Миндальный вкус зла

– Как вы думаете, Александр Романович, завтра меня пустят к Оксане? – тихо спросила Настя.

– Я думаю, что да.

Девушка тяжело вздохнула и призналась:

– Мне так страшно.

– Я бы посоветовал вам вернуться в свою квартиру, а Оксанину просто закрыть, – сказал следователь, – я могу вас прямо сейчас отвезти домой.

– Нет-нет, я останусь здесь, – быстро проговорила Настя.

– К чему это геройство? – Он пристально посмотрел ей в глаза.

– Но ведь может кто-то снова позвонить, – пробормотала она, неожиданно смутившись.

– А оно вам надо? – спросил следователь.

– Я думала, что вам надо…

– Мне, конечно, надо. Но я не собираюсь вами рисковать, – вздохнул он устало.

– Никакого риска, – постаралась она проговорить как можно увереннее.

Он не сводил с неё внимательных коричневато-зелёных глаз.

– Правда, правда, никакого риска. Я никому открывать не буду, а если пришлют письмо или позвонят, я сразу свяжусь с вами.

– Хорошо, – нехотя согласился следователь, понимая, что у него нет шансов её переупрямить. Не везти же её домой насильно, в самом деле.

Настя не сводила с его лица преданных глаз.

– Только пообещайте мне, Анастасия Львовна, что никакой самодеятельности.

– Обещаю! – проговорила она так истово, как когда-то клялись быть верными партии юные ленинцы.

Наполеонов поднялся из-за стола и направился к двери.

– Александр Романович! – быстро окликнула его девушка.

Он обернулся.

– Вы не могли бы сегодня остаться ночевать здесь?

– Здесь?

Она кивнула:

– Я постелю вам на диване в зале, там очень удобно. Пожалуйста. – Она сжала руки в кулачки и прижала их к груди.

Шура вздохнул, потом подумал, что до рассвета осталось всего несколько часов.

– Хорошо.

Настя постелила ему на диване и быстро вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. В приоткрытое окно просачивался свежий воздух. Было слышно, как тихо шелестят вязы. В просвет между листьями тонкими струйками стекал лунный свет…

Вместо того чтобы сразу лечь спать, Шура возился с запиской. И в конце концов его терпение было вознаграждено, он сложил все кусочки и наклеил их на газету. Однако эта записка сама по себе ничего не давала…

Заснул Шура ближе к рассвету, когда небо уже начинало потихоньку светлеть. Проспал он не более двух часов и проснулся от запаха только что сваренного кофе. Наполеонов потянулся, сел на диване и решил, что придётся надеть и брюки, и рубашку…

Одевшись, он умылся в ванной, посмотрел на себя в зеркало и подумал, что было бы неплохо побриться…

Настя, точно угадав его мысли, тихо постучала в дверь:

– Александр Романович, там в шкафчике на средней полке есть одноразовые бритвенные станки и крем.

– Спасибо, – отозвался он и распахнул шкафчик. Его поразило многообразие всяких кремов, шампуней, дезодорантов, ещё каких-то пузырьков и тюбиков.

– Завтрак сейчас будет на столе, – донеслось до него, – яичница подходит. Вы любите с ветчиной?

– Я всё люблю.

– Я так и подумала.


Наполеонов догадался, что девушка улыбается.

«Это хорошо, – подумал он, – пусть уж лучше улыбается».

– Вкусно, – похвалил Наполеонов, расправившись с яичницей и намазывая тосты джемом.

– Меня бабушка научила готовить, – улыбнулась девушка.

– Респект бабушке.

Сначала Наполеонов завёз Настю в больницу, дождался, когда ей разрешат подняться к подруге в палату, и отправился на работу. Он решил, что поговорит с Оксаной позднее.

В первую очередь Наполеонов отдал на экспертизу склеенную записку. Войдя в свой кабинет, следователь достал дело и стал его внимательно читать. Уже в который раз. В дверь постучали.

– Да-да.

На пороге появился оперативник Дмитрий Славин.

– Тут такие дела, Александр Романович, пришли сведения из Тюмени о родственниках Четверткова.

– Интересно, интересно.

– Да, собственно, родственников-то у него кот наплакал. Сестра с сыном и дочкой. Мальчику одиннадцать лет, девочке шесть.

– И всё?

– И всё.

– Муж сестры?

– Они разошлись три года назад.

– Наверное, у него есть ещё какие-то родственники…

Опер посмотрел на следователя с сомнением.

– Понимаешь, Дима, у нас у всех чёртова уйма родственников, о которых мы даже не подозреваем, – пояснил следователь свою мысль.

– Как это – не подозреваем? – удивился Славин.

– Ну, вот ты, например, знаешь своих шестиюродных братьев и сестёр?

– Нет, – растерянно признался оперативник, – но разве они считаются родственниками?

– Четвертков, может, тоже сомневался в этом. Но не исключено, что кто-то из этой седьмой воды на киселе вполне мог свалиться ему на голову…

– И вы думаете, что он признал такую дальнюю родню? – засомневался Славин.

– Я не то чтобы так думаю, я предполагаю.

– Но в таком случае мы их и за сто лет не найдём…

– Это ты верно мыслишь – отыскать их нам может помочь только счастливый случай…

– А может, не было никакого родственника? – с надеждой спросил Славин.

– Родственника, может, и не было, – согласился охотно следователь, – но одна из курток, изъятых из дома Четверткова, принадлежала не ему, а кому-то другому. Вернее, как следует из заключения экспертизы, носил эту куртку другой человек.

– Убийца?! Четверткова?

Оперативник кивнул.

– Нет, не думаю, – ответил Наполеонов и отпустил опера.

Он не был уверен в том, что убийца Четверткова, неизвестный, пытавшийся убить Арефьеву, и человек, забывший куртку в квартире убитого, одно и то же лицо. Неизвестных, не связанных друг с другом, могло быть двое и даже трое. Хотя трое, скорее всего, перебор.

Наполеонов размышлял над сведениями, которые предоставила ему Мирослава Волгина, и над информацией, полученной полицией. Головоломка никак не желала складываться. Нападение на Оксану выглядело очень странным. Что такое она могла знать, чтобы представлять опасность для убийцы? Наполеонов решил, что попытается это выяснить, поговорив с самой Оксаной. А пока он озаботил Василису Воеводину – начальника убойного отдела – поиском предположительно бывшего милиционера со шрамом на правом виске, похожим на след от кастета, занимающегося ныне частным сыском.

Василиса, тихо присвистнув, сказала:

– Ладно. – И повесила трубку.