Межлуние

Пролог




Виртуозная мелодия одинокой флейты освежающим ключом пробивалась сквозь душную суету столичной улочки и, смешиваясь с торопливыми разговорами спешащих прохожих, искрящимся потоком вырывалась из тесного городского русла на пыльную мостовую, где разбивалась под ударами подкованных копыт на отдельные ноты, растворяющиеся в бурлящем потоке повседневного шума.

Всего несколько минут назад под щелчки кастаньет и восхищенные возгласы «Олей!» на верхней площадке перед длинной лестницей кружилась молодая пара, но темпераментное фламенко сбивало дыхание, и танцоры сделали перерыв, чтобы отдохнуть, прислонившись к перилам, а гитарист, доиграв пылкую каденцию, уступил аудиторию флейтисту.

Мимо них, окрашенная раскаленными небесами в пронзительно-алые тона, подчеркивающими тревожную покорность бредущих горожан, по улице густым непрозрачным потоком стекала живая река, размеренно и скучно переливающаяся через широкие ступени. Некоторые бредущие вилонцы, услышав музыку, замедляли шаг и, настороженно оглядываясь, останавливались рядом с флейтистом, а их лица переставали отбрасывать тень обреченности, словно озаряясь вспыхнувшим в душе пламенем надежды.

Не смотря на усилия музыканта, флейта не могла заглушить далекий перезвон колоколов кафедрального собора, и все же отвлекала от него, утоляя жажду к искусству у слушателей, а слабое эхо, гулявшее между шершавыми стенами, создавало непередаваемое ощущение домашнего уюта и медитативного спокойствия. Как и легкому ветерку во время сиесты, навстречу грациозной мелодии с готовностью открывали окна, чтобы заманить ее в темную глубину душных комнат.

В эти часы Вилон кипел светской жизнью: словно прогуливаясь по колено в пенистом прибое, столичный бомонд совершал вечерний променад к театру, а негоцианты рассаживались по свободным креслам и диванам, отдыхая и делясь впечатлениями и заботами, принесенными на бумажных крыльях очередного делового дня. Из кабачков и с открытых веранд ресторанов доносились насыщенные ароматы изысканной кухни и разлитого по бокалам сухого вина, сплетающихся в вечернем воздухе в благородный столичный купаж.

Две девушки, сидящие на веранде под открытым небом, прервали разговор, чтобы послушать музыку, а потом одна из них пожаловалась другой:

— Если бы ты знала, как мне надоело притворяться!

— Куда уж мне… — усмехнулась вторая в ответ. — По крайней мере, Давид тебя обеспечивает.

Сара закатила глаза, показывая, что это никогда не заменит настоящей свободы. Впрочем, Аэрин хорошо помнила, как белокурая подруга прыгала от счастья, когда он сделал ей предложение. Это сейчас она жалуется, а тогда с радостью переехала к нему.

— Иногда мне кажется, что он догадался.

— Ну, если он не понял за два года…. - темноволосая девушка наклонилась вперед и продолжила заговорщицким шепотом, — что ты дава, то у меня плохие новости.

— Считаешь его глупым, да?

Она поджала губы, обидевшись на Аэрин, поскольку принимала критику близко к сердцу и по этой же причине не позволяла подругам ругать своего мужчину. Наверное, из-за этого она не пригласила их на свадьбу и до сих пор не познакомила. Подружки неоднократно сплетничали на эту тему, когда Сары не было рядом.

— Или он тоже притворяется, — с мрачным удовольствием предположила собеседница.

Сара через силу улыбнулась.

— Я скажу ему, — решилась она.

— Когда?

Аэрин хитро прищурилась, ожидая ответа, а Сара опустила взгляд и тоскливо вздохнула:

— У него не будет выбора… после рождения дочери.

— Ну, с его стороны это будет очень некрасиво и бесчестно, — согласилась подруга.

В дальнем конце улицы мелькнула выбритая голова и строгое одеяние Собора, и Аэрин стала высматривать сестренку, гуляющую вдоль улицы. Девочку не интересовали скучные разговоры взрослых, и она гуляла поблизости. Если бы они были дома, то ее бы безбоязненно называли Мелиссой, но, к сожалению, все чаще приходилось использовать официальное имя, выбранное из соборного календаря:

— Софья!

— Я тут! — отозвалась девочка и повернулась к Аэрин спиной.

Она все еще злилась на старшую сестру.

