычайно короткое расстояние «лимонник» открыл по нашей субмарине огонь из носовых пулеметов винтовочного калибра. Серьезных повреждений нашему корпусу таким образом он нанести не мог. Один матрос был убит, один ранен, а еще шальная пуля срезала крепление наружной антенны на рубке – это на какое-то время оставило нас без связи.

Не желая геройствовать (ибо сбить четырехмоторный гидросамолет из наших зенитных пулеметов непросто), я скомандовал срочное погружение. Но британский воздушный охотник за субмаринами, как оказалось, был оснащен не только пулеметами. При повторной атаке по уходящей на глубину субмарине он сбросил несколько легких авиационных глубинных бомб, и одна из них взорвалась прямо у нас за кормой с левой стороны. Субмарину здорово тряхануло, со звоном посыпались стекла лопнувших лампочек, а наш главный механик лейтенант Гвидо Белло доложил из электромоторного отсека, что вал левого винта начало бить, и при этом из-под сальника струится вода. Скорее всего, взрыв оторвал или погнул лопасть винта, в результате чего вал с каждым оборотом стал разбивать свое крепление. В ответ я приказал ему прекратить погружение, отключить левый мотор, правый перевести на самый тихий ход, и вообще прикинуться, будто нас там нет.

Впрочем, сгущающиеся сумерки и волнение моря, размывающее силуэт субмарины в глубине, и без того заставили британского охотника потерять наш след. Он еще сбросил несколько глубинных бомб, но все они разорвались достаточно далеко от нашей субмарины, несмотря на то, что мы находились на относительно небольшой глубине. Покружив в сгущающейся тьме еще немного над местом нашего исчезновения, британский гидросамолет должен был направиться к себе на аэродром, а мы уже в полной темноте всплыли в позиционное положение (когда над водой торчит только рубка) и не обнаружили вокруг никого. Мы остались живы – и это являло большой, но единственный плюс. Минусы были помельче, но их было много: вышедшая из строя рация, поврежденный левый винт, из-за чего наша субмарина могла хромать только под одним дизелем, а также то, что из-за поврежденного сальника нам не рекомендовалось погружаться глубже перископной глубины, а иначе может наступить полный и окончательный финал.

Оснований прервать охоту и попытаться досрочно вернуться в базу было более чем достаточно – поэтому я, ко всеобщему облегчению, такой приказ и отдал. Исправив повреждения, мы сможем вернуться на британские коммуникации, и тогда жалкие лимонники узнают, что такое ярость потомков римлян. Впрочем, в тот момент нам было лучше не попадаться на глаза никому. Хромые, под одним дизелем, без возможности погрузиться на серьезную глубину мы стали бы легкой добычей для любого эсминца или даже сторожевика. Забросать глубинными бомбами и либо потопить, либо заставить всплыть уже подбитую субмарину сможет любой дурак. Да и на поверхности преимущество в огневой мощи и маневренности тоже будет отнюдь не за нами. Любой эсминец или даже сторожевик даст нашей подраненной субмарине сто очков вперед. Но Всемогущий Господь нас помиловал, и мы смогли вполне благополучно дойти до эстуария[3] Жиронды.

А там возникла проблема. У самого устья эстуария расположены немецкие артиллерийские батареи и пост СНиС (Службы Наблюдения и Связи), и запрашивать позывные он у нас будет по радио, а если не ответим, то сразу огонь на поражение. Но подошли мы к устью Жиронды уже глубокой ночью, а кроме того, над рекой стелился туман. Я приказал погрузиться в позиционное положение и, ориентируясь на огни впереди идущего испанского парохода (видимо, правильно ответившего на все запросы) вместе с начинающимся приливом пройти опасное место на электромоторах. Аккумуляторы у нас были заряжены, так что их вполне хватило, чтобы удалиться от горла Жиронды на безопасное расстояние. А потом я приказал до конца продуть балластные цистерны, поднять над рубкой итальянский флаг и идти дальше под дизелями, точнее, под одним оставшимся у нас правым дизелем. Транспорт за это время ушел далеко вперед, но мы более не нуждались в поводыре, ибо, несмотря на небольшой туман, в свете занимавшегося утра рулевой вполне отчетливо мог видеть буи, ограждающие фарватер.

