Метро 2035

– Жаль, вы не сможете попробовать! – он подмигнул ей. – Готов спорить, там мальчик! У моей мамы был способ узнать: если живот круглый, значит, мальчик будет. А если девочка – на грушу похож.

– Хорошо бы, если мальчик, – бледно улыбнулась она. – Кормилец.

– Защитник! – засмеялся Дитмар.

– Вы проходите. Илья придет сейчас. Вот руки помыть… уборная.

И у них действительно была своя собственная крохотная уборная. Отдельная, как в брошенных домах наверху. Человеческий унитаз вместо дыры в полу, и фаянсовая раковина на ножке, и шпингалет на деревянной двери; на одной из стен даже висел толстый ковер.

– Красота! – сказал Дитмар.

– Очень холодом оттуда… – пояснила тихо хозяйка, подавая ему вафельное полотенце. – Утепляемся, как можем.

Гомерову курицу решено было запереть в туалете; ей даже крошек насыпали.

Пришел со службы и хозяин, жадно и любопытно позыркивая на Гомера. Пригласил в милую комнатку, рассадил на раскладном диване, потирая руки, разлил всем по чистеньким стопочкам свой чай с секретиком.

– Ну, как вам у нас тут? В Рейхе?

– Удивительно, – признался Гомер.

– А люди в большом метро нами все детей пугают, а? – смешно сморщившись, Илья Степанович опрокинул стопку. – У нас такие изменения! После новогодней речи фюрера в особенности! – он обернулся на карандашный портрет – точь-в‑точь такой, как в школьном классе. – Ничего. Пускай приезжают, сами глядят. Такой системы соцзащиты для граждан, как в Рейхе, даже в Ганзе нет! И, кстати, сейчас программа по приему иммигрантов разворачивается! Вот Шиллеровскую реконструируют…

– Это в Железный легион?

– И туда тоже. Кстати, не представляете себе, сколько добровольцев едет со всего метро! Многие с семьями. У нас в классе только в этом месяце двое новеньких. Я должен признаться: отказ от национализма – совершенно гениальная идея! А какая смелость! Вы представляете, какая смелость нужна, чтобы признать – публично, на партийном съезде, что политический курс всех последних лет, да что там, столетия – ошибочен? Какое мужество! Прямо в лицо всем делегатам такое заявить! Думаете, Партия состоит из безвольных марионеток? Нет! Позвольте вас уверить, там есть оппозиция, и вполне серьезная! Некоторые состоят в Партии дольше самого фюрера! И вот так бросить вызов этим бонзам? Вы как знаете, а я хотел бы за него выпить.

– За фюрера! – Дитмар живо поднялся.

Даже Наринэ пригубила.

Не выпить было неловко. И Артем с Гомером выпили.

– Что греха таить? И мы с Наринэ… Фюрер и нам дал шанс, – Илья Степанович нежно дотронулся до руки супруги. – Разрешив смешанные браки. И не просто шанс. Квартира эта… Наринэ раньше жила на Павелецкой-радиальной. Земля и небо! Просто земля и небо!

– Бывал там, – неловко отвечая на его пылкий взгляд, пробубнил Артем. – Там гермозатвор сломан, да? С поверхности лезла дрянь всякая, помню. И… Больных много было… Из-за радиации.

– Никогда. Не было. У нас. Никаких. Больных, – жестко и неожиданно зло выговорила маленькая Наринэ. – Это вы глупость сказали.

Артем опешил. Заткнулся.

– Так что история меняется прямо на глазах! – звонко от радости высказал Илья Степанович, успокоительно поглаживая руку жене. – И вы чертовски правы, что решили именно сейчас писать! Я и сам, знаете… Ну, я ведь преподаю своим ученикам историю Рейха. От гитлеровской Германии и до наших дней. И самому мыслишка покоя не дает: а не взяться ли за учебник? Не написать ли про все наше метро? И вот – конкуренция! – он засмеялся. – Выпьем, коллега? За всех тех дураков, которые спрашивают, зачем нужно писать исторические учебники! За всех тех дураков, которые над нами издеваются! И чьи дети узнают о том, как все было, по нашим книгам!

