Мертвая неделя

– А у тебя самогон остался? – против воли спросила она.

Степан посмотрел на нее и улыбнулся.

– Того, что со снотворным отваром, нет. А отвар в машине, к ней не пойду. Я, знаешь, медведя не боюсь, однажды со стаей волков встретился – не испугался, а нави до дрожи в руках опасаюсь, хоть и умею с ней сражаться. От нави не сбежать, взрослый ты или ребенок, сильный или ложку с трудом до рта доносишь. Навь нападет – и не отвертишься. Шансы даже у меня мизерные. Но могу тебе просто самогона налить. Если с непривычки – быстро вырубит.

Мирре самогон был с непривычки. Она и водку-то пила раза два в жизни, предпочитала вино. Поэтому согласилась просто на самогон, без снотворного отвара. Степан налил ей стопку.

– Хватит и одной, – авторитетно заключил он. – У меня самогон знатный, градусов шестьдесят, не меньше.

– А закусить есть чем? – с надеждой спросила Мирра, разглядывая мутную жидкость в стакане, на многочисленных гранях которого разбивались на тысячи осколков огненные отблески: огонь нашел еще что-то недогоревшее, а потому снова вспыхнул сильнее.

– Откуда? Я же сжег все.

Мирра еще немного подумала, но выбора не было. Выдохнула весь воздух из легких и, не давая себе передумать, залпом опрокинула стакан, быстро проглотила, чтобы не чувствовать мерзкого вкуса. Горло обожгло расплавленным оловом, желудок сжался, не желая принимать натуральный яд. Чтобы не завизжать и не дать самогону вернуться обратно, Мирра спрятала лицо в локте, вдохнула затхлый аромат, которым уже пропитался свитер. В каком-то фильме она видела, что так делают мужики, когда у них нет закуски. Должно быть, тоже пытаются удержать в себе мерзкое пойло.

Спустя несколько бесконечных секунд пальцы, сжимающие горло, наконец ослабли. Мирра вдохнула уже спокойнее, вытерла градом льющиеся по щекам слезы и увидела, что Степан внимательно смотрит на нее. Увидев, что она справилась с самогоном, он улыбнулся. Снова покровительственно, по-отечески.

– Ложись, – мягко велел он. – Теперь точно до утра не проснешься.

Мирра с трудом помнила, как дошла до кровати, как забралась на нее и уткнулась лицом в белоснежные волосы Полины, разметавшиеся по подушке. Кажется, тяжелым одеялом ее накрывал уже Степан. Она провалилась в тревожный сон, в котором снова бежала по лесу, но больше не была одна. Ее преследовали невидимые навьи, гнались за ней, хватали за руки и ноги, но проснуться, как обычно бывает во время кошмара, она не могла.





Глава 4




Аленка

К свадьбе готовилась вся деревня. Еще бы, замуж выходит не кто-нибудь, а Таня, старшая дочка старосты, да не за деревенского рубаху-парня, а за городского, образованного, красивого и с манерами. На самом деле жениха никто в деревне еще не видел, но говорили о нем исключительно положительно и даже с легким придыханием, будто и не о человеке, а почти небожителе. Впрочем, для населения глухой деревушки все городские казались небожителями.

Городские не вставали с первыми петухами, могли позволить себе спать до шести или даже до семи утра, смотря кому к какому времени на работу. Да и работа эта… Разве ж это работа? Сиди себе в конторе да бумажки перекладывай. А даже если на заводе железяки таскает человек всю смену, так ведь рабочий день все равно закончится. И пойдет этот рабочий домой, будет весь вечер лежать на диване и смотреть телевизор. А вечером в душ, вода-то что? Кран открутил – вода полилась. И холодная, и горячая, на любой вкус. Это не баню топить раз в неделю, а в остальные дни ледяной водой из колодца в лицо плескать.

