Мертвые души
Часть 2 из 265 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
“А жена полицмейстера?” прибавила Манилова. “Не правда ли, какая препочтенная и прелюбезная женщина”.
“О, это одна из достойнейших женщин, каких только я знал”, отвечал Чичиков.
За сим Манилов не пропустил председателя палаты, почтмейстера, и таким образом перебрали почти всех чиновников города, которые, как нарочно, все были достойные люди.
“Вы [большею частию] всегда в деревне проводите время?” сделал, наконец, в свою очередь вопрос Чичиков.
“Больше в деревне”, отвечал Манилов. “Иногда, впрочем, приезжаем в город для <того> только, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, знаете, если будешь всё время жить взаперти”.
“Правда, правда”, сказал Чичиков.
“Конечно”, продолжал Манилов: “другое дело, если бы соседство было хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы можно красноречиво поговорить[можно поговорить] о любезности, о хорошем обращении, о какой-нибудь науке, чтобы этак расшевелило душу, дало питательность и, так сказать, парение этакое…” Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только рукою в воздухе и продолжал: “тогда бы, конечно, деревня и уединение имели бы очень много приятностей. Но ведь решительно нет никого… Вот только иногда прочитаешь “Сын Отечества”…”
“Это справедливо, совершенно справедливо”, отвечал Чичиков. “Что может быть лучше [того], как жить в уединении, наслаждаться зрелищем природы, почитать иногда книгу”.[Вместо “почитать иногда книгу”: или упражнять ум в занятиях высоких, которые бы доставляли моральную пишу сердцу. Размышлять о чем-нибудь, или прочесть что-нибудь, господина Булгарина сочинения…”]
“Но знаете ли: всё, если нет друга, с которым бы можно поделиться…”
“О, это справедливо! это совершенно справедливо![это совершенная правда] Что все сокровища тогда в мире! Не имей денег, имей хороших людей для обращения, сказал один мудрец”.
“И знаете, Павел Иванович”, сказал Манилов, сделавши такую сладкую мину, что даже было несколько приторно, как натощак. “Тогда чувствуешь какое-то эдакое духовное наслаждение… Вот как, например, теперь случай доставил мне счастие говорить с вами и наслаждаться приятным вашим разговором…”
“О, помилуйте! Как можно, чтобы я льстил себя… ничтожный человек и больше ничего”.[Как можно, чтобы я льстил себя такою надеждою. Я ничтожный человек и не имею вовсе тех достоинств, которые бы могли мне приобресть расположение. ]
“О, Павел Иванович! я бы с радостью отдал половину всего моего состояния, чтобы иметь часть тех достоинств, которые имеете вы…”
“Напротив того, я бы почел с своей стороны за величайшее…”
Неизвестно, до чего бы дошли взаимные учтивства двух приятелей, если бы вошедший слуга не доложил, что кушанье готово.
“Прошу покорнейше”, сказал Манилов. “Вы извините, если у нас <нет> такого обеда, какой на паркетах и в столицах. У нас просто по русскому обычаю щи, но от [самого] чистого сердца. Прошу покорнейше!” Тут они еще несколько времени поспорили о том, кому первому войти, и наконец Чичиков вошел боком в столовую. В столовой уже стояли два мальчика, дети Манилова, которые [казалось] были в тех летах, когда сажают уже за стол, но еще на высоких[сажают уже их за стол на особых несколько высоких] стульях. При них стоял учитель, который очень вежливо и с улыбкою поклонился. Хозяйка села за свою суповую чашку. Мужчины, [Далее начато: тоже] выпивши по рюмке водки, уселись таким образом, что Чичиков сел между хозяином и хозяйкою. Слуга завязал детям на шею салфетки.
“Какие миленькие детки”, сказал Чичиков, посмотрев на них: “а который [им] год?”
“Старшему осьмой, а меньшому вчера только минуло шесть”, сказала Манилова.
“Менелай!” сказал Манилов, обратившись к старшему. Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое странное имя, но постарался тот же час привесть лицо в обыкновенное положение. “Менелай, скажи мне, какой лучший город во Франции?”