Гомер моргнул, но выпить согласился.

А Артем поглядывал исподтишка за Наринэ. Та не ела; разговор не слушала. Руки ее обнимали, защищали большой круглый живот, в котором сидел смешанный из двух кровей мальчик.

– А что, правда, напишите, Илья Степанович! – воскликнул Дитмар, заразившись учительским энтузиазмом. – Хотите, я с начальством поговорю? У нас ведь и печатный станок есть! «Железный кулак» издаем армейский, почему бы и не книгу?

– Вы всерьез? – зарделся учитель.

– Конечно! Воспитание детей – важнейшая задача!

– Важнейшая!

– И тут ведь очень важно, как и что подать, так?

– Принципиально! Принципиально важно!

– Вот, к примеру, наше противостояние с красными. Их пропаганда, знаете, обвиняет нас во всех смертных грехах… Вы-то теперь сами могли убедиться, – Дитмар обернулся к Гомеру. – Но ведь немало людей, которые верят! Верят и боятся к нам даже нос показать!

– А представьте себе! – продолжил Илья Степанович. – Представьте только, что вы взялись бы писать о Рейхе, не побывав тут! И что бы вы рассказали о нас потомкам? Страшные байки! Ерунду какую-нибудь!

– А вы что расскажете? – не выдержал Гомер.

– Правду! Правду, разумеется!

– Но ведь у каждого своя правда, разве нет? – поинтересовался старик. – Даже у красных, наверное. Если столько людей верит…

– У красных пропаганда с успехом заменяет правду! – вмешался Дитмар. – Эта уравниловка… Говорю вам, у них уроды тайком захватили власть и промывают нормальным мозги! Натравливают, науськивают их на нас! Готовят к войне! Где тут правда?!

– Голодные, нищие люди! Думаете, сложно заставить их поверить во что угодно? Думаете, они будут хотя бы пытаться отличить истину от лжи, отделить зерна от плевел? – поддержал Илья Степанович. – Не могут же они признать, что тут, в Рейхе, создана социальная модель, равной которой нет во всем метро? Нет! Они будут вас стращать концлагерями и печами какими-нибудь!


Наринэ приложила ко рту ладошку, словно боясь, что какое-то слово вырвется непозволенное наружу, потом встала поспешно и вышла вон. Илья Степанович не заметил даже, а Артем заметил.

– А про уродов вы что в вашем учебнике станете писать? – спросил Гомер.

– А что про них писать?

– Ну… Если я правильно понимаю, они ведь теперь… Это с ними ведь теперь борется Рейх, верно? Вместо…

– С ними, – подтвердил Илья Степанович.

– А как? Как борется?

– Беспощадно! – подсказал Дитмар.

– А куда вы деваете их? Тех, кого находите?

– Какое это имеет значение? Ну, отправляют их на исправительные работы, – нахмурился учитель.

– То есть, уродство этими работами можно исправить? А рак?

– Что?!

– Рак. Вот я слышал, фюрер рак приравнял к генетическому уродству. Интересно, что это за работы такие.

– Ну, если вам так интересно, – улыбнулся Дитмар. – То можем и показать. Но вдруг руки к кирке привыкнут? Ручку в пальцах держать не сможете.

– Тогда хороший же у вас учебничек выйдет!

– А не сочувствие ли к уродам мне сейчас почудилось? – спросил Илья Степанович. – В вашей книге, что же, вы их подадите как белокурых ангелят? Фюрер на их счет все объяснил четко: если мы этим тварям позволим размножаться, уже следующее поколение людей будет нежизнеспособно! Вы что, хотите, чтобы они нашу кровь своей разбавляли? Чтобы ваши дети двухголовыми родились?! Этого хотите?!

– Двухголовые дети у каждого в нашем проклятом метро родиться могут! У любого! – выкрикнул Гомер, вскакивая. – Бедные больные дети! А вы тут со своими двухголовыми – что делаете?!

Илья Степанович молчал.