Завидовали деревенские городским, в то же время презрительно плевали в их сторону, но переезжать в город никто не хотел. Хоть и хорошо там жить, легко, да только все равно страшно. Жилье нужно покупать, а оно не копейки стоит. В деревне-то как? Выписали лес, собрали мужиков, за сезон домишко и возвели. А есть что? Магазинное невкусное и дорогое. А то и вовсе прилавки пустые. В Москве, говорят, все есть, а у них в городке рядом хоть шаром покати. В деревне все-таки в картошка своя, и огурцы, и другие овощи. Молоко, творог, масло – все свое. В деревне с голоду не пропадешь, если руки есть. Вот потому и не переезжали в город.

Те, кто помоложе, в сторону города иногда поглядывали. Все чаще молодежь после школы уезжала туда учиться, но мало кто оставался, потому что на первых порах нужна финансовая поддержка от родителей, а те помогать не хотели. Помоги остаться в городе – потеряешь рабочие руки в деревне. Вот Аленке, например, денег не дали на учебу. Школу она закончила год назад, но даже в училище не пошла, не то что в институт. Хотя учителя считали ее умной, директор лично разговаривал с родителями. Но в их семье заправляла мачеха, она Аленку и не отпустила. Нет, справедливости ради, мачеха Аленку не обижала. Голодом не морила, в обносках ходить не заставляла, черной работой не нагружала. Но учиться не отпустила. Остальные дети еще маленькие, а у нее ноги больные, некому женской работой по дому заниматься, кроме Аленки.

Из девичей компании в город уехала только Таня, будущая невеста, несмотря на то, что обладала не в пример меньшими умственными способностями, перебивалась с тройки на четверку. Но Танины родители прогрессивные и обеспеченные. Отец сразу заявил: нечего дочери в деревне прозябать, пусть учится в городе, да там и остается. Аленка втайне подозревала, что и жениха Тане отец нашел. Чтобы уж наверняка дочь пристроить.

Маринка и Соня школу закончили только в этом году, но обе собирались в город, Вике еще год учиться. Света, как и Аленка, осталась дома, но по собственному желанию. Город нагонял на нее страх, она даже с родителями выезжала туда крайне редко, что уж говорить о том, чтобы уехать и жить самостоятельно. А потому Аленка единственная отчаянно завидовала Тане, хоть никогда и не показывала этого.

Вечером, управившись с делами по дому, искупав малышей и приготовив отцу на завтра обед, она умылась, переоделась и отпросилась у мачехи погулять с девчонками.

– Ты бы не шастала по ночам в такое время, – покачала головой та, но по тону Аленка поняла, что мачеха отпустит.

И непонятно, не то считает, что она уже взрослая и сама может решать, что стоит делать, а что нет, не то просто не переживает за нее. С мачехой постоянно так: вроде и не обижает, но и любви Аленка от нее никогда не чувствовала. Впрочем, в этот раз ей было только на руку. Очень уж хотелось побывать на девичнике Тани.

– Да какое время! – легкомысленно отмахнулась Аленка.

– Сама знаешь какое, – проворчала мачеха. – В Мертвую неделю лучше дома сидеть, целее будешь. Особенно в первую ночь.

– Так ведь до часу ночи можно. К тому же, мы по улице ходить не будем, дома у Тани посидим. Мне только туда и обратно добежать.

Мачеха снова покачала головой, посмотрела на Аленку странно, будто решала что-то, потом велела ждать и скрылась в своей комнате. Аленка слышала, как скрипнула дверца старого шифоньера. Этот шифоньер мачеха привезла с собой, когда вышла замуж за отца, и детям категорически запрещалось открывать его. Что в нем хранится, Аленка не знала, поэтому сейчас терпеливо ждала среди кухни.

Мачеха вернулась несколько минут спустя, неся в руке крохотный холщовый мешочек, накрепко завязанный тесьмой и привязанный к длинной веревочке.

– Надень, – велела мачеха, протягивая мешочек Аленке. – И под одеждой спрячь.

– Что это? – спросила Аленка, с интересом рассматривая замысловатые узоры, вышитые на мешочке блестящими нитками.