Ну а потом случилось нечто… Раздался громкий всплеск, будто где-то поблизости из гигантской ванны через край выливали воду, субмарина получила значительный дифферент на нос и с увеличивающейся скоростью неудержимо заскользила вперед. Никто ничего не успел сообразить… Судя по дифференту, мы скатывались с водяной горки высотой не менее трех метров, а может, и более. Все, кто в это время не держался за поручни, попадали с ног, по палубе покатились незакрепленные предметы, а в аккумуляторных ямах громко плеснул электролит. Упал, непроизвольно переложив штурвал, и рулевой Сильвестро Ладзари. Все матросы у меня в команде – неуклюжие бездельники. Во время прошлого похода матрос-артиллерист погиб во время обстрела бельгийского транспорта из пушки только потому, что умудрился утонуть, свалившись во время стрельбы за борт со снарядом в руках. Так что попадать в смешные и неприятные истории нашей команде было не впервой. Но сейчас было не до смеха всем, особенно мне. Пока этот бездельник соизволил встать и снова взяться за управление, субмарина совершила полуциркуляцию и, прежде чем кто-то успел хоть что-то предпринять, выскочила за пределы фарватера и с разгона села носом на речную мель под острым углом к берегу. И тут те, что успели встать, снова оказались сбиты с ног.

Сначала мы пытались сдернуться с мели, используя только электромотор правого вала, но его мощности явно не хватало: нос субмарины сидел на грунте плотно и не собирался с него сходить. Я приказал лейтенанту Гвидо перестать зря терять время и разряжать аккумуляторы, и, чтобы сдернуть нас с мели (несмотря на то, что это не такое простое дело), запустить в режиме реверса правый дизель, мощность которого в три раза больше, чем у электромотора. На это понадобилось некоторое время[4], и эффект от второй попытки был точно таким же, как и от первой – то есть никаким. В таких условиях снять нас с мели мог только мощный буксир или даже земснаряд, подмыв отмель, на которую вылез нос нашей субмарины. А это значило, что необходимо послать кого-то в Бордо за помощью. С этой целью я приказал надувать от воздушных баллонов имеющуюся на борту резиновую лодку. Гонцом за помощью к начальству нашей военно-морской базы в Бордо вызвался первый вахтенный офицер нашей субмарины старший лейтенант Раймондо Дамиано. С собою он взял двух матросов. Задача казалось простой, ведь мы сели на мель на реке, протекающей через цивилизованную Францию – страну с миролюбивым и покладистым населением, притом, что до нашей базы оставалось не более тридцати пяти километров. О, если бы мы знали тогда, насколько ошибались!



Тогда же. Окрестности Большого Дома.

Андрей Викторович Орлов – главный охотник и военный вождь племени Огня.


На этот раз неприятности выплыли на нас по реке безо всякого там предупреждения. Патрон отца Бонифация обошел запрет на переброску к нам морских судов, подкинув сюрприз почти к самому порогу Большого Дома – там, где перепад между уровнем воды в двадцатом веке и сейчас составлял уже не катастрофические восемьдесят метров, а совсем незначительную величину. Так что подводная лодка неизвестной на тот момент национальной принадлежности вплыла к нам, возвестив о себе только громким плеском. Свидетелем тому был Антон-младший, вышедший в этот ранний час на рыболовный промысел со своей бригадой. Он и его девицы видели и слышали все. Точнее, они видели, насколько позволял стелящийся над рекой плотный туман, как посреди реки с громким плеском появилась увенчанная горбом рубки длинная тень и выскочила на прибрежную отмель. Там, где «Отважный» с максимальной осадкой метр двадцать имел семь футов под килем, чужаку было мелко, как крокодилу в ванной.