И Гомер ничего не говорил, только дышал тяжело. Артем, который в разговор не встревал, вдруг понял, что старик этот оказался храбрей него. И захотел кого-нибудь за старика этого убить, чтобы быть таким же храбрым, как он.

– А давайте-ка поглядим, что пишет многоуважаемый писатель-историк в своей книге? – Дитмар перегнулся через стол, макнув китель в салат, и ловко выхватил у Гомера тетрадку.

Артем вскочил, но Дитмар опустил руку на кобуру.

– Сядь!

– Перестаньте! – сказал старик.

Вбежала Наринэ; лицо у нее было сморщено, глаза блестели. В этой крошечной комнате страшно было бороться с Дитмаром: случайный выстрел мог выпасть любому.

Наринэ прижалась к мужу, испуганная.

– Все в порядке, любимая.

– Илья Степанович, оцените! – Дитмар, не снимая руки с кобуры, передал тетрадь учителю.

– С удовольствием! – тот ухмыльнулся. – Так. Допустим, начало. Ага. Они не вернулись ни во вторник, ни в среду, ни в четверг, оговоренный, как крайний срок… Умгум. Почерк, конечно… Первый блокпост нес… де-жур-ство. А это что? А, круглосуточно. Слушайте, а вы запятые, что же, вообще нигде не ставите? Так, пока беллетристика какая-то. Возьмем в середине… Скучно… Скучно… О! То Гомер – мифотворец и живописец – яркой бабочкой-однодневкой только появлялся на свет! И, вообразите, «мифо-творец» через дефис! Мифо-дефис-творец! Почему бы тогда и не «живо-дефис-писец» уж? И пунктуация опять… Аж скулы сводит! И это вы о себе так, коллега? Или вот еще… Одна против легиона убийц… Она упрямо сказала: хочу чуда! Охо-хо! Вот это пафос. И что же? Зашуршали струи… Зашуршали, ага. Прорыв, завопил кто-то. Это же дождь, кричала она. А! То есть, она дождь с прорывом. Романтично.

Гомер будто язык проглотил. Артем глаз не спускал с кобуры.

– Ну и конец возьмем, хотя и так уже про вашу историю все ясно, думаю. Негромко, как колыбельную… Тут вообще черт ногу сломит разбирать… Ага… Сашиного тела Гомер на Тульской… Так и не нашел. Что еще? Конец. И опять о себе в третьем лице. Ну прелесть, прелесть! Держите! – учитель шлепнул тетрадку на мокрую клеенку. – Никакой крамолы тут нет. Одна только претенциозная чушь.

– Идите-ка вы на хер, – сказал Гомер, вытирая тетрадь о брюки и упихивая ее во внутренний карман.

– Да бросьте! Вы без ошибок сначала научитесь писать! А потом будете свою «Илиаду» ваять! Сами же, небось, себя и назвали Гомером, а никакие не люди?

– На хер, – упрямо повторил Гомер, набычась.

– Да там половина книги – про вас! Какая, к чертям, история? На историю и места не осталось!

– Это старая. Новая другая будет.

– Ну, пусть новая получится лучше! – Дитмар вдруг отстал от своей кобуры, чтобы взять в руку стопку. – Поругались, поспорили, и будет. За вашу новую книгу! А, Илья Степанович? Как-то мы с гостями… Вы уж простите нас. А то и жена тут ваша, красавица, расстраивается. Мне, кстати, вот пассажи даже понравились, которые Илья Степанович зачитал, пассажики эти. Я и сам по запятым не специалист, а в остальном все складно. Вы простите, Гомер Иванович, мы так разгорячились, потому что тема очень чувствительная. Для всех.

– Для всех, – подтвердил учитель, положив руку на живот жены. – Про детей двухголовых, с вашей стороны… Это было просто бестактно!

– Думаю, вы и сами понимаете, Гомер Иванович? Понимаете же? – строго сказал Дитмар. – И мы бестактно себя повели, но и вы. Давайте считать на этом инцидент исчерпанным?

– Да. Хорошо.