Мертвый ноль

Счастье, что в Мире есть сэр Шурф Лонли-Локли. Который, во-первых, сразу поверит, что я его не разыгрываю: подозреваю, чего-то подобного он ждал от меня всю жизнь. Во-вторых, если я попрошу его не слишком часто вспоминать этот эпизод с целью поднять меня на смех, он именно так и сделает; причем наши с ним представления о том, что такое «не слишком часто» примерно совпадают, по крайней мере, для Шурфа это тоже не означает «всего четырежды в день на протяжении ближайших десяти лет». А в-третьих, он достаточно сильный человек, чтобы справиться с любой девчонкой даже без применения боевой магии, с которой, впрочем, у него дела тоже обстоят несколько лучше, чем у меня.



Я надеялся, что Шурф придет очень быстро, стоит только сказать: «Срочно на помощь!», даже если для этого ему придется подниматься с морского дна. Но он превзошел мои ожидания: появился прежде, чем я успел сообщить, что нахожусь на крыше Мохнатого Дома. Причем не явился невесть откуда Темным путем, а просто вылез из окна моего кабинета, расположенного в башне, чем потряс меня до глубины души. Вообще-то он довольно часто сидит в моей башне, даже без меня – я бы сказал, особенно без меня! – но не выглянуть раньше, услышав весь этот грохот и последовавшие за ним рыдания, это на него совсем не похоже.

Одной рукой Шурф снял меня с принцессы, другой ухватил ее – практически за шкирку, как котенка. К моему изумлению, девица не стала выдираться, наоборот, обеими руками вцепилась в его шею и зарыдала так горько и, главное, громко, периодически с завываниями повторяя: «Этот подлый засранец его убил!», что я с трудом поборол искушение сбежать Темным путем куда-нибудь на край Мира, да хоть в ту же Красную пустыню Хмиро, отличное место, там можно с головой зарыться в песок и больше никогда не выкапываться, ни при каких обстоятельствах, ни за что.

Но сбегать было бы нечестно по отношению к Шурфу. В такой беде я не только ближайшего друга, а вообще никого никогда еще не бросал.

– Я все проспал, – лаконично объяснил Шурф. – Что случилось? Откуда здесь эта юная леди?

– С неба свалилась, – также лаконично ответил я. И на всякий случай добавил: – Я не шучу.

– Убил унылый мерзавец! – с новыми силами взвыла принцесса.

– Постарайтесь успокоиться, юная леди, – мягко сказал ей Шурф. И – я глазам своим не поверил! – погладил ее по голове. Это, как ни странно, подействовало. Рыдания стали немного тише. С другой стороны, должна же она когда-то устать.

– Ты действительно кого-то убил? – спросил меня Шурф. Впрочем, не осуждающе, а сочувственно. Он в курсе, что убивать я совсем не люблю.

– Это вряд ли, – ответил я. – Просто не успел ничего предпринять, только сказал: «Убирайся отсюда»…

– Кому ты это сказал?

– Облаку. Точнее, туче. Нет, извини, все-таки не туче, а дракону, выглядевшему как туча, пока я не посмотрел на него боковым зрением; тогда сразу выяснилось, что он не дракон, а пернатый змей. И одновременно – тьма.

– Очень красиво сказано, – одобрил мой друг. – Но это, к сожалению, не тот случай, когда красота формулировки способствует пониманию.

– Ничего удивительного. Я и сам ни хрена не понимаю. К сказанному могу добавить только, что это зрелище – тьма в форме пернатого змея – меня испугало. Оно было совершенно ужасное, как будто специально создано, чтобы отменить вообще все. Я чуть в обморок не грохнулся – не то от страха, не то оно так специально воздействует на тех, кто его увидел. Не успел разобраться. Крикнул: «Убирайся отсюда!» – и на меня тут же свалилась эта девчонка. И сразу начала плакать и драться. Зато туча исчезла. Я имею в виду темноту, которая змей. Извини, пожалуйста. Я и сам понимаю, что это звучит как бред обезумевшего дикаря, с голодухи сожравшего целую стаю перелетных галлюциногенных жуков. Но, по крайней мере, у меня есть доказательство. Девчонка – вот она.