Здесь учитель обратил всё внимание на Менелая и, казалось, хотел вскочить ему в глаза, но, наконец, совершенно успокоился и кивнул головою, когда Менелай сказал: “Париж”.
“А у нас какой лучший город?” спросил опять Манилов.
Учитель опять насторожил свой слух и зрение.
“Петербург”, отвечал Менелай.
“А еще какой?”
“Москва”, отвечал Менелай.
“Умница, душенька”! прибавил с своей стороны Чичиков. “Скажите, однако ж”, продолжал он, обратившись с некоторым видом изумления к Маниловым: “В такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности”.
“О, вы еще не знаете его”, отвечал Манилов: “У него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкивиад, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, тотчас обратит внимание. [а. если что-нибудь заметит и обратит внимание, б. Как в тексте; в. если ~ внимание, летит к ней взапуски; [удивительная] большая быстрота ума. ] Я его прочу пo дипломатической части. Менелай!” продолжал он обратись снова к нему: “хочешь быть посланником?”
“Хочу”, отвечал Менелай, жуя хлеб и болтая головою направо и налево.
В это время стоявший позади лакей утер посланнику нос и очень хорошо сделал, иначе бы канула в суп препорядочная посторонняя капля. Разговор начался за столом об удовольствии спокойной жизни, прерываемый замечаниями хозяйки о городском театре и об актерах. Учитель очень внимательно глядел на разговаривающих и, как только замечал, что уста их готовы усмехнуться, в ту же минуту раздвигал рот и смеялся с величайшим усердием. Один раз только лицо его приняло суровый вид, и он, стукнув вилкою по столу устремил взгляд на сидевших против него детей. Это было весьма у места, потому что Менелай укусил за ухо Алкивиада, [потому что Алкивиад укусил за ухо Менелая] и Алкивиад, зажмурив глаза и открыв рот, готов был зарыдать самым жалким образом, но, почувствовав, что за это легко можно было лишиться блюда, привел рот в прежнее положение и начал со слезами грызть баранью кость, от которой у него обе щеки лоснились жиром. Хозяйка очень часто обращалась к Чичикову с словами: “Вы ничего не кушаете, вы очень мало взяли”. На что Чичиков отвечал:
Покорнейше благодарю, не беспокойтесь, я сыт, приятный разговор лучше всякого блюда”.
Уже встали из-за стола. Манилов был доволен чрезвычайно, поддерживая рукою спину своего гостя, [Вместо “Манилов ~ гостя”: и Манилов, поддерживая рукою своею спину своего гостя, ] готовился таким образом препроводить его в гостиную, как вдруг Чичиков объявил с весьма значительным видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле.
“В таком случае позвольте вас попросить в мой кабинет”, сказал Манилов и повел Чичикова в небольшую боковую комнату, обращенную окнами на синевший лес.
“Вот мой уголок”, сказал Манилов.
“Приятная комнатка!” сказал Чичиков, окинувши ее глазами. В комнате было мебели немного: стол и на нем книжка[Вместо “В комнате ~ книжка”: Между двумя окнами помещался письменный стол, покрытый сафьяном. На нем лежала какая-то книжка] с заложенною закладкою, о которой мы уже имели случай упомянуть, несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку. Он был в разных видах: в картузах и в табачнице и, наконец, насыпан был просто кучею на столе. На обоих окнах тоже помещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивыми[весьма красивыми] рядками. Заметно было, что хозяин около этого несколько позанялся сам.
“Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах”, сказал Манилов. “Здесь вам попокойнее”.
“[Нет] Позвольте, я сяду на [этом] стуле”.
“[Нет] Позвольте вам этого не позволить”, сказал Манилов с улыбкою. “Это кресло у меня уж ассигновано для гостя: ради или не ради, но [вы] должны сесть”.
“Вы очень обязательны. Ох, боже, уж мне так право совестно”.[“Вы очень обязательны”, говорил Чичиков, садясь в кресла, “и мне, право, всё равно, даже еще лучше на стуле”.]