Поняв, что дело пахнет недружественным вторжением (не зря же неоднократно мы проводили инструктажи по этой теме), Антоша приказал своей девчачьей команде поскорее смотать удочки (снасти в нашем положении на вес золота) и под прикрытием тумана отступать к Промзоне. При этом лань Лата, самая юная и легкая среди будущих жен нашего главного рыболова, взгромоздилась верхом на спину флегматичной кобылы Маси и ударами пяток по бокам заставила скакать ее к Большому Дому. Это именно она колотила в колокол и подняла у нас такой переполох, что даже дед Антон примчался по тревоге, сжимая свой карамультук. Конечно, эта девочка, рожденная в каменном веке, не поняла почти ничего из того, что видела, но память у нее, как и у всех местных, была идеальная. Сказанное Антошей она слово в слово повторила мне и Петровичу. За этим ее и посылали.

И тут стало не до шуток, ибо подводная лодка периода Второй, да и Первой Мировой войны (современные нам в Гаронну войти не в состоянии) – это такой козырь, который даже и не знаешь, чем и бить. Артиллерии у нас нет (ну не сподобились америкосы загрузить на тот пароход хоть какую-нибудь завалящую пушку с боекомплектом), авиации тоже нема. Не забрасывать же эту подводную лодку гранатами с самых обычных лодок, как это делали царь Петр Алексеевич и его верный сподвижник Алексашка Меньшиков, когда брали на абордаж пресловутые шведские фрегаты? Помнится, по этому поводу даже существовала специальная медаль с надписью «Небывалое бывает»…

И чем больше я об этом думал, тем лучше понимал, что единственный способ одолеть супостата – это подкрасться к этой подводной лодке под прикрытием тумана и, захватив палубу, обезопасить себя хотя бы от ее орудий. А то даже страшно подумать, чего и сколько сумеют разрушить эти козлы в самый канун зимы из своих пушек, пока не угомонятся.

Я выслушивал сообщение Латы, а в это время остальные члены племени Огня надевали свою военную форму, затягивали ремни амуниции и стремительно вооружались, ибо просто так тревожный колокол (снятый с того самого парохода) звонить не будет. А разведчики еще и наносили на лица камуфляжный грим. По счастью, в связи с предстоящим праздником все рабочие команды прибыли в Большой Дом, поэтому у меня был выбор, кого послать командовать передовой группой. Наилучшей кандидатурой на это дело я посчитал Сергея-младшего. Ни Виктор де Легран, ни тем более Гуг, для этого не годились. Они просто не поймут того, что увидят, и, несмотря на то, что их девки гораздо лучше подготовлены, в авангарде этим двоим не место – пойдут в бой в качестве моих адъютантов. Сергей – уже в полной экипировке, с нанесенным на лицо боевым гримом, гордый, будто выиграл миллион в лотерею – взял из моих рук портативную рацию, собрал свой бабский отряд и волчьим скоком, с ручником наперевес, унесся исполнять приказ. Еще дееспособные рации – это дополнительный плюс нашей боевой подготовки. Задачу я Сергею поставил простую. Вступить в визуальный контакт с целью наблюдать, докладывать и в случае необходимости по моему приказу при помощи ружейно-пулеметного огня очистить палубу субмарины от разных праздношатающихся личностей. Потери противника при этом в расчет не принимать.

Едва передовой отряд убыл из расположения, как по просеке со стороны Нового Поселка (это там, где Кельтская и Французская улицы) людно и оружно примчалось наше французское пополнение во главе с Роланом Базеном (день сегодня праздничный, нерабочий – вот и находился народ по домам, а не на рабочих местах). Вот он-то мне и был нужен, ведь кто еще мог знать, что это за подводная лодка могла проплывать по Гаронне в первой половине двадцатого века.