– Ы-ы-ы-у-у-у! – подтвердило доказательство. И чтобы я особо не расслаблялся, добавило: – Пагубный негодяй!

– Это оскорбление наивысшей степени, для настоящих непримиримых врагов, – уважительно отметил Шурф. – Я как раз сегодня выяснил, что самые обидные из традиционных шиншийских оскорблений, способные развязать войну между семейными кланами или просто довести оскорбленного до самоубийства, состоят максимум из двух-трех слов. Это означает, что неприязнь к оппоненту столь велика, что на него даже ругательства тратить жалко. Апофеоз презрения, коротко говоря.

– Не беспокойся, – утешил его я. – До самоубийства не дойдет, даже если эта девица еще триста раз назовет меня просто «негодяем», без дополнительных эпитетов. У меня, ты знаешь, сильная воля к жизни. И несгибаемый дух.

– Это то немногое, о чем я совершенно не беспокоюсь, – серьезно ответил мой друг. И, помолчав, добавил: – На самом деле я очень рад, что ты не пахнешь безумием. И что присутствие юной леди косвенным образом подтверждает твои слова. Потому что худшего бреда я в своей жизни не слышал: «Туча, которая на самом деле тьма и пернатый змей»… Впрочем, прости за преувеличение. Конечно же, я слышал бред и похуже. Но в таких обстоятельствах и от таких людей, что сравнение с ними тебя бы совсем не обрадовало. Ладно. Прежде, чем разбираться, что это было, надо успокоить юную леди. И тебя. И меня.





* * *


Так называемая юная леди успокоилась первой. Очень условно успокоилась, но это лучше, чем ничего. Все-таки девчонки отлично устроены: четверть часа поревут, и потом как новенькие, только и горя, что нос распух. Я бы тоже хотел так уметь.

Я-то за это время как раз успел начать волноваться по-настоящему. У меня вообще обычно замедленная, так называемая «отложенная» реакция на любой достаточно сильный стресс; в принципе это довольно удобно. К тому моменту, как я, прекратив являть чудеса героизма и стойкости, в ужасе воскликну: «Мамочки, что это было, какой кошмар, как после этого жить, всему конец», – остальные участники экстремального происшествия обычно как раз успевают успокоиться в достаточной степени, чтобы броситься меня утешать.

Впрочем, сейчас с утешениями было не очень. Девица перестала бурно рыдать и бессвязно браниться, за что ей, конечно, большое человеческое спасибо, но все еще горько всхлипывала, обеими руками вцепившись в Шурфа. Похоже, он действовал на нее не хуже знахарских Кристаллов Смирения. То есть примерно как на меня самого.

Сам Шурф за это время успел выдуть почти полбутылки укумбийского бомборокки из моих запасов – для него это примерно как двадцать капель валерьянки тревожной музейной смотрительнице после экскурсии младших школьников, но тот факт, что эти условные капли ему вообще понадобились, кое о чем говорит.

Поэтому мне пришлось засунуть свою отложенную реакцию на стресс, а также нервы, сердце, смятенный разум и все остальное, что мешает сохранять самообладание, в задницу, где им, на самом деле, совсем не место. Но ничего не поделаешь, пусть пока полежат. И совершенно спокойным голосом, как будто мы просто поймали хулиганку, разбившую пару окон в доме, сказал:

– Давайте все-таки попробуем разобраться, что на самом деле случилось.

Шурф к тому времени каким-то непостижимым образом успел втолковать принцессе, что, по его мнению, я никого не убивал. Понятия не имею, как ему это удалось, но девица перестала изрыгать в мой адрес шиншийские оскорбления наивысших степеней. И в ответ на мое предложение она не стала рычать: «Убил несуразный засранец!», а просто заново расплакалась. Ну тоже, честно говоря, не самый продуктивный вариант.