“О, это одна из достойнейших женщин, каких только я знал”, отвечал Чичиков.
За сим Манилов не пропустил председателя палаты, почтмейстера, и таким образом перебрали почти всех чиновников города, которые, как нарочно, все были достойные люди.
“Вы [большею частию] всегда в деревне проводите время?” сделал, наконец, в свою очередь вопрос Чичиков.
“Больше в деревне”, отвечал Манилов. “Иногда, впрочем, приезжаем в город для <того> только, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, знаете, если будешь всё время жить взаперти”.
“Правда, правда”, сказал Чичиков.
“Конечно”, продолжал Манилов: “другое дело, если бы соседство было хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы можно красноречиво поговорить[можно поговорить] о любезности, о хорошем обращении, о какой-нибудь науке, чтобы этак расшевелило душу, дало питательность и, так сказать, парение этакое…” Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только рукою в воздухе и продолжал: “тогда бы, конечно, деревня и уединение имели бы очень много приятностей. Но ведь решительно нет никого… Вот только иногда прочитаешь “Сын Отечества”…”
“Это справедливо, совершенно справедливо”, отвечал Чичиков. “Что может быть лучше [того], как жить в уединении, наслаждаться зрелищем природы, почитать иногда книгу”.[Вместо “почитать иногда книгу”: или упражнять ум в занятиях высоких, которые бы доставляли моральную пишу сердцу. Размышлять о чем-нибудь, или прочесть что-нибудь, господина Булгарина сочинения…”]
“Но знаете ли: всё, если нет друга, с которым бы можно поделиться…”
“О, это справедливо! это совершенно справедливо![это совершенная правда] Что все сокровища тогда в мире! Не имей денег, имей хороших людей для обращения, сказал один мудрец”.
“И знаете, Павел Иванович”, сказал Манилов, сделавши такую сладкую мину, что даже было несколько приторно, как натощак. “Тогда чувствуешь какое-то эдакое духовное наслаждение… Вот как, например, теперь случай доставил мне счастие говорить с вами и наслаждаться приятным вашим разговором…”
“О, помилуйте! Как можно, чтобы я льстил себя… ничтожный человек и больше ничего”.[Как можно, чтобы я льстил себя такою надеждою. Я ничтожный человек и не имею вовсе тех достоинств, которые бы могли мне приобресть расположение. ]
“О, Павел Иванович! я бы с радостью отдал половину всего моего состояния, чтобы иметь часть тех достоинств, которые имеете вы…”
“Напротив того, я бы почел с своей стороны за величайшее…”
Неизвестно, до чего бы дошли взаимные учтивства двух приятелей, если бы вошедший слуга не доложил, что кушанье готово.
“Прошу покорнейше”, сказал Манилов. “Вы извините, если у нас <нет> такого обеда, какой на паркетах и в столицах. У нас просто по русскому обычаю щи, но от [самого] чистого сердца. Прошу покорнейше!” Тут они еще несколько времени поспорили о том, кому первому войти, и наконец Чичиков вошел боком в столовую. В столовой уже стояли два мальчика, дети Манилова, которые [казалось] были в тех летах, когда сажают уже за стол, но еще на высоких[сажают уже их за стол на особых несколько высоких] стульях. При них стоял учитель, который очень вежливо и с улыбкою поклонился. Хозяйка села за свою суповую чашку. Мужчины, [Далее начато: тоже] выпивши по рюмке водки, уселись таким образом, что Чичиков сел между хозяином и хозяйкою. Слуга завязал детям на шею салфетки.
“Какие миленькие детки”, сказал Чичиков, посмотрев на них: “а который [им] год?”
“Старшему осьмой, а меньшому вчера только минуло шесть”, сказала Манилова.
“Менелай!” сказал Манилов, обратившись к старшему. Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое странное имя, но постарался тот же час привесть лицо в обыкновенное положение. “Менелай, скажи мне, какой лучший город во Франции?”