– Оберег. Его моя мать покойная сделала. Защищает от любой нечисти. Ты береги его, не показывай никому, ладно?

Аленка кивнула, торопливо пряча под одеждой мешочек и смахивая со щек слезы. Наверное, впервые в жизни она почувствовала, что мачеха ее любит. Мать умерла рано, Аленка ее плохо помнила, отец был скуп на эмоции, и никогда до этого момента Аленка не понимала, как сильно ей не хватает любви.

Слезы спрятала, а вот благодарность не смогла. Порывисто обняла мачеху, пообещав вернуться до часу, и выпорхнула из дома.

Девчонки уже собрались в большом доме Таниных родителей. Этот дом, как и все остальные в деревне, был одноэтажным и деревянным, но, в отличие от других, имел целых три изолированные спальни: родительскую и для каждой из дочерей – большую гостиную и кухню-столовую. Внутри тоже почти ничего не напоминало о деревенском быте. Если бы не печки в каждой комнате, и вовсе можно было бы подумать, что оказался в городе. Но, к сожалению, будь ты хоть трижды старостой, а топить все равно приходилось дровами. Зато на кухне стоял огромный холодильник и даже чудо-чудное – микроволновая печь. Откуда привез ее отец Тани, никто не знал, потому что не то что в деревне, а даже в ближайшем городе таких не было. А дальше никто из соседей никогда не выезжал.

Танины родители накануне уехали в город по делам, поэтому большой дом был в полном девичьем распоряжении. Ярко светились окна, уже во дворе была слышна задорная мелодия, льющаяся наверняка из новенького магнитофона, который Тане подарили на Новый год.


В доме было еще веселее. Огромная гостиная залита светом, музыка грохочет как на фестивале, а на столе возвышаются горы еды и выпивки. Из города Таня привезла не только жениха, но и новомодную привычку, которую называла «шведский стол». Почему именно «шведский», она объяснить не могла, но это было и не важно. Суть состояла в том, чтобы не выставлять на стол миски с салатом, мясом и картошкой, а делать небольшие бутерброды с разными начинками, которые почему-то обязательно прокалывались тонкими палочками, очевидно, чтобы эти крохотные кусочки не сваливались друг с друга. Салаты раскладывались в съедобные корзиночки, которые назывались смешным словом «тарталетка» (деревенские называли их «табуреткой); фрукты и овощи лежали на больших тарелках. И все это следовало есть стоя. Подходишь с тарелкой к общему столу, накладываешь, что хочешь, и ешь, где придется. Аленке вся эта мода казалась странной, да и разве можно наесться этими порциями? Котов обильнее кормят. Но на всех праздниках Таня теперь готовила именно так, и никто ничего не говорил ей, боясь показаться древним и отсталым от жизни. Аленка точно знала, что девчонки, возвращаясь домой с каждой вечеринки, набрасывались на ужин, но они молчали, и она молчала.

– О, Аленка наконец пожаловала! – громко возвестила будущая невеста, увидев вошедшую и тут же сунув ей в руки бокал, пока пустой. – Выпивка там! – Она махнула рукой в сторону большого стола. – Бери, что хочешь, и приходи к нам.

Аленка подошла к столу, растерянно глядя на бутылки, напитки в которых она никогда не пробовала. В деревне все было просто: чаще всего самогон, который гнали практически в каждом доме, изредка – самодельное вино. Но это считалось деликатесом, мужики от него презрительно кривились, а женщины пили маленькими глотками, наслаждаясь вкусом. Здесь же не было ни домашнего вина, ни, тем более, самогона. Аленка налила вина, на бутылке которого было написано «полусладкое», поскольку сухое она терпеть не могла, и присоединилась к девчонкам в гостиной.