– Юная леди сейчас испытывает очень сильное горе, – сказал мне Шурф. – Душевные страдания такой остроты обычно туманят ум. При этом она, к сожалению, не обучена контролировать свое поведение. И, тем более, чувства. Что на самом деле вполне простительно: в ее возрасте я тоже этого не умел. Поэтому внятно и последовательно изложить обстоятельства, предшествовавшие ее появлению на крыше Мохнатого Дома, юная леди сможет еще не скоро. Этому, разумеется, можно помочь. Например, успокоить ее при помощи соответствующего заклинания и попросить ответить на наши вопросы…

Я не стал его перебивать, но очень громко и страстно, так, что задребезжали оконные стекла, подумал: «Елки, конечно! Давай!»

– …но с учетом того, что наша гостья является не только подданной другого государства, но и приближенным лицом великого халифа, нам с тобой не следует насильственно производить над ней какие-либо магические манипуляции, – закончил мой друг. – Впрочем, заручившись ее официальным согласием, тоже не стоит. Если юная леди была каким-то образом околдована, последствия любого нового колдовства непредсказуемы, ты сам это знаешь. Поэтому я предлагаю вызвать сюда сэра Джуффина. По крайней мере, он разбирается в вопросах совместимости заклинаний гораздо лучше нас. И, кстати, единственный имеет официальное право допрашивать и околдовывать, кого сочтет нужным, включая самого великого халифа…

– Ты что, бешеных жаб объелся? – не переставая рыдать, возмутилась принцесса. – Великого халифа Кутай Ан-Аруму никому околдовывать нельзя!

– Как скажете, юная леди. Если нельзя, значит, не будем, – согласился сэр Шурф.

– Ты очень хороший человек, – похвалила его принцесса.

Сэр Шурф Лонли-Локли не каждый день слышит подобные комплименты. Не то чтобы он вовсе их не заслуживал, просто его нынешнее положение Великого Магистра Ордена Семилистника не способствует свободному изъявлению добрых чувств населения, да еще и в столь бесхитростных формулировках. Когда он служил в Тайном Сыске на должности Мастера Пресекающего Ненужные Жизни, то есть штатного убийцы, со свободным изъявлением добрых чувств было, пожалуй, попроще. Но ненамного, честно говоря.

В общем, Шурф не привык к похвалам из уст незнакомых девиц. Будь на его месте кто-то другой, я бы сказал, что он растерялся, а так даже и не знаю, какое слово следует употребить.


Воспользовавшись беспомощным состоянием своего надзирателя, принцесса взяла из его рук бутылку бомборокки и сделала несколько больших глотков. Вернула бутылку Шурфу и внезапно охрипшим, зато почти спокойным голосом сказала:

– Он – самое прекрасное существо во Вселенной. И любит меня больше жизни. Такое счастье мне выпало! А я…

Я сперва решил, что речь о халифе. Но принцесса добавила:

– А я даже имени его не знаю. И свое не успела ему назвать. И не сумела остаться с ним навсегда. С этого дня жизнь больше не имеет для меня смысла: все самое прекрасное со мной уже случилось. Но я не удержала это прекрасное в своих слабых, никчемных, несуразных руках.

Я думал, после такого выступления барышня разразится новой серией рыданий, но вместо этого она откинулась на спинку дивана, закрыла глаза и затихла. Неужели так быстро уснула? Ну и дела.

– Зови Джуффина, – напомнил мне Шурф. – Чего тянуть.





* * *


Надо отдать должное сэру Джуффину Халли: он умеет мгновенно оценить обстановку. Всего секунда понадобилась, чтобы злая, веселая готовность встретиться лицом к лицу с очередным неведомо чем и немедленно продемонстрировать ему столько кузькиных матерей, сколько понадобится для полного вразумления, сменилась простым человеческим облегчением. Вернее, двумя облегчениями сразу. Во-первых, шеф убедился, что нести тяжелый горячечный бред меня вынудили внешние, а не внутренние обстоятельства, а во-вторых, увидел, что здесь присутствует сэр Шурф. Я бы и сам на его месте этому обрадовался. Как минимум один гарантированно вменяемый собеседник – о чем еще и мечтать.