Здесь учитель обратил всё внимание на Менелая и, казалось, хотел вскочить ему в глаза, но, наконец, совершенно успокоился и кивнул головою, когда Менелай сказал: “Париж”.
“А у нас какой лучший город?” спросил опять Манилов.
Учитель опять насторожил свой слух и зрение.
“Петербург”, отвечал Менелай.
“А еще какой?”
“Москва”, отвечал Менелай.
“Умница, душенька”! прибавил с своей стороны Чичиков. “Скажите, однако ж”, продолжал он, обратившись с некоторым видом изумления к Маниловым: “В такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности”.
“О, вы еще не знаете его”, отвечал Манилов: “У него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкивиад, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, тотчас обратит внимание. [а. если что-нибудь заметит и обратит внимание, б. Как в тексте; в. если ~ внимание, летит к ней взапуски; [удивительная] большая быстрота ума. ] Я его прочу пo дипломатической части. Менелай!” продолжал он обратись снова к нему: “хочешь быть посланником?”
“Хочу”, отвечал Менелай, жуя хлеб и болтая головою направо и налево.
В это время стоявший позади лакей утер посланнику нос и очень хорошо сделал, иначе бы канула в суп препорядочная посторонняя капля. Разговор начался за столом об удовольствии спокойной жизни, прерываемый замечаниями хозяйки о городском театре и об актерах. Учитель очень внимательно глядел на разговаривающих и, как только замечал, что уста их готовы усмехнуться, в ту же минуту раздвигал рот и смеялся с величайшим усердием. Один раз только лицо его приняло суровый вид, и он, стукнув вилкою по столу устремил взгляд на сидевших против него детей. Это было весьма у места, потому что Менелай укусил за ухо Алкивиада, [потому что Алкивиад укусил за ухо Менелая] и Алкивиад, зажмурив глаза и открыв рот, готов был зарыдать самым жалким образом, но, почувствовав, что за это легко можно было лишиться блюда, привел рот в прежнее положение и начал со слезами грызть баранью кость, от которой у него обе щеки лоснились жиром. Хозяйка очень часто обращалась к Чичикову с словами: “Вы ничего не кушаете, вы очень мало взяли”. На что Чичиков отвечал:
Покорнейше благодарю, не беспокойтесь, я сыт, приятный разговор лучше всякого блюда”.
Уже встали из-за стола. Манилов был доволен чрезвычайно, поддерживая рукою спину своего гостя, [Вместо “Манилов ~ гостя”: и Манилов, поддерживая рукою своею спину своего гостя, ] готовился таким образом препроводить его в гостиную, как вдруг Чичиков объявил с весьма значительным видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле.
“В таком случае позвольте вас попросить в мой кабинет”, сказал Манилов и повел Чичикова в небольшую боковую комнату, обращенную окнами на синевший лес.
“Вот мой уголок”, сказал Манилов.
“Приятная комнатка!” сказал Чичиков, окинувши ее глазами. В комнате было мебели немного: стол и на нем книжка[Вместо “В комнате ~ книжка”: Между двумя окнами помещался письменный стол, покрытый сафьяном. На нем лежала какая-то книжка] с заложенною закладкою, о которой мы уже имели случай упомянуть, несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку. Он был в разных видах: в картузах и в табачнице и, наконец, насыпан был просто кучею на столе. На обоих окнах тоже помещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивыми[весьма красивыми] рядками. Заметно было, что хозяин около этого несколько позанялся сам.
“Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах”, сказал Манилов. “Здесь вам попокойнее”.
“[Нет] Позвольте, я сяду на [этом] стуле”.
“[Нет] Позвольте вам этого не позволить”, сказал Манилов с улыбкою. “Это кресло у меня уж ассигновано для гостя: ради или не ради, но [вы] должны сесть”.
“Вы очень обязательны. Ох, боже, уж мне так право совестно”.[“Вы очень обязательны”, говорил Чичиков, садясь в кресла, “и мне, право, всё равно, даже еще лучше на стуле”.]