Милая Роуз Голд

Из нас не получилось идеальной «Семейки Брейди»[8], на что я надеялась изначально, но, если уж на то пошло, Майк Брейди был унылым занудой. Я и сама могу вырастить ребенка. Себя же я вырастила? И вышло неплохо. Я разорвала отношения с Грантом и начала подбирать себе дом.

Роуз Голд снова встревает:

– А он умер от передозировки?

– Так мне говорили.

– То есть ты не знаешь наверняка?

– Знаю. – Я хмурюсь, глядя на дочь. – Я просто хотела сказать, что мы тогда уже не общались. Мне сказал кто-то из его соседей.

– Кто?

– Я не помню. – Я начинаю раздражаться.

– Где он похоронен?

– Господи, да откуда мне знать?

– Я подумала, может, тебе говорили, – отвечает Роуз Голд. Она расспрашивает с умом.

– Прости, если это прозвучит жестоко, – говорю я, – но Грант не хотел быть твоим отцом.

– Да уж, в этом я не сомневаюсь, – с горечью произносит Роуз Голд.

По экрану бегут финальные титры. Мы следим за проползающими именами. Потом я выключаю телевизор, и комната погружается в тишину. Роуз Голд зевает и потягивается в своей мешковатой толстовке.

Дочь забирает у меня Адама и прижимает его к себе. Она открывает рот, будто хочет что-то сказать, но в этот момент ее телефон начинает громко вибрировать на журнальном столике перед нами. Я наклоняюсь посмотреть, кто звонит, но Роуз Голд хватает мобильник раньше, чем я успеваю что-то увидеть.

Она смотрит на экран. Ее лицо стремительно бледнеет, а руки начинают трястись. На секунду мне становится страшно: а вдруг она выронит Адама?

– Можешь подержать его? – бормочет Роуз Голд и сует малыша мне в руки.

Она торопливо проходит по коридору, сжимая телефон. Через несколько секунд захлопывается дверь ее спальни. Замок защелкивается. Я сижу в кресле и покачиваю Адама, размышляя о том, что увидела.

Кто-то хочет поговорить с моей дочерью. Вопрос в том, почему она не хочет говорить с этим кем-то.





6.

Роуз Голд




КОГДА ИНТЕРВЬЮ ЗАКОНЧИЛОСЬ, я взяла бумажный пакет, в котором лежали все мои вещи для ночевки, и вышла из кафе. Я села в фургон и вбила адрес Алекс в телефон.

Она жила в Лэйквью, так что я проехала на север по Вестерн-авеню и повернула направо, на Фуллертон, думая о том, что солгала Винни. Разумеется, мне было жаль маму. По вечерам я нередко смотрела на пустое кресло, стоявшее у меня в квартире, и мне даже хотелось, чтобы в нем сидела она. Она рисовала пальцем буквы у меня на спине и заплетала мне парики. Она сочиняла безумные приключения, в которые мы отправлялись, не выходя из дома. Она обнимала меня так крепко, что в легких не оставалось воздуха. Она боролась за меня. Несмотря на все ее грехи, я знала, что она меня очень сильно любила.

Но никому не интересны положительные качества женщины, попавшей в тюрьму за жестокое обращение с ребенком. Я начала понимать, что людям очень хотелось рассортировать окружающих: в это ведро хорошие, в это плохие, третьего не дано, пусть даже большинство из нас на самом деле находится где-то посередине. Любой, кто знал нашу историю, видел в маме злодейку. В ночь после вынесения приговора присяжные, должно быть, спали крепким сном праведников, воображая себя рыцарями в сияющих доспехах. Но ведь они отняли у меня мать. Иногда я была этому рада, а иногда мне казалось, что меня лишили жизненно важного органа.

Все это крутилось у меня в голове, пока я искала парковку в Бельмонте. Мне не хотелось провести выходные, утопая в жалости к Пэтти. Стоя на светофоре, я успела загуглить стокгольмский синдром. Винни ошибался. Я не пленница, да и маме я давно уже не доверяю. Тому, что она сделала со мной, нет оправдания. Я припарковалась, закрыла фургон и пешком отправилась к квартире Алекс.

В кармане завибрировал телефон.

Фил: Есть какие-нибудь интересные планы на сегодня?

Я: Нет, работаю.

Фил: Я тоже весь день за рабочим столом.



Я помедлила. Разве Фил не работает инструктором на горнолыжном курорте? По крайней мере, так он мне сказал.

Я: Новая работа?

Фил: Да, пару раз в неделю делаю бумажную работу на лыжной базе.




Коробочка с ключами была прикручена к забору. Я достала запасной ключ и вошла в дом, как велела мне Алекс. Преодолев три пролета скрипучих ступенек, я остановилась у двери квартиры, тяжело дыша. Затрудненное дыхание – это было начало знакомого мне с детства процесса. Скоро начнет кружиться голова. Потом перед глазами забегают мохнатые паучки. Если я не смогу остановить их, то упаду в обморок. Буду лежать без сознания на этом грязном коврике, пока кто-нибудь меня не обнаружит. Что, если Алекс и Уитни придут домой поздно? Я могу впасть в кому. Меня отвезут в больницу, будут колоть толстыми иглами, может, даже сделают операцию, которая мне не нужна. Я постучала по деревянной дверной раме, опасаясь, что напророчу себе все это. Послышалось чье-то тяжелое дыхание, и через мгновение я поняла, что это мое собственное.

