Межлуние

Коммандер допил свой чай и кивнул своим мыслям:

— И все-таки здесь чертовски хороший чай!





* * *


Для некоторых обреченных, подобных ей в своем невезении, чья сомнительная удача зависела от действующей фазы луны, жизнь напоминала веревку, туго сплетенную из черно-белых лент. Одни полосы были длиннее, другие короче, иногда рваные края заслоняли красоту гладких нитей и портили общее впечатление. Особенно выделялся последний лоскут, свисающий с конца уродливым обрывком. До его появления Маргарита думала, что знает, как выглядит черный цвет…

Здравомыслие подсказывало, что, наверное, ей все-таки не стоило так подставляться под удары Марко. Блуждая во мраке отчаяния, она воспринимала опасность как верную подругу, которая всегда будет рядом с ней, и не ожидала, какой ценой окажется в Капелле. Впрочем, иногда лучше допустить ошибку, едва не погубившую тебя, чем жалеть об упущенных возможностях.

Она не помнила, как ее перевозили в карете и поили снадобьями и бульоном. Может быть, сознание благоразумно погасло, уберегая себя от невыносимой пытки. Мучительные боли, сковавшие помутившийся рассудок в страдающем теле, породили неожиданную мысль, будто она не заметит разницы, если попадет в безлуние. Просто все закончится и боль исчезнет.

В эти роковые минуты ее жизнь и рассудок балансировали на бесконечно тонкой грани, и в немногочисленные моменты просветления ее память выбрасывала случайные фрагменты прошлого. Большинство из них не имели какого-то сакрального значения и, не вызывая эмоций, погружались в омут забвения сразу же после своего появления. Однако, один из образов смог прорваться сквозь мутную пелену агонии и предстал перед мысленным взором полноцветной четкой формой, растущей во все стороны пока, постепенно поглощая внимание Маргариты, не затянула ее в неспокойный сон.

Лунь и Лýна. Так они называли себя в детстве, когда их семья занимала старинный и большой дом в богатом районе города. Комнат было с избытком, а захламленный чердак и подвал вызывали у юных жильцов подлинное восхищение. Ничего удивительного, что их любимой игрой были прятки. Как и все дети, целиком и полностью поглощенные забавами, они увлекались и забывали обо всем на свете.

Они не поняли причину шума, когда в дом ворвались грабители. Лишь крики матери заставили их замереть и прислушаться к звукам падающей мебели и мужской ругани. Все произошла так быстро и неожиданно, что они не успели испугаться. Страх пришел несколько позже: вместе с тяжелыми шагами над головой и методичным шумом вынимаемых ящиков, чье содержимое немедленно выбрасывалось на пол. Антонио старательно зажимал ладонями ее уши, но она все равно догадалась, потому что знала запах свежей крови.

Потом все стихло.

Маргарита не могла рассказать, сколько времени они провели, забившись в самый темный угол, где вздрагивали при каждом шорохе в особняке или скрипе выбитой входной двери, качающейся на ветру. Помнила только, как они поднялись навстречу голосам прибежавших солдат и еще ту пустоту, образовавшуюся внутри, после осознания всего масштаба трагедии.

В тот безлунный вечер она потеряла родителей.

Никто и никогда не забывает первого прикосновения к безлунию, но у каждого это происходит иначе. Значительно позже, наблюдая за лунным сиянием в последующие года взросления, Маргарита никак не могла смириться с горькой участью сироты. Не говоря об этом брату, она не переставала испытывать сомнения в возможности родителей уберечь детей от подобной судьбы. Пусть обе Луны будут очевидцами, девушка не сомневалась в их чести и не позволяла подобным гнилостным мыслям, как крысам, привлеченным отвратительными миазмами предательства, испортить светлую память о семье. Иным словом, она не была готова к преждевременному уходу близких, и при каждом упоминании о безвозвратно утерянном, дикий зверь, закованный в шипастые цепи прошлого, с неприкрытой злобой смотрел на мир из глубины ее зрачков.

Если бы не голодное детство, заставившее бороться за кусок хлеба, в том числе воровством, Маргарита выросла приличной горожанкой, и ей бы не пришлось носить поношенное платье и заниматься незаконным ремеслом в угоду семье Сагро. Девушка всей душой ненавидела свою жизнь и мечтала уехать к родственникам, забыв о своем прошлом и татуировке-клейме воровки. Невозможность этого поступка здесь и сейчас выводили ее из себя, а собственная слабость, больше похожая на беспомощность, сводила с ума.

Был только один человек, чье имя вырвало ее из калейдоскопа горестных страданий и отвлекло от всепоглощающей ноющей боли. Ее брат, Антонио, все еще находился в опасности.

Вспомнив, из-за кого она рисковала, поставив на благородство Эмиры все, что имела, у нее получилось прогнать отравляющие душу рассуждения о жалости к себе и собрать силы для продолжения борьбы. Удерживая в воображении лицо Антонио, обрамленное волосами цвета платины, ей становилось немного легче переносить жжение. Пусть от ее лопаток до поясницы унизительным отпечатком жестокости будет тянуться один сплошной шрам. По сравнению с их мечтой это недостойные упоминания временные трудности.

Личный лекарь семьи, не покидавший женских владений Трейнов, перестал в тайне выпрашивать у Ликов быструю и гуманную смерть для пациентки и стыдливо прятать маковое молочко, восхитившись звериным упрямством, с которым Маргарита цеплялась за жизнь. Еще большее удивление ждало его впереди. Спустя два дня девушка встала с кровати и начала ходить по комнате босиком. Она еще не могла согнуться, чтобы обуться, и закусывала в кровь губы при каждом неловком движении, но продолжала бродить, пока не закончились силы, доказав окружающим, чем она отличается от слабовольных прислужниц. Под угрозами быть связанной ремнями, ее заставили лежать на животе, поскольку через свежую перевязку проступили багровые пятна. Маргарита удивлялась собственной целеустремленности и терпеливо ждала хозяйку, ради внимания которой позволила исполосовать спину. Напоминая себе о смертельной угрозе, нависающей над братом, она не могла праздно лежать, мечтая о скорейшем выздоровлении.

Узнав о необычной пациентке, Маргариту посетили сестры Эмиры, выбравшие путь милосердия и покровительства медицине. Бедняжки искренне верили в способность гуманизма изменить мир, фактически, отказавшись от каких-либо политических амбиций. Пока Дон Джакоб Трейн подбирал им женихов, он позаботился, чтобы они были в безопасности, не поскупившись на охрану. Это также означало и отсутствие свободы перемещения у милых девушек. Вполне закономерно, что новый человек, проникнувший между золотыми прутьями клетки, вызывал у сестер неподдельный интерес, и их навязчивая забота потрясла привыкшую к пренебрежению Маргариту, пересмотревшую свое предвзятое отношение к влиятельным людям.

Эмира навестила ее, когда над Илинией простерлась глубокая безлунная ночь и присела рядом с кроватью, потревожив чуткий сон Маргариты. Девушка улыбнулась посетительнице и открыла глаза, отразившие полумрак зеленым свечением.

— Я услышала ваши шаги сквозь дрему, госпожа.

— Полезное свойство, — кивнула леди, задумчиво смотря в хищные зрачки собеседницы. — Не понимаю, как я раньше не заметила твои способности?

— Вы очень заняты, синьорина.

— Верно. Зато теперь ты будешь приносить больше пользы.

Эмира встала.

— Мне пора ехать.

Маргарита выпрямилась и, превозмогая резкую вспышку боли, заставившей зажмуриться и задышать через рот, глотая воздух, прохрипела:

— Позвольте… мне последовать… за вами!

— Не сегодня. Поговорим о твоем будущем, когда вернусь.

— Госпожа! Прошу, умоляю, не дайте умереть Антонио!

— Не беспокойся об этом.

Леди немного неуклюже изобразила ободряющий жест и стремительно вышла из комнаты.

Учитывая скрытый потенциал Маргариты, Эмира пророчила ей большое будущее и жалела о нехватке свободного времени. Без необходимых знаний и утонченных манер таланты девушки не имели должного эффекта, и, словно необработанный алмаз, требовали бережной огранки и тщательной примерки подходящей оправы. Прощаясь с Маргаритой перед отъездом в Ая, леди искренне рассчитывала на ее скорейшее выздоровление… и ставила шаг иначе, чтобы идти тише, чем прежде.





* * *



У живописного юго-западного подножия Варувия, поросшего величественным еловым лесом, вдоль извилистой дороги вытянулась малоизвестная деревня Керуджо. Спрятанная в складках предгорий, надежно ограждающих от приходящих тревог проторенных трактов, она влюбила в себя чету Мортум, чья выстроенная на лесной поляне вилла не отличалась пышными формами или лепным декором. Хозяева ценили аскетизм и не тратили деньги в тщетной попытке догнать неуловимую моду, не забывая отдавать должное архитектурной простоте, несущей в себе черты изящной элегантности.

