Миндальный вкус зла

Инна Колокольцева не понравилась Валерьяну с первого взгляда, и он постарался передать на фото те отталкивающие черты её натуры, которые увидел сам. Просматривая дома то, что у него получилось, Валерьян остался доволен результатами своего вдохновенного труда.

Зато Наполеонов, как всегда, был недоволен.

– И что это за художественное творчество? – ворчал он, просматривая фотографии.

Валерьян молча стоял рядом и улыбался.

– Ради бога, сядь, – взмолился Шура, – не могу я, когда такая дылда стоит у меня над душой. – Затем следователь сгрёб все фотографии и сказал: – Впрочем, забирай всё и вези Мирославе Волгиной. Пусть она над твоим художеством корпит. А с меня довольно, устроил тут Третьяковскую галерею.

– В Третьяковке не фотографии, а картины, – улыбнулся Валерьян.

– А то я не знаю, один ты у нас такой умный, – проворчал Шура, – вот тебе адрес, и поезжай.

– Слушаюсь, господин следователь, – усмехнулся фотограф и скрылся за дверью, прежде чем Наполеонов ему что-то ответил.

– Ах, какой красавчик, – вздохнула Элла, глядя вслед удаляющемуся Легкоступову.

Шура тем временем анализировал результаты экспертизы и ни на йоту не сомневался в том, что Оксану хотели убить. Его не смущало то, что миндалём были посыпаны оба пирожных. Из этого следовало только то, что у отравительницы аллергии на миндаль не было.

Теперь предстояло выяснить, кто мог знать об аллергии Арефьевой. Начать он решил с самой близкой подруги. Настю уже проинформировали о случившемся с Оксаной. И он позвонил ей на сотовый, желая узнать, дома она или всё ещё с подругой в реанимации.

Девушка отозвалась почти сразу:

– Слушаю.

– Настя, это Наполеонов.

– Я узнала.

– Нам надо поговорить.

– Хорошо, – тихо отозвалась она. И он догадался, что девушка плачет.

– Настя, вы дома?

– Да, у себя дома.

– Вы ведь живёте недалеко от Оксаны.

– Да, рядом. Мне прийти туда?

– Нет, если вы не возражаете, то скажите свой адрес, и я приеду. Только не сейчас, а попозже. Вы не против?

– Нет. Записывайте адрес.

– Говорите, я запомню.

Она назвала улицу, номер дома и квартиры и отключилась первой, забыв попрощаться.

В самом деле, зачем прощаться, если они собираются вечером встречаться…





Глава 17




Весенний день медленными шагами приближался к вечеру, но до заката было ещё очень далеко. Валерьян любил это время года и радовался, что поездка в коттеджный посёлок к детективу позволит ему какое-то время побыть на природе. Его серая «Лада Веста», казалось, тоже была рада прогуляться и с удовольствием наматывала километры дороги на свои быстрые колёса.

Он вспомнил, что, увидев Мирославу Волгину впервые, засмотрелся на неё, а она подмигнула ему и пропела: «Ты сними, сними меня фотограф». А когда она ушла, он долго смотрел ей вслед и лишь потом спросил у оказавшегося рядом Наполеонова:

– Кто это?

– Частный детектив Мирослава Волгина, – ответил Шура и добавил: – Но ты очень-то на неё не засматривайся.

– Это ещё почему?

– Поматросит и бросит.

– А тебе что за забота?


– Не хочу терять ценного сотрудника, – усмехнулся Наполеонов.

Вообще-то Валерьян был совсем не против того, чтобы она начала его матросить… Хотя оказаться брошенным, конечно, не хотел.

И вот теперь он едет к ней домой. Легкоступов остановился у ворот и нажал кнопку звонка. Через какое-то время ворота разъехались, и Валерьян увидел парня примерно одного роста с ним, тоже блондина, только с волосами на тон или два светлее. Тот выжидающе смотрел на Валерьяна.

– Я Валерьян Легкоступов, из полиции. Мне нужна Мирослава Волгина. Я привёз фотографии, которые она просила.

– Морис Миндаугас, сотрудник агентства, – представился парень и отступил.

Серая «Лада Веста» прошуршала колёсами по подъездной дорожке и замерла, Валерьян выбрался из салона.

– Заходите.

Легкоступов вслед за Миндаугасом вошёл в дом, навстречу вышла Мирослава. Она обменялась приветствиями с фотографом и сказала, что удобнее всего поговорить им будет в гостиной.

Они расположились в креслах. Валерьян достал фотографии, и Волгина разложила их на столике. Она с интересом рассматривала каждую из них. И думала о том, что Шура, пожалуй, прав, для полицейской надобности фото были слишком художественными и место им было не в папке, а в салоне.

Она подняла глаза на фотографа и улыбнулась:

– Красиво.

Он неожиданно для себя смутился.

– Я старался.

– Здесь нет фотографии Ирины Владимировны Римашевской.

– Наполеонов сказал, что она в Светлогорске.

– Да, я знаю. Значит, она до сих пор не объявилась?

Он покачал головой.

– Ну, что ж, придётся подождать.

Морис тем временем не сводил глаз с Легкоступова. Он сам не мог сказать почему, но Валерьян ему не нравился… Не нравилось его лицо, которое напоминало лица древнерусских князей, не хватало только бороды. Не нравились серые глаза, слишком ясные и сияющие непонятно откуда исходящим светом. Не нравилось, как он смотрел на Мирославу, как улыбался ей. А когда они снова наклонились над фотографиями и их головы почти соприкоснулись, сердце Миндаугаса сжалось так сильно, что он ощутил почти физическую боль.

Наконец Мирослава оторвалась от созерцания запечатлённых фотографом девушек и сказала:

– Давайте выпьем чаю.

Она не стала просить Миндаугаса накрыть на стол, сама заварила чай, разлила его по чашкам и расставила на столе угощение.

Сначала Морис облегчённо вздохнул, а потом вдруг подумал с ужасом: «Неужели она заметила мою реакцию на фотографа? Только этого мне не хватало для полного счастья». Он постарался взять себя в руки и порадовался тому, что ещё подростком научился оставаться внешне невозмутимым при любых обстоятельствах.

А вот Легкоступов явно этой способностью не обладал. Он вспыхивал всякий раз, когда Мирослава обращалась к нему с вопросом или замечанием, не относящимся к делу. Когда же она снова перевела разговор в деловое русло, Валерьян сразу успокоился и толково разъяснил ей, как именно он снимает, как выбирает ракурсы и почему всё это делает именно так. Чувствовалось, что он настоящий мастер и любит дело, которым занимается.

Мирослава слушала его с искренним интересом. И Морис сам не заметил, как увлёкся рассказом фотографа и даже стал задавать вопросы.

– Тебе нравятся ватрушки? – неожиданно спросила Мирослава.

– Очень, – признался Валерьян и спросил простодушно: – Вы сами их испекли?

Мирослава весело расхохоталась.

Парень сообразил, что ляпнул что-то не то, и пробормотал смущённо:

– Простите.

– Ну что ты, – не переставая смеяться, она дотронулась до его руки, – я готовить не люблю. Могу, конечно, что-то сообразить, если сильно прижмёт, но кулинарного таланта во мне нет ни на йоту.

– Значит, вы их купили в кулинарии? Около моего дома тоже есть очень хорошая кулинария.

Мирослава взяла за руки Миндаугаса:

– Их приготовили вот эти золотые руки, – сказала она.

– Правда? – Глаза Валерьяна и Миндаугаса встретились. Тут он вспомнил, что Наполеонов как-то рассказывал, что Мирославе крупно повезло, у неё теперь незаменимый помощник, он не только помогает ей раскрывать дела, но и кормит её, и поит, как в редком ресторане. Короче, повезло.

Глядя на растерянное лицо Легкоступова, Морис невольно улыбнулся. А теплота рук Мирославы и её слова, полные искреннего восхищения, согрели его сердце.

– Очень вкусно! – сказал Валерьян и добавил: – А я только яичницу и кашу могу приготовить.