Девушки притихли, проводив клирика напряженными взглядами, и сохраняли гнетущее молчание, пока не пришла Валерия, благоухающая ароматом дорогих духов.

— Вот вы где! Ола чика-ас!

— Лерка! — Аэрин поцеловала ее в щеку, — опять опаздываешь?

— Отстань, зануда!

Она была моложе Сары на несколько лет, и общалась с Аэрин на равных. Девушка подсела к ним за столик и запустила руку в сумочку.

— Где же он… Такой тонкий конверт… Неужели забыла?

— Что-то случилось?

— Для тебя передали письмо, а я как всегда…

Валерия с надеждой посмотрела на задумчивую Сару, всем своим видом прося о помощи, и та встала на сторону Сестры:


— Аэрин, может быть, останешься? Отложишь поездку?

— У меня клиенты! Где я достану новый столик?

— Я собираюсь в Полтишь в конце месяца, — оживилась Лера.

Аэрин вздохнула, почувствовав раздражение, — Валерия ничего не понимала в ее ремесле, хотя по понятным причинам об этом не стоило говорить вслух. Так что пришлось проявить чудеса дипломатии:

— Там есть один особенный мастер… — она изобразила загадочную улыбку, — …с которым мы давно знакомы.

Лера поняла намек и рассмеялась, пригладив волосы цвета платины.

— Так бы и сказала! Теперь я понимаю, почему ты так часто уезжаешь! И все-таки. Сейчас тревожные времена.

— Да, конечно. Эти клирики…

— Тише. И ты не боишься ходить в брюках?

— Всю жизнь ходила, — последовал ответ.

— Не опоздаешь?

Аэрин обернулась к большим настенным часам у входа в ресторан.

— Нет, дилижанс отъезжает через час.

Сара кивнула.

— Ладно, буду ждать, — она не скрывала своего разочарования.

Девушки встали и обнялись на прощание. Сара на секунду дольше, чем обычно, держала Аэрин за руку, а потом, вздохнув, позвала Софью. Когда девочка подошла к ним, Аэрин наклонилась и обняла капризную сестренку.

— Не скучай, я скоро вернусь! — прошептала она.

— Ла-адно.

Каждый раз, когда старшая сестра выставляла за порог потрепанный чемодан, распухший от уложенных вещей, для Мелиссы, еще не научившейся переносить разлуку, наступали тяжелые дни. Если бы не младшая сестра, то Аэрин уезжала бы из Вилона не только по деловым вопросам. Во время путешествий ее преследовало неприятное чувство и девушке казалось, что она бросает сестренку на произвол судьбы. Только строгий внутренний голос подсказывал ей: когда-нибудь, кто знает, — может в ближайшее время, ты выйдешь замуж, и Мелиссе придется жить или в одиночестве, или вместе с другими девочками. А раз ей суждено стать самостоятельной, то пусть привыкает к переменам с детства.

Они расплатились и разошлись каждая в свою сторону: Аэрин остановила попутный фиакр и с ветерком покатилась к пригороду, Валерия повела Мелиссу в кондитерскую за сладким утешением, а Сара свернула на Кайе де ла Коста. Совсем недавно эту улицу переименовали в честь Святого Николаса, но мастера не успевали заменять знаменитые адресные таблички и дописали новое название по трафарету обычной краской.

Неприметный мужчина, сидевший на этой же веранде и со скрытым интересом наблюдавший за девушками, поднял руку в странном жесте, и мелодия оборвалась хриплым вскриком. Переодетые в мирянскую одежду стражи Собора потащили оглушенного музыканта через расступившуюся толпу в ближайший двор, а следом за ним увели танцоров.

Мужчина встал, прижал чашкой блестящий эскудо, и, подняв со столика перчатки, направился в ту же сторону, что и Сара.





* * *


Еще вечером соленое дыхание моря приятно щекотало кожу, окрепнув к ночи до непреклонного штормового ветра, согнавшего с насиженных мест ленивые облака, и бледная луна, освободившись от душного плена, покрыла мутным серебром крыши спящего города. Длинная тень от священного знака на башне ратуши карающим перстом пересекла Заветную площадь, переломившись о ступени колокольни Истинных Мучеников, воздвигнутой на месте Гранд Оперы, снесенной позапрошлой осенью. Памятник культуры не вписывался в архитектурную концепцию Собора, и, как и многие другие, стал жертвой фанатичных клириков.