Разговоры, конечно же, крутились вокруг будущей свадьбы и Таниного жениха, которого никто пока не видел. О свадьбе Таня рассказывала охотно: и сколько гостей приедет из города (с деревни-то все придут, здесь всегда что на свадьбы, что на похороны никого не звали, все шли сами), и какое у нее будет платье (его дошьют как раз ко дню свадьбы, ведь ткань заказывали из самой Италии, и она пришла с небольшим опозданием), и какие будут угощения. Даже музыку привезут из города, что показалось Аленке совсем уже барством. В деревне многие умели играть на гармони и гитаре, свадьбы всегда были веселыми. А когда молодежь заводила песни, так никакие профессиональные музыканты с ними сравниться не могли.

О чем Таня рассказывала неохотно, так это о женихе. Упомянула только, что он уже не студент, работает, хорошо зарабатывает, даже жилье свое есть, не придется со свекровью кухню делить, дальше мастерски переводила разговор на тему свадьбы. У Аленки сложилось впечатление, что жених Тане не очень-то и по нраву, но либо родителям отказать не смеет, либо тоже сделала ставку на городского ухажера, даже если вдруг он старый и страшный.

Девичник затянулся. Огни в деревне уже погасли, в каждом доме легли спать, и Аленка все чаще поглядывала на часы, вспоминая обещание вернуться до часу. Но уходить первой не хотела. С нее и так всегда смеялись, что не сидит долго, мол, так и ухажера никогда не найдет, парни не ложатся спать в девять вечера. Наконец и остальные девчонки начали откровенно зевать и поглядывать в сторону выхода, одна только Таня оставалась возбужденной предстоящим событием, а потому спать совершенно не хотела.

Расходиться предложила Вика. Девчонки поддержали и, не слушая слабые возражения Тани, собрались и гурьбой высыпали во двор. Хозяйка тоже вышла вместе со всеми, проводить гостей. Ночь была лунная и очень теплая. Со стороны озера дул слабый ветерок, принося с собой едва уловимый запах сырости, а по земле стелился туман, но больше ничего не нарушало спокойствия приятной летней ночи.

– А давайте сходим к озеру! – предложила никак не успокаивающаяся Таня.

– К озеру? В такое время? – удивленно переспросила Света.

– Да какое время? Еще даже полуночи нет! В городе в это время спать не ложатся, а вы тут как древние.

– Я про время не на часах, а на календаре. Мертвая неделя началась, в такое время лучше по ночам дома сидеть, а к озеру ходить тем более опасно.

Остальные девчонки активно закивали, но вошедшую в раж Таню не так-то просто было сбить с толку.

– Так ведь раньше часу ночи навьи не покажутся, мы успеем. Тут идти-то пятнадцать минут.

– Да зачем нам на это озеро? – все еще не понимали подруги.

– Вы что же, легенду не помните? – хитро улыбнулась Таня. – Кто ночью в Мертвую неделю споет вместе с русалками из озера, тому они подарят мужа хорошего и семейное счастье.

– Так ведь ты себе мужа нашла уже, – хихикнула Соня. – Заранее второй вариант ищешь, что ли?

– Никогда нельзя останавливаться на достигнутом! – заявила Таня. – Мужа я нашла, но не откажусь от гарантий, что он окажется хорошим. Ну что, идем?

Аленка видела, что девчонки уже начали сомневаться. Мужа и счастья хотела каждая, а алкоголь притупил страх перед озером, которое и в обычное время года вызывало нервный трепет, поскольку над ним всегда клубился туман, а уж в Мертвую неделю и вовсе казался местом нечистым.

– А давайте сходим, – наконец выдала Марина. – Танька права, навьи только после часу придут. А вдруг реально русалки одарят?

– Или утопят, – сказала Аленка.

Сказала негромко, но все услышали. Таня презрительно посмотрела на нее и бросила:

– А я на твоем месте рискнула бы. Если русалки тебя хорошим мужем не одарят, то сама ты его точно не найдешь. Красотой тебя природа обделила, приданого нет. Мозги есть, но учиться не отпустили, а в нашей глуши твой ум никому не нужен. Да и без нормального образования быстро зачахнет. И выйдешь замуж в лучшем случае за охотника или сына лесника, нарожаешь кучу детей и будешь, как твоя мачеха, всю жизнь в огороде копаться да белье в тазу стирать.