Неудивительно, что Джуффин сразу сказал:

– Сэр Шурф, будь любезен, изложи мне свою версию произошедшего. Обычно сэр Макс – превосходный рассказчик, но судя по тому, что я успел от него услышать, сегодня не его звездный час.

– Боюсь, что и не мой, – ответил Шурф. – Хотя бы потому, что во время загадочного происшествия, завершившегося падением юной леди с небес, я спал неподалеку от места событий, то есть в башне. Но так крепко, что ничего не слышал, пока Макс не позвал меня на помощь. Выбравшись на крышу, я увидел эту юную леди в состоянии глубокого горя и самого сэра Макса, прикладывающего немалые усилия, чтобы удержать ее от попыток нанести ему оскорбление действием. Что касается оскорбления словом, в этом смысле юной леди довольно многое удалось. Будучи знаком с вами не первый год, сомневаюсь, что вас заинтересуют примеры выбранных ею выражений и мое экспертное заключение по этому вопросу. Но, к сожалению, это единственное, в чем я действительно мог бы быть полезен. Я хочу сказать, что пока знаю об этом деле немногим больше, чем вы. Причем только со слов сэра Макса. Так что вам, в сущности, не из чего выбирать.

Джуффин повернулся ко мне. На его лице была написана героическая решимость претерпеть ужасные муки. То есть заново выслушать ахинею про облака, драконов, и пернатых змеев, сотканных из абсолютной тьмы, которую я уже один раз попытался ему втюхать. Он-то, бедняга, застав здесь Шурфа, понадеялся, что этой пытки можно будет избежать.

Я отобрал у Шурфа бутылку с остатками бомборокки, вылил их в пустую кружку из-под камры, стоявшую на столе, и вручил шефу Тайного Сыска. Джуффин укоризненно покачал головой, но от выпивки не отказался. И правильно сделал. Плохонький, а все же какой-никакой наркоз.

Я вдохнул, выдохнул и заново завел свою песню про небо, с которого, как выяснилось, иногда падают буйные красотки с косичками. Старался быть краток и излагать только сухие факты. Но даже будучи тщательно высушенными, мои факты оставались подозрительно похожи на горячечный бред.

В ходе моего выступления Джуффин нетерпеливо барабанил пальцами по подлокотнику кресла и хмурился все больше. Так, что меня подмывало сказать: «Хватит ломать комедию, я же знаю, тебя ничем не проймешь, ты на своем веку еще и не такую чушь слышал, причем добрая половина ее потом оказывалась чистейшей правдой».

Но я не давал себе воли, пусть хмурится, сколько влезет. Может, это просто новая придворная мода – хмуриться при всяком удобном случае? И шеф на этом грешном вчерашнем приеме ее подцепил?

Но тут Джуффин меня остановил:

– Ты говоришь, тьма, при взгляде на которую делается дурно? И ее форма напоминает пернатого змея?

– Насколько она вообще хоть что-то напоминает, – осторожно ответил я. – А вот дурно мне действительно стало, это факт. Но, кстати, сразу прошло, как только оно исчезло, вообще без последствий…

Джуффин нетерпеливо кивнул:

– Ясно. Скажи мне вот что: ты в тот момент точно бодрствовал? Или все-таки начал дремать?

Я отрицательно помотал головой.

– Не начал. К тому даже не шло.

– Но тогда не сходится, – пробормотал Джуффин. – Или?.. Да нет, быть того не может. Не должно так быть…

Он подошел к окну и какое-то время стоял спиной к нам, опираясь на подоконник – как бы смотрел на ночную улицу, а на самом деле наверняка с кем-то разговаривал. Я впервые в жизни пожалел, что не умею подслушивать чужую Безмолвную речь. И, кстати, вряд ли в ближайшее время научусь: я и от обычных Безмолвных разговоров до сих пор слишком быстро устаю, куда мне еще дополнительные премудрости. Но сейчас я бы дорого дал, чтобы сразу узнать, с кем Джуффин разговаривает и какие вопросы задает. И что за ответы ложатся на его плечи таким тяжким грузом, что он явственно начал сутулиться. А когда наконец повернулся к нам, на его лице было столь безмятежное, я бы сказал, лучезарное спокойствие, что даже я, обычно до смешного доверчивый, подумал: ну и хреновые должны быть новости, если их приходится так мастерски скрывать.