Первые, едва заметные изменения Вилона начались два года назад, еще до прихода к власти Филиппа Третьего, подписавшего Соборный устав и издавшего указ, охраняющий его статус. Это были предвестники грядущих бедствий и, никто не ожидал последовавшей за ними лавины перемен. Клирики мечтали подчинить страну, перестроив столицу в огромный монастырь, и, надо отдать им должное — они добивались желаемого. Упорство, с которым религиозные фанатики насаждали веру и искореняли ересь, достойно отдельного упоминания. Даже неподвластная людям стихия не губит столько же жизней, как их бесчеловечная, ничем не оправданная жестокость.

Образованные и богатые аристократы, чувствуя, как уменьшается значение светского общества, а прибыль и власть ускользают из их ослабевших рук, сделали поспешное заявление, сравнив клириков с опасным заболеванием, захватывающим квартал за кварталом, и призвали горожан защищать многовековые традиции. Если бы они знали, чем закончится этот демарш, то не спешили бы бросать вызов Собору. Изуродованные тела протестующих ежедневно находили то в одной, то в другой части города. Чаще всего их вытаскивали из сточных канав на окраинах или набережной реки, и на каждом было клеймо еретика — надменная маска тщеславия. Эти убийства боялись обсуждать вслух, а газеты перестали жалеть погибших после того, как инквизиция ввела цензуру. Теперь всякий, кто выступал против Собора, оказывался под бдительным наблюдением тайных агентов, сообщающих инквизиторам о передвижении подозрительного лица и его круге общения.

Официальная власть всячески поддерживала Купол, безжалостно штрафовала и сажала в тюрьму безбожников, якобы оскорбляющих Святую Веру и ее последователей. Трусливая интеллигенция покинула Вилон, признав свое поражение, а армия, присягнувшая монарху, оказалась в заложниках собственной чести. Так что у Собора не осталось серьезных политических противников. К сожалению, далеко не все горожане могли уехать. Многие и не хотели покидать родные места, и оставались, надеясь на благополучный исход конфликта.

Тарлаттус увидел знакомую карету, как только она выехала на площадь, блеснув свежей покраской бортов, на которых под слоем лака не так давно красовался его родовой герб. Экипаж остановился у тротуара, и агент, прервав рассуждения о хрупкости людских судеб, вырвался из объятий теневой стороны улицы, где прятался от ветра, и направился в его сторону.

Ему не хотелось идти на сегодняшнюю встречу, но какая-то неизвестная сила, исходящая из глубины души, заставляла возвращаться на эту площадь. Это казалось невозможным, и все же Тарлаттус продолжал любить тот мысленный образ женщины, которой уже нет. Той, что когда-то улыбалась ему, встречая после службы, а сейчас ожидает в этой карете. Той, которую так хотелось вернуть.

В тоже время он испытывал к ней ненависть. Стоило вспомнить ее лицо или имя и прошлое впивалось в сердце осколками воспоминаний, вызывая невыносимую боль. Ни медитации, ни молитвы, ни время не смогли ее уменьшить, а каждая встреча бередила старую рану.

Когда Тарлаттус сел напротив Кармелы, скрывающей лицо под черной вуалью, то отвернулся, испытав отвращение. Их свадьба состоялась после коронации, и начало семейной жизни совпало с антинародными реформами. В течение нескольких месяцев он был невольным зрителем, наблюдающим за метаморфозами ее характера, и не понимающим, как они связаны с вознесением Купола вплоть до того дня, когда узнал правду, перевернувшую его жизнь.

Страх перед инквизицией заставил Кармелу признаться в ужасных грехах, совершенных до замужества. Стоя перед ним на коленях, она умоляла защитить ее, и предложила вероломный план, способный спасти их семью. Более того, даже позволил бы ему получить высокий пост при новом порядке.

В первый раз Тарлаттус отверг это предложение, лишь пообещав не выдавать ее тайну, и, тем не менее, со временем Кармела достигла цели и уговорила его стать агентом, чтобы как можно быстрее избавиться от своих знакомых и при этом не попасть под подозрение. Если бы его жене не грозила позорная смерть, то он, как потомственный военный, не променял бы расшитый мундир с галунами на благосклонность Купола, а данное родителями имя на позывной агента клира.

— Здравствуй. Как прошло совещание?

Она поздоровалась с ним подчеркнуто деловым тоном, и он с трудом узнал ее безжизненный голос, лишенный прежней нежности.