Таня ударила по больному. Сказала правду. Аленке даже возразить было нечего, а от этого еще обидней. Она ведь и сама думала об этом. Не видать ей женского счастья в деревне, а уехать нельзя. Повторит судьбу мачехи и остальных местных женщин. Только время сейчас уже не такое, молодежь знает другую жизнь, стремится к ней, а ее не пустили. Ей двадцать в будущем году исполнится, а с парнем никогда не встречалась, не целовалась даже ни разу. Никто на нее не смотрел, на свидания не звал. Один только сын лесника, но уж больно он был некрасив и неопрятен. Не о таком женихе мечтала Аленка, но такой, видимо, достанется.

– Ну так что, ты идешь? – поинтересовалась Таня, видя, что удар достиг цели.

Аленка кивнула.

– Иду!

К озеру пришлось идти через поле. Дорога заканчивалась сразу за последним домом, дальше тропинки не было. Местные озера побаивались, не отваживались к нему ходить даже смельчаки. Да и нечего было там делать. Вода хоть и казалась прозрачной, а не водилось в ней рыбы. Как-то, рассказывают, Семен Хромой со своим зятем целый день просидели в лодке, но так ничего и не выловили. Было это как раз накануне Мертвой недели, и в первую же ночь Семена навья поймала и съела, а зятя его неизвестная болезнь убила. Был человек – и зачах за несколько дней. После того случая тропинка и заросла. И охотник местный предпочитал охотиться в другой стороне. Купаться желающих тоже не находилось. Вода в озере холодная даже в самую сильную жару из-за многочисленных ключей, бьющих на дне. Аленкин папа утверждал, что ключи и губят отчаянных купальщиков, а вовсе не русалки.

Озеро издалека было заметно по клубившемуся над ним туману. Если в деревне он скромно стелился по дороге, не рискуя заглядывать во дворы, то над озером расплывался на всю гладь, забирался на берег, поднимался высоко, серебрился в лучах луны. Чем ближе они подходили, тем яснее видела Аленка в переливах тумана призрачные фигуры, очертаниями напоминающие людей, и тем сильнее билось ее сердце. Что если навь живет в тумане? В деревню они приходят поздно ночью, но вдруг у озера, как и в лесу, появляются раньше?

Остановить бы девчонок, повернуть назад. Только Таня уже ушла вперед, а остальные, хоть и жмутся друг к другу, тянутся за ней как на привязи. И Аленка тянется, а сердце заходится в дурном предчувствии. И ведь не особо верит, что русалки на самом деле могут подарить хорошего жениха. Аленка и в самих русалок-то не очень… В навь верит, навь все местные каждый год видят. Детям хоть и запрещают подходить к окну по ночам всю Мертвую неделю, но дети на то и дети, чтобы не слушаться. Аленка тоже не слушалась, еще совсем крохой аккуратно подбиралась к окну и, приоткрыв занавеску, с ужасом и благоговением следила за призрачными фигурами, бредущими по дороге в серебристых лучах. А вот русалок никогда не видела.

И вот озеро совсем близко. Туман уже не стелется преданно у ног, а взбирается выше, обнимает за талию, гладит плечи, легонько касается щек. Прикосновения у него прохладные, словно пальцы тех русалок, но разгоряченной коже приятна эта прохлада. Девчонки, перебрасывавшиеся словами в поле, теперь замолчали. Даже Таня, шедшая впереди, сбавила шаг. Если и испугалась, то не скажет, не повернет назад. Никто из девчонок не повернет, и Аленка тоже не станет.

Совсем рядом послышался всплеск, словно крупная рыба ударила хвостом по воде, и девчонки наконец остановились. Впереди сквозь туман уже виднелись серебристые отблески луны на водной глади, колыхались на волнах большие белые кувшинки, доносился их легкий травяной аромат. Дальше идти было страшно. Если до сего момента поход больше напоминал шутку, вызов друг дружке, то сейчас все внезапно поняли, что еще шаг – и шутка