В это время года ледяная тонзура едва угадывалась над кучерявой сединой облаков, запутавшихся между серыми морщинистыми стволами и застывших непроглядным туманом в жесткой бороде деревьев, надежно прячущих неразгаданные тайны, уходящие корнями в глубокое прошлое. В безмолвной лесной тишине из земли выступали наклоненные замшелые плиты, на поверхности которых иногда можно заметить буквы вымершего языка, но бывало, встречались и незнакомые знаки и даже петроглифы. Те, кто задавался целью подняться по склону как можно выше, рассказывали об обветренных дольменах и менгирах: вершину одного из отрогов короновала мегалитическая постройка, скрытая от людских взоров почти непроходимой чащей. Нетронутая временем древняя обсерватория была невольным свидетелем ушедших эпох, и редких гостей Керуджо убеждали не искать ее. Иногда там можно было услышать невнятное бормотание, едва уловимое сквозь посвист ветра и скрипучее дыхание елей. Возможно, это была иллюзия, а звуки исходили от хитро просверленных отверстий в вершинах камней, или, согласно слухам, камни были кем-то прокляты.

До сих пор никто не смог найти рациональное объяснение этим находкам, и часть местных жителей нарекла эти валуны капищем друидов. Среди путешественников, желающих пройти старым трактом, и узнавших о подобных достопримечательностях, встречались те, кто не советовал жить рядом, и настоятельно рекомендовал обходить стороной осколки истории, проступившие сквозь века. Как бы то ни было, люди не селились со стороны леса и только образованная семья Мортум, чьи истоки уходили к могильщикам и чумным докторам, не испугалась слухов и поверий. Сохраняя традиции, они и сейчас следили за состоянием деревенского кладбища и не забывали о пожертвованиях в приход.

Конечно, учитывая отсутствие каких-либо перспектив и гнетущую атмосферу Керуджо, молодому поколению не хотелось хоронить заживо свои мечты, и отпрыски уезжали при первой возможности. Гемма так и поступила. Удачно встретив свою судьбу во время учебы у близкого к семье врача, она вышла замуж и занялась практикой. Когда ее супруг возвращался на берег, они старались навещать родственников, но это не всегда получалось.

С ее уходом Керуджо стал еще более грустным, если не сказать — безысходно унылым местом. Особенно остро это почувствовал Никострэто, оставшийся на попечении родителей. С рождения угрюмый мальчик, он был еще слишком юн для самостоятельной жизни, и остро переживая разлуку, замкнулся в себе больше прежнего. В его глазах старая вилла являлась подобием тюрьмы, во сто крат усиливающая чувство одиночества, поскольку все здесь напоминало о былых забавах и совместных играх прошлого. С каждым отгоревшим закатом у него просыпалась тоска, и череда воспоминаний о сестре порою вызывала слезы, которые он тщательно скрывал, поскольку наследнику Мортум не следовало проявлять слабость на людях.

Сегодняшний день показался ему праздником, поскольку к его отцу приехали родственники. Они нарочно выбрали такой путь, чтобы выразить почтение Дону Джузеппе Демерону, в чьих жилах текла кровь одной из дочерей самого Анзиано. Пересекать всю Илинию было накладно, и конечно, хотя в этом никто бы из них не признался, они опасались лично встречаться с прародителем. Специально для важных гостей был накрыт большой стол, защищенный от любопытных взглядов окружавшим виллу живописным кустарником.

Нико сидел на скамье, вынесенной под открытое небо, болтал ногами, пил чай со сладостями, и с удовольствием слушал долетающие до него разговоры, щурясь от яркого солнца: Мортум уже давно не испытывала проблем, присущим другим семьям.

Пока взрослые обсуждали новости, принесенные с севера, мальчик запоминал новые слова и красивые речевые обороты. Все, что хоть как-то подготавливало к неизведанному, огромному и пугающему миру, немедленно вызывало неподдельный интерес.

Родственники были на столько поглощены разговорами, что не заметили, как со стороны леса прошла невидимая волна, заставившая вздрогнуть чувствительные пальцы Джузеппе. Глава семьи не придал этому большого значения даже когда чайные ложки, аккуратно разложенные на блюдцах, вздрогнули от повторной волны и тихо задрожали, смещаясь в сторону — если проживаешь в предгорьях несколько лет, то привыкаешь к неровному дыханию земли, не обращая на него внимания.

За чашкой чая приятные минуты общения незримо утекают в прошлое, и никому не было дела до жемчужной дымки, поднимающейся над склоном полупрозрачным облаком, с просвечивающей мрачной сердцевиной. Если бы кто-то за ним следил, то обязательно заметил, как одинокой судорогой содрогнулась его косматая глубина, быстро растворившаяся в набегающем потоке ветра.

— …Я могу порекомендовать стряпчего из Флории, если пожелаешь. Когда-то у него было ко мне дело.

— Ни к чему такая спешка. Еще не оформлены все бумаги. — Луи сделал красноречивый жест, обозначающий движение неповоротливой бюрократической машины.

Леди Флора Демерон важно кивнула, не осмеливаясь настаивать, и провела пальцами по шее.

— Поднимается ветер, — обратилась она к мужу.

— Да, погода портится. Очень не кстати, — отозвался Джузеппе, изучая посеревшее небо.