Джуффин сразу понял, что провести нас своей лучезарностью ему не удалось. Криво ухмыльнулся и бодрым тоном записного картежника, только что получившего на руки худшую в своей жизни сдачу, сказал:

– Отставить панику. Во-первых, я сам еще ни в чем не уверен. А во-вторых, даже если сбудутся мои наихудшие подозрения, невелика беда. Я имею в виду, это не угрожает безопасности Соединенного Королевства, Сердцу Мира, нашим общим и персональным планам на будущее, гугландским болотным лешим и всему остальному, чем мы с вами обречены дорожить в силу служебного долга и простительной человеческой слабости. Бывают такие прекрасные плохие новости, которые не угрожают вообще ничему, а только портят мне настроение. Что, конечно, возмутительно, но совсем не такое великое несчастье, как вам, по моей милости, показалось. Извините, мальчики. Я не хотел вас пугать. А даже если бы захотел, то пока особо нечем.

Мы с Шурфом изумленно переглянулись. Все это было настолько не похоже на сэра Джуффина Халли, с которым мы до сих пор были знакомы, насколько вообще возможно. Дело даже не в том, что именно было сказано. Просто обычно Джуффин совершенно беспардонно радуется любым плохим новостям: они означают, что впереди интересное развлечение, новая большая игра с высокими ставками. А сейчас он выглядел человеком, который, будь его воля, ни за что не стал бы играть. На моей памяти, таким шеф Тайного Сыска был только однажды, когда в столице разразилась эпидемия Анавуайны[14]. Вот от той игры с горами трупов и нашими вполне беспомощными попытками уменьшить число обреченных хотя бы на пару тысяч Джуффин особого удовольствия не получал. И что это значит?..

Да ничего это не значит, – оборвал я себя. – Он же сам только что сказал: никому ничего не грозит, не хотел пугать, да и нечем. Вряд ли это просто вранье.

– Давно у меня не было ощущения, что я вас совершенно не понимаю, – наконец сказал Шурф. – Но сейчас это именно так.

– Потому что нечего пока понимать, – отрезал Джуффин. – Давайте сразу договоримся: я все объясню, но чуть позже. Когда буду больше знать. Для начала надо расспросить юную леди. Не беспокойся, сэр Шурф, она не околдована; по крайней мере, никаких следов чужих заклинаний я на ней не вижу. Поэтому мое вмешательство не повредит. Для начала просто ее успокою, чтобы не выслушивать до утра рыдания и бессвязные жалобы, а дальше – как пойдет.

Он коснулся рукой макушки спящей принцессы, та мгновенно проснулась и уставилась на Джуффина с такой чудесной улыбкой, что сразу показалась мне удивительной красавицей. Хотя объективно, просто нескладная девчонка-подросток: круглолицая, скуластая, курносая, как большинство уроженцев Уандука, с очень светлыми, зеленоватыми, как речная вода у самого берега глазами. И разноцветные косички, по-дурацки связанные между собой в причудливые узлы – рыжие, черные, белокурые, несколько ярко-красных, две лиловые и всего одна синяя, – зато в самом центре этой сложной, несимметричной композиции и толще всех.

– Я тебя узнала! – воскликнула она. – Говорят, ты самый главный колдун в этом городе и хитрый, как тысяча степных лис. Ты меня заколдовал?

– Немножко, – кивнул шеф Тайного Сыска. – Мне сказали, что у тебя случилось большое горе. Я применил специальное заклинание, чтобы уменьшить твою душевную боль.

Принцесса коснулась пальцами обеих рук своего лба, потом лба Джуффина, и торжественно произнесла: