Мио-блюз

Слова выговаривались толчками. Боль в груди настолько усилилась, что я едва мог думать о чем-то другом. Последняя мысль была об иронии судьбы, которая ожидала меня: я умру, так и не узнав, куда пропал Мио. Этот призрак, которого никто не мог поймать.

— Ты во всем виноват! — Винсент прижал к моему лбу прохладное дуло револьвера.

— Но Белла и Люси не виноваты, — прошептал я.

— Конечно, нет. Этого достаточно.

Грянул выстрел. Потом еще один. Потом еще и еще, я не мог их сосчитать. Послышались возбужденные голоса и крики, я чувствовал, как все вокруг пришли в движение. Поодаль завыли сирены, откуда-то издалека подлетал вертолет. Когда он приземлился, я уже не чувствовал ничего.





47

После




Первую пулю выпустил из своего револьвера шериф Эстебан Стиллер. Она вошла Люциферу в затылок — мгновенная смерть. Кто умер потом, я не знаю. Завязалась неистовая перестрелка между людьми Люцифера и целой армией полицейских, которые непостижимым образом умудрились прятаться вокруг. Они следовали за мной, когда я первый раз поехал сюда. И, по-видимому, никуда не уезжали.

— Чистейший инстинкт, — сказал Стиллер позднее, когда мы с ним разговаривали. — Я подозревал, что вы поехали разведать обстановку, и оказался прав.

Инстинкт не подвел Стиллера. Он уже несколько лет присматривался к Винсенту, убежденный, что тот куплен Люциферовой организацией. Что мы братья, он не знал. Не знал, что Винсент — Люцифер. Но там, на месте встречи, эта информация не имела для него значения.

— Когда я понял, что он собирается вас пристрелить, пришла пора действовать, — сказал он.

Правда, он забыл рассказать, что подлинным героем был Джош Тейлор. Именно он позвонил шерифу и предупредил, что тот глаз с меня спускать не должен. Потому что, если повезет, я приведу его к самому Люциферу. Стиллеру сообщили, что я въехал в страну, но действовал он недостаточно эффективно. Пока не позвонил Тейлор. Который позвонил и мне, предупредив, что у меня на хвосте половина техасских полицейских.

— Чтобы ты не наделал глупостей и не стал преступником, каким Стиллер все время тебя считал, — пояснил он.

По словам врачей, я был мертв двенадцать минут. А потом три недели лежал в коме. За эти три недели Люси сумела убедить американскую и шведскую полицию, что я был жертвой преступлений, но сам никак не замешан в криминале ни в Швеции, ни в Штатах. Американцы поработали над видеозаписями Вольфганга и сумели сделать их настолько четкими, что стало видно: именно Дидрик перенес тело Элиаса в мой автомобиль. Женщину, однако, не опознали, что для меня роли не играло. Она явно не была мною — вот что главное. Кроме того, Люси доказала, что свидетельница, утверждавшая, будто Дженни сбил “порше”, была подкуплена Дидриком. В итоге мое положение существенно улучшилось.

Последняя эсэмэска, которую я отправил Люси, сыграла для полиции решающую роль.

“Люцифер — мой родной брат”.

Да, именно так я и написал. Не больше и не меньше. Словом, в конце концов вся история разъяснилась. И, увы, стала достоянием широкой общественности. До тех пор были силы, державшие прессу в неведении, перекрывавшие все утечки. Теперь таких сил не существовало. После смерти Винсента его организация рухнула. Одни бросились в бега, спасая свою жизнь, другие предпочли явиться с повинной и получили не слишком большие тюремные сроки, поскольку сдали своих друганов. Во многих странах — я даже перечислить их не берусь — за те три недели, что я пробыл в коме, пресса опубликовала сотни, даже тысячи статей. Только одно Стиллер сумел утаить, неопределенно сославшись на крайне опасные угрозы по моему адресу, — мое имя. Поэтому СМИ именовали меня Коматозником. А в тот день, когда я очнулся, исламские террористы взорвали американское посольство в Иордании. И пробуждение Коматозника отступило в тень перед этим новым кошмаром, так что мировой знаменитостью, как пророчила Люси, я не стал.

Коматозник. Эпитет, от которого Люси сперва расплакалась, а потом рассмеялась, когда я очнулся и выяснилось, что я не овощ. Врачи-то не давали особенно оптимистичных прогнозов. В коме я пробыл долго, и мозг вполне мог сильно пострадать.

“Тогда лучше дайте ему умереть”, — серьезно сказала Люси.

“Ни в коем случае, — ответил врач. — У нас живые остаются живыми. Пусть даже неполноценными. Если он захочет умереть, может покончить с собой”.

Не стану даже пытаться описывать, каково было очнуться после столь долгого беспамятства. Нет смысла. Достаточно сказать, что ничего более отвратительного я никогда не испытывал. Врачи любят использовать слово “неприятно”, говоря о том, что на самом деле просто наводит ужас. Сам я предпочитаю называть вещи своими именами. “Отвратительно” — самое подходящее слово. Еще годится — “жутко”.

Не было и речи о том, чтобы сразу встать и пойти домой. Я вообще не мог подняться. Да и с полицией еще не все уладилось. Люси поработала на славу, но последние детали мне пришлось прояснять самому. Память день за днем возвращалась, примерно в такт с восстановлением подвижности. Лежать в больнице — бесконечное унижение. Находиться под подозрением у полиции — почти то же самое.

— Почему вы встретились именно на старом нефтепромысле? — допытывался шериф Стиллер.

Я ответил, что не знаю. Джош Тейлор, присутствовавший на этом допросе, при упоминании о нефтепромысле потупил взгляд.

Люси все время находилась рядом. Белла тоже. Люси прилетела в Хьюстон вместе с моей дочкой и ее няней Сигне. Белла, по обыкновению, пребывала в лучезарном настроении и покоряла всех, кто ее видел. Один из врачей больницы проверил ее перелом и снял гипс. Что она первым делом и продемонстрировала мне, когда я очнулся:

— Смотри! Обыкновенная рука! Люси поговорила с доктором, и он мне помог.

Да уж, эта Люси мастерица все улаживать.





* * *


И вот однажды во вторник мы приземлились в Арланде. Лето кончилось. Настал сентябрь, моросил дождь, и я старался не думать о том, в какую сумму страховщикам обошлось мое пребывание в больнице. Осень лежала передо мной, как прямая дорога длиною в вечность. Врачи рекомендовали взять больничный по меньшей мере месяца на два. Я обещал последовать их совету. Не дурак ведь, знаю, когда стоит прислушаться к окружающим. Если с тобой еще до сорока пяти лет случается инфаркт — да какой! — надо себя поберечь.

— Начну заниматься спортом, — сказал я Люси в такси по дороге из аэропорта. — Изменю режим питания, может, к диетологу схожу.

Мы втроем сидели на заднем сиденье. Белла посередине. Спала, уткнувшись мне в плечо. Люси молча смотрела в залитое дождем боковое окошко. Я протянул руку, коснулся ее щеки. Белла уткнулась мне в грудь, когда я убрал руку.


— Все хорошо, детка?

По сути, ответ был единственно возможным. Вполне ожидаемым.

— Нет, — сказала Люси. И продолжила: — Все кончено. Понимаешь? Кончено, Мартин.

Как описать шок, волной нахлынувший на меня? Я испугался, и куда больше, чем когда вышел из комы. Не то чтобы я забыл наши прежние ссоры. Но мне казалось, что недели в Техасе кое-что изменили. Что мы сблизились. Я же чувствовал. Всем своим больным телом.

— Ты приехала в Техас. Ты…

Приложив палец к моим губам, она заставила меня умолкнуть.

— Я люблю тебя. — Она заплакала. — Понимаешь? Люблю. Больше всех на свете. Но этого мало. Настоящих отношений между нами нет. И ты действительно их не обещал. Но знаешь… я так не хочу. Только не говори, что можешь измениться, ведь на самом деле ты не можешь. И не изменишься. Понимаешь? Я люблю тебя. Но этого мало. Потому что ты любишь меня не на тех же условиях.

Я запаниковал. Куда больше, чем в тот миг, когда ждал смертельного выстрела. Искал слова, которые могли бы убедить ее, как сильно я люблю ее, как сильно в ней нуждаюсь. Хотел сказать, что не чувствую себя цельным, когда ее нет рядом, что нет у меня друга ближе ее.

Но я не сказал ни слова. Потому что думал обо всем, чего, как я знал, она хочет помимо этого.

Верного любовника.

Общий дом.

Может быть, даже общих детей.

И тут я расплакался, ведь Люси, черт побери, была права. Как всегда, права. Ведь именно этого я ей не дам. Ну, разве только здесь и сейчас. Человек, переживший тяжелую болезнь, становится таким кротким. Летом тоже случались часы слабости, когда я подумывал, что смогу стать таким, кто ей нужен, смогу дать ей то, чего она желает. Ведь она заслуживает этого, как никто другой. Но я слишком эгоистичен для подобных жизненных решений. Знаю ведь, что не смогу измениться так, как необходимо, чтобы поистине целиком принадлежать ей. И, пожалуй, в такой честности по отношению к себе есть здравое зерно.

Мы таковы, каковы есть.





РАСШИФРОВКА ИНТЕРВЬЮ С МАРТИНОМ БЕННЕРОМ (М. Б.)



ИНТЕРВЬЮЕР: КАРЕН ВИКИНГ (К. В.), независимая журналистка



Стокгольм


К. В.: Не знаю, что и сказать. Вы действительно поставили точку? Прямо на месте?

М. Б.: Да.

К. В.: И что теперь?

М. Б.: У нас перерыв. Мы заперли контору, и некоторое время она будет пустовать. Хельмер в оплачиваемом отпуске. Я восстанавливаю здоровье, а Люси временно работает в какой-то компании.

К. В.: Но вы хоть иногда видитесь?

М. Б.: Конечно. Иначе Белла очень бы расстроилась.

К. В.: Как вам кажется, вы будете снова вместе?

(Молчание.)

М. Б.: Это важно, учитывая все, что я рассказал?

К. В.: Не для самой истории. Но в чисто человеческом плане мне ужасно любопытно.

М. Б.: Это лишнее. Ваш предшественник Фредрик никогда не проявлял любопытства.

К. В.: Простите. Как все было, когда вы приехали домой? Я имею в виду убийства, в которых вас подозревали.

М. Б.: Эту проблему мы отчасти решили дистанционно, из Штатов. Шведская и американская полиции были вынуждены сотрудничать. Но кое-что, конечно, пришлось уладить уже дома.

К. В.: Трудно было убедить их, что Дидрик являлся соучастником преступлений?

М. Б.: Нет, ничуть. Хотя… разобраться в сумбуре вокруг Мио поначалу было трудно. Однако мы получили из копенгагенской больницы историю болезни Себастиана, сына Дидрика. Тамошние врачи подтвердили, что после выписки из больницы мальчик и месяца не мог прожить. Поэтому полиции пришлось признать, что ребенок, которого Дидрик и Ребекка выдавали в датской усадьбе за своего сына Себбе, на самом деле был кем-то другим. Они нашли в доме волоски, сделали анализ ДНК и установили, что волоски принадлежат исчезнувшему Мио.

К. В.: Но Мио, наверно, уже не исчезнувший?