— У вас так часто бывает?

— Особенности горного климата.

Дон Мортум встал, приглашая всех в дом, и отдал распоряжение прислужнику. Прорвавшись через поднявшуюся суету, к Нико приблизилась юная особа, приходившаяся ему двоюродной сестрой.

— Покажешь мне свою картину?

Она была заметно старше. Разумеется, Жанна выполняла приказ родителей, оберегающих детей от серьезных разговоров под миловидным предлогом. В плохую погоду Дон Демерон принимал посетителей в кабинете, и по несчастью в этом возникла необходимость, а дети могли прервать беседу в самый неподходящий момент.

Нико с готовностью соскочил с лавки и потянул гостью за руку в свою комнату. Неожиданная удача! С кем и когда он еще сможет поделиться творческими успехами?! Девушка с улыбкой позволила ему почувствовать себя галантным хозяином, любезно согласившимся провести экскурсию для милой дамы.

Помещение, в котором угадывалась обитель мальчишки, хранила в себе следы и признаки единственного ребенка в семье, долгое время собираемые в четырех стенах. Будь то огромный, забитый до отказа разноформатными изданиями стеллаж вдоль стены, или разложенные во всю ширину подоконника книги, говорившие о похвальной любви к чтению, или каким-то образом умещавшиеся у окна мольберт и подзорная труба на треноге, притягивающая взгляд блестящими гранями, или коллекция бабочек в рамках, — выдавали затворнический образ жизни. Едва гостю начинало казаться, что он увидел всю обстановку, как взгляд цеплялся за столешницу под толстым стеклом, прижимавшим подаренные Геммой открытки, привезенные со всех концов Илинии, аккуратно разложенные в хронологическом порядке. Все это и многое другое, что скрывалось за невзрачной дверью в конце коридора, было невозможно рассмотреть за одно посещение.

«Похоже, что на этот раз у родителей намечается долгий разговор» — вздохнула девушка.

— Вот, смотри, — с обезоруживающей искренностью похвастался Нико, указав на разрисованный холст, до мельчайших подробностей копирующий гордый профиль Варувия.

— Поразительно, — удивилась гостья, — как тебе удалось?

— С помощью зрительной трубы, посмотри! Правда, сейчас не видно ледниковую шапку, — смущенно добавил мальчик.

Он торопливо показывал, как крутить кольца, чтобы видеть все четко, а Жанна украдкой улыбалась.

Его взгляд привычным маршрутом скользнул по лесным ветвям, накладывающимся друг на друга хаотичным пересекающимся штрихом, и остановился на каком-то темном объекте, замершим ниже полосы хвои посреди луга, пестрящего широкими мазками колыхающихся россыпей цветов. Резкими очертаниями он напоминал обломанный грифель карандаша, упавший на пеструю прошлогоднюю открытку, и выделялся из общей картины, нарушая гармоничную композицию чужеродной формой. Так и хотелось стереть этот визуальный изъян хлебным мякишем или замазать его другим цветом. Боясь потерять непонятное нечто из виду, мальчик на ощупь дотянулся до зрительной трубы и повернул ее в нужную сторону. Почти не дыша, он заглянул в окуляр и нетерпеливо прошептал: «ну где же ты?»

Странный силуэт, обрамленный шелестящей листвой, бесследно исчез с того места, на котором только что был. Мальчишка подождал какое-то время, надеясь увидеть его снова, и не обнаружив таинственного незнакомца, извинился перед дамой и выскочил из комнаты.

Ему были непонятны причины визитов некоторых вампиро, чьи посещения кабинета, бывало, заканчивались разговорами на повышенных тонах, и чередовались с унизительными монологами просителей, стремящихся вызвать жалость. По договоренности с отцом, наследник рассказывал о появлении подозрительных личностей, замеченных вблизи дома. За это ему привозили новые книги и обещали купить телескоп.

Тихонько постучав, Нико приоткрыл дверь и заглянул в будуар, едва освещаемый горящей лампой с зеленым абажуром, поскольку плотные шторы полностью закрывали окно. Лица мужчин были скрыты в тени, и только тлеющий уголек кончика сигары, отражающийся в глазах, выдавал расположение гостя.

— Еще один у леса, — шепнул мальчик.

— Спасибо, мой остроглазый наблюдатель, продолжай свои поиски, — с теплотой в голосе отозвался Джузеппе и повернулся к брату, готовому задать закономерный вопрос.

— Иногда они приходят ко мне. Если подумать, то им больше не к кому идти.

Дон Мортум выпрямился и с грустью посмотрел на стену кабинета, увешанную благодарственными золочеными табличками, не редко имевшими анонимного отправителя.

— Прости, не понимаю, о ком идет речь?

Он поставил бокал с бренди на полку секретера.