Я прислонилась к двери и подождала. Паучки так и не появились. Голова не кружилась.

– Прекрати выдумывать глупости, – сказала я себе, отпирая дверь квартиры. Дома никого не было.

Предметы, которыми наполнили свой дом Алекс и Уитни, в некоторой степени отвлекали внимание от дешевой мебели и старой бытовой техники. Над диваном висели яркие пестрые картины. У стены стоял белый холст, на котором красной краской из баллончика было написано «ТЫ ГОНИШЬ», но вверх ногами. Я не поняла, в чем фишка, но от этого все казалось мне только круче. Усевшись на синий диван, я достала телефон, чтобы написать Алекс.

Я: В ернулась с интервью для «Сплетника». Готова потусить в любое время.



До этого момента я ничего не говорила ей об интервью. Во-первых, в глубине души я боялась, что она захочет пойти со мной. Во-вторых, я решила приберечь эту новость до того момента, когда мне потребуется привлечь ее внимание.

Через тридцать секунд мой телефон зазвонил. Алекс. Я попыталась вспомнить, когда она в последний раз мне звонила.

– С какого интервью? – спросила она вместо приветствия.

– Привет, Алекс, – сказала я.

– Ты давала интервью для «Сплетника»? – спросила она как можно громче, чтобы все вокруг наверняка услышали. Интересно, кто там рядом с ней.

– Журналист даже купил мне вкуснющие маффины и латте с «Нутеллой». – Я постаралась справиться с голосом и говорить спокойно.

– Хочу знать все! Буду дома через десять минут.

Она повесила трубку.

Восемь минут спустя в замке повернулся ключ. Алекс – высокая, стройная, со своим фирменным высоким хвостом из светлых волос – вошла с рюкзаком на плече. На ней была дизайнерская одежда для тренировок, купленная с сорокапроцентной скидкой в спортивном магазине, где Алекс подрабатывала. Она бросила рюкзак на пол и уселась на диван напротив меня. Иногда меня поражало то, как мало в ней было от миссис Стоун. Алекс, бывало, таскала мне конфеты, пока мама не видела.

Алекс вцепилась в мои колени. В последний раз она делала что-то подобное, когда я рассказала ей про маму. Мне очень хотелось протянуть руку и погладить ее хвост, но я сдержалась.

– Расскажи мне все, – потребовала она.

Следующий час я провела, в мельчайших деталях описывая интервью. Алекс жадно ловила каждое слово. Я решила простить ее за то, что она игнорировала меня несколько месяцев. Ей явно было небезразлично – она даже перевела телефон в беззвучный режим.

– Тяжело тебе было, наверное, – сказала Алекс, когда я договорила. Она сидела в глубокой задумчивости, теребя кончик своего хвоста. – Ты не побоялась выйти и открыто рассказать обо всем. Горжусь тобой. – Она сжала мою коленку. Я пожалела, что не в шортах: утром я побрила ноги, и они теперь были гладкие, как шелк. Я вспомнила, как десять месяцев назад впервые нанесла крем для бритья в ванной у миссис Стоун.

Я улыбнулась уголками губ, не показывая зубы, хотя мне хотелось улыбаться во весь рот.

– Мне так надоело быть жертвой, – ответила я, позаимствовав слова у Винни.

– И когда интервью выйдет? – Алекс вскочила с дивана и пошла на кухню. – Смузи?

Я никогда раньше не пробовала смузи.

– Давай. А статья, думаю, через месяц-другой.

На лице Алекс проступило разочарование.

– Но скоро у меня будет фотосессия, – соврала я. Винни дал мне понять, что для материала они используют какое-нибудь старое фото из тех, что у них есть. – В фас снимать не будут. Может, сделают в профиль или типа того.

Алекс кивнула:

– Правильно. Тебя и так достаточно преследовали.

– Да. И потом, всей стране не обязательно видеть, какая я страшная.

Алекс не ответила. Я записывала в заметках на телефоне рецепт, следя за тем, как она высыпает в блендер пол-упаковки замороженной клубники, а потом добавляет один банан, десять кубиков льда и немного молока. Теперь можно будет попытаться повторить то же самое дома. Пока она готовила, я следила за ее длинным светлым хвостом, представляя, как отрезаю его и приклеиваю к своей голове.

Алекс вернулась на диван с двумя розовыми смузи и протянула один из них мне.

– Ты не страшная, – сказала она. – Твое лицо уникально, и главное – оно твое.

Я уставилась на Алекс. Интересно, ей самой когда-нибудь говорили, что ее лицо «уникальное»? Наверное, нет, иначе она бы не считала это комплиментом. Я вздохнула и сделала глоток смузи. Меня удивил его свежий, нежный вкус.

– Когда фотосессия? – спросила Алекс.

– Примерно через неделю. Винни сказал, что фотограф мне позвонит. – Уже второй раз за день вранье легко сорвалось с моих губ. Это меня удивило. Если я не буду осторожна, ложь может превратиться в привычку.

– А можно мне с тобой?

Алекс смотрела на меня с восторгом и надеждой. Раньше дочь Мэри Стоун никогда мне не улыбалась так – как будто впервые в жизни у меня было что-то, что нужно ей. Все мои внутренности сжались при мысли о том, что мне придется ее расстроить.

– Не знаю, Алекс. – Я помедлила. – Чем больше там соберется народу, тем сильнее я буду стесняться.