– Французский морской база, месье Андре, в Бордо не быть никогда, – с некоторым сомнением сказал тот. – Очень неудобный положений для военный флот. Тут быть частный судостроительный завод, который строить все понемногу, но я не помню, чтобы это быть субмарина. Государственный военный арсенал в Бордо не быть никогда. Только один случай. Во время война, когда Франция быть оккупирована, в Бордо стоять итальянский субмарина, который разбойничать Атлантика. Только он, и никак иначе, потому что немцы иметь базу Лорьян и сюда не ходить. Как я уже говорить – неудобный место.

– Так и есть, Андрей Викторович, – подтвердил слышавший наш разговор Александр Шмидт, который сейчас был за адъютанта при Гуге, – господин Базен на сто процентов прав: подводная лодка в этих местах может быть только итальянской. Других вариантов нет. Главные морские базы Франции на Атлантическом побережье: Шербур, Брест и Лорьян, на Средиземном море – Тулон.

Ну вот и поговорили с местными краеведами… Итальянцы – это, конечно, полегче, чем немцы, но ненамного. Немцы хоть умные, а от этих не знаешь чего и ждать. Примем эту вводную как рабочую гипотезу. С другой стороны, если командир этой подлодки уверен, что находится на оккупированной территории, где местные считают геройством показать врагу фигу в кармане, то, скорее всего, он не станет сразу приказывать стрелять из пушки направо и налево во все, что видит. И опять же встает вопрос быстрого и решительного натиска, чтобы макаронники на своей субмарине не успели опомниться, а когда солнышко поднимется повыше и разгонит туман, даже самому тугому эстонцу станет понятно, что вокруг отнюдь не двадцатый век. И вот тогда точно жди неприятностей…

Только я собрался выйти на связь с Сергеем, как получил встречный вызов.

– Андрей Викторович! – слышу я из динамика Серегин крик. – У нас пленные, три штуки, взяли тепленькими на тропе… Ротозеи, хряп их за ногу! Лопочут чего-то не по-нашему, но точно не по-французски…

Как следовало из сбивчивого рассказа, на пути к устью Ближней, поблизости от которого к нам на отмель и выкинуло подводную лодку, на тропе группа Сереги-младшего лоб в лоб столкнулась с престранной троицей. Офицер и два матроса беспечно топали навстречу и глазели по сторонам, будто находились на прогулке в своей Италии, разве что цветочки по пути не нюхали, по причине отсутствия таковых в разгар осени. И тут навстречу им бесшумно (поскольку в мокасинах), колонной по два, выбегают Серега и его девки в камуфляже и с раскрашенными лицами. И оружие у них наизготовку, а не беспечно заброшено за спину. И тут Серега, следуя заповеди «удивить – значит победить», как заорет своим баском: «Хальт! Хенде хох! Шнель! Шнель!»[5]. Как я понимаю, от такой неожиданности[6] итальянцы сразу потеряли дар речи и способность к сопротивлению. А их еще дополнительно бьют по ногам, роняют на землю и вяжут руки в локтях за спиной их же собственными брючными ремнями. И на все это понадобилось времени меньше, чем на то, чтобы Серега смог рассказать мне эту историю. Ай да сукин сын! Ай да молодец!

Но времени терять нельзя, поэтому командую Сереге оставить пленных итальянцев лежать в связанном виде прямо на земле (продвигаясь следом, мы их подберем), а его команде двигаться к береговой линии и, пока никто ни о чем не догадался, ружейно-пулеметным огнем обеспечить зачистку палубы подводной лодки от матросов противника. И чтобы все в темпе вальса, на раз-два-три. А у нас все уже собрались, а посему мы выступаем… Сергей Петрович и Антон Игоревич в резерве, а нам пора. Делаю знак Гугу и Виктору де Леграну, чтобы вместе со своими бойцыцами следовали за мной – и мы побежали. До того места где команда Антоши ловит с мостков рыбу, волчьим скоком примерно четверть часа. Одиночный выстрел из винтовки и последовавшую за ним первую короткую и злую пулеметную очередь из «люськи» мы услышали, уже подбегая к Промзоне. Началось!!



Тогда же, поблизости от поселения племени Огня, берег Гаронны выше по течению от устья реки Ближней, мостки для ловли рыбы.

Младший вождь и помощник (лейтенант) главного охотника и военного вождя Сергей-младший, он же Сергей Васильевич Петров (18 лет).

Правильно тогда сказал Петрович, что ничье мое никуда от меня не уйдет. На войне с римским легионом меня не было, но на этот раз, когда враг оказался гораздо более развитым (и тем опасным), Андрей Викторович выдвинул меня в первые ряды. Подумать только: на этот раз нам в прикупе сбросили целую подводную лодку, и поскольку при любых раскладах ее команда не может быть нам дружественной, он приказал помножить пришельцев на ноль, не дожидаясь перитонита.

По дороге к устью Ближней мы встретили благополучно отступающего Антошку с его девицами и перебросились с ним парой слов. Он вообще молодец – не растерялся и, как говорит Андрей Викторович, обеспечил эвакуацию вверенного ему безоружного подразделения вместе со всем ценным и бесценным имуществом. Ничего особо нового о подлодке наш юный мастер-рыболов не рассказал, просто добавил, что торчит она метрах в ста от берега, и сквозь туман люди на ее борту видятся расплывчатыми силуэтами. Ну мне их в лицо разглядывать и не требуется: вниз по течению, до самого Бискайского залива, их трупы могут уплыть и без личного опознания.

Впрочем, на самом деле я не такой кровожадный, просто храбрюсь, поэтому, когда мы на узкой тропе лоб в лоб столкнулись с тремя «интуристами», одетыми в стиле «марине милитари» сороковых годов, стрелять в них из «Люськи», хоть палец уже лежал на спуске, я не стал. Двое, с закинутыми за плечо винтовками, были одеты в бесформенные черные балахоны и такие же береты; третий же выглядел поимпозантней: без винтовки, но с пистолетом на поясе, в кожаной куртке и в фуражке с якорем, околыш которой украшали три полоски желтого галуна. Типичный офицер. На немцев, скажем, эти типы походили мало: все смуглые, чернявые, кучерявые, а на их форме отсутствовал характерный орел со свастикой – но я все равно выкрикнул все, что помнил из фильмов про войну.

Реакция была как у хорошей собаки Павлова: бледный вид и задранные вверх лапки. Офицер попробовал было вякнуть что-то вроде: «Нихт шисен, камераден! Вир зинд италинише зеглер!» (слова, понятные даже без перевода), но мои бравые девки-волчицы уже уронили всех троих на землю, разоружили, дали прикладами по шеям, чтобы не возражали, скрутили руки и связали за спиной их же собственными брючными ремнями. И наплевать, что итальянцы. Никогда не страдал особой любовью к макаронам, и тем более к их пожирателям. А в довершение матросам засунули в рот их же береты, а офицеру – скрученную в жгут фуражку. И все это меньше чем за полминуты, без малейшей заминки или растерянности. А ведь им, в отличие от других, еще ни разу не приходилось бывать в настоящем деле. Войну с римским легионом, как я уже говорил, мы пропустили, и тот случай, когда сюда приперлись немецкие охотники за беглыми военнопленными – тоже. Так что красавы мои Волчицы – рукопожатие им перед строем и личная благодарность в приказе!

Сергей Петрович говорил, что такая резкость у Волчиц – оттого, что в местных условиях слабые и изнеженные не выживают. Мол, как только мы взяли их в свое племя, начали хорошо кормить и относиться по-человечески, все их таланты разом расцвели. Все это хорошо, но Лани до нашего прихода жили той же жизнью, что и Волчицы, но ведут они себя совсем по-другому. Там, где Волчицы (неважно, урожденные или взятые в клан со стороны) хватаются за оружие, Лани стремятся убежать подальше. У меня своя теория (грамотный, как-никак – в школе учился, и довольно неплохо). Мужики-Волки (я и сам почти такой же, только не зверь), хотели, чтобы дети их клана во всем местном сообществе вырастали самыми-самыми крутыми, а посему отбирали себе в жены в других кланах наиболее бойких и сильных девок, ибо о том, что яблоко падает недалеко от яблони, знают даже в Каменном веке. Мол, гонор бабий мы обломаем – кулаком или там палкой, – зато детки у этих бойких и дерзких родятся – первый класс. И ведь, как я понимаю, вожди отдавали таких девок замуж в клан Волка с легкостью, ибо без них спокойнее. А потом Волки напоролись на нас и оказались помноженными на ноль, а их бабы и дети стали нашей законной добычей. И ведь что интересно: даже Андрей Викторович не сразу понял, какой ценный приз оказался у него в руках. Только к весне наши вожди поняли, что из себя представляют Волчицы, и сказали, что это замечательно – и теперь у нас теперь есть какая-никакая армия, пусть даже с женским личным составом. Огнестрел и хорошо отточенная сталь сабельных штыков[7] компенсируют некоторый недостаток физической силы, а ловкость, дерзость и сообразительность дадут нашим девицам сто очков вперед перед любыми солдатами.

Но это все так, мысли вслух или лирические отступления. На самом деле все это промелькнуло у меня в голове за доли секунды, и как только мы скрутили этих троих, я связался по рации с Андреем Викторовичем и доложился. Мол, так и так, тихого дела не вышло, враг уже на берегу, взял пленных, прошу ваших указаний. А тот мне в ответ – мол, оставь этих троих связанными по рукам и ногам, наши их подберут, а сам бегом на берег и сделай так, чтобы ни одна тварь из низов не могла высунуть нос на палубу, а тот, кто уже высунул, должен быть немедленно и достоверно убит.

Как положено в армии, приказы выполняют, а не обсуждают. Поэтому, помимо связанных рук, я приказал расстегнуть на этих троих штаны и спустить их до сапог. Тот, кто хотя бы однажды брыкался, запутавшись в спущенных штанах – должен меня понять. Пока не подоспеет Андрей Викторович со своей командой и не освободит эту компанию, вернув штаны на место, они все трое будут беспомощнее спеленатых младенцев. Времени на это ушло все секунд десять-пятнадцать – и вот мы снова бежим к берегу.

А туман редеет, ибо поднимающееся солнышко греет все сильнее. По крайней мере, трое матросов возле вытащенной на берег рядом с мостками резиновой лодки увидели нас на приличном расстоянии, при этом один из них, определенно старший, скидывая с плеча винтовку, заорал нам что-то на своем языке. Явно не поздоровался. Волчица Лаис, которая бежала рядом со мной, упала на одно колено, вскидывая к плечу «американку». Грохнул выстрел – готовченко, а я перечеркнул короткой очередью из «люськи» остальных, так и не успевших понять, что происходит. На палубе субмарины, что просматривалась совершенно отчетливо (какие там к черту силуэты) засуетились и забегали матросы в уже знакомых балахонах и черных беретах. Пушки на палубе видны отлично – солидные дуры немалого калибра, – и, кроме них, что-то вроде двухствольных крупнокалиберных пулеметов наблюдается в задней части рубки. Если на нас сумеют навести хоть один, то дело будет пахнуть не только керосином.

Но мои девки-волчицы уже развернулись в стрелковую цепь, открыв частую прицельную стрельбу, да и я не остался в стороне, стоя на одном колене и очищая палубу субмарины короткими очередями. Как только «люська» в моих руках замолкла, я положил ее на землю; Бьерг, которая у меня что-то вроде адъютанта и второй номер, подает мне другую, с уже наложенным полным диском. И снова под щелчки винтовочных выстрелов раздалось пулеметное «тра-та-та-та». Как я понимаю, нас спасло то, что у этих итальянских чудиков на подлодке оружие находилось в походном положении – зачехленным и с затычками в стволах, – а иначе не миновать беды. Некоторые, самые умные, как только началась стрельба, нырнули в воду с неподбойного борта, да только водичка сейчас уже холодная и не располагает к купанию; а кое-кто, видимо, и вовсе не умел плавать. Беспомощное барахтанье тонущего человека уж точно ни с чем не перепутаешь.

Другие пытались перехитрить смерть. Вот над бортом рубки появились голова и плечи человека, схватившегося за рукояти зенитного крупняка на ближнем к нам борту. Предыдущий смертник сумел вставить магазины, а тот, что был до него – снять чехол и вытащить затычки из стволов. Но и у очередного героя, несмотря на то, что на голове у него фуражка, а не берет (значит, офицер) тоже не получилось открыть огонь. Почти одновременно гремят несколько выстрелов, плечи и голова того человека исчезают из вида, а пулеметные стволы вновь бессильно задираются в зенит. Наступает тишина. Бьерг подает мне «люську» со свежим диском, но уже никто никуда не идет. Никакого шевеления, только слышно, как кто-то с подвыванием громко стонет, призывая на помощь Иисуса Христа и Деву Марию. Если останется жив, то отец Бонифаций объяснит ему, что такие тут еще не живут.

И в этот момент к нам на выручку подходит кавалерия, то есть основные вооруженные силы нашего племени во главе с Андреем Викторовичем. А с ними сержант Седов со станкачом Браунинга, который тут же начинают устанавливать на треноге. А это еще тот брандспойт – не чета нашим «люськам». Но мы тут уже управились сами, ну то есть почти управились. Палубу-то мы зачистили, но не до конца. Возможно, кто-то прячется на неподбойном борту за рубкой или в самой рубке, догадавшись не высовывать голову. Андрей Викторович окидывает взглядом сложившуюся картину и кивает.

– Молодцы, – говорит он, – хвалю за службу. Да только скажи мне, Серега, зачем ты с итальянцев штаны снимал? А то обижаются они очень, эти любители макарон.

– Ноги связать мне было нечем, – нехотя ответил я. – Вот я и подумал, что со спущенными штанами особо не побегаешь, можно только ползать…

– Умно, Серега, – рассмеялся Андрей Викторович, – умно. А теперь давай со всем этим заканчивать. Ты со своими бойцыцами подержи субмарину на прицеле, а я возглавлю абордажную партию.

– А может, я с вами? – спросил я. – А на прицеле этих мерзавцев подержит товарищ Седов? Один его станкач по огневой мощи равен всему моему взводу…

Андрей Викторович посмотрел на меня так, будто я сморозил величайшую глупость, и вздохнул.

– Отругать бы тебя как следует, Серега, – сказал он, – ну да ладно. На первый раз прощаю. Еще раз запомни, лейтенант: приказы не обсуждаются, а выполняются. И если я говорю, что пойду на абордаж только со своей группой, то в этом есть определенный и вполне конкретный смысл. Ты просто не способен к тому высшему пилотажу, который потребуется от меня там, на палубе. Подставишься по-глупому под пулю и оставишь своих жен вдовами, а своего Ромочку – сиротой…

И в этот момент случилось удивительное явление. Над бортом рубки поднялась палка с привязанной к ней белой тряпкой, которая лениво затрепыхалась на ветерке над рекой.

– Ну нифига себе сюрприз! – выругался командир. – Смотри ж ты – сдаются. Теперь предстоит вступать с ними в переговоры о капитуляции, а у нас хоть кто-нибудь знает по-итальянски?

– Андрей Викторович, – вдруг сказал Александр Шмидт, – я могу довольно хорошо говорить по-немецки. Если не все офицеры, то хотя бы командир этой субмарины обязательно должен знать язык своих союзников.

– Попробуй, кадет, – ответил Андрей Викторович, – хуже от этого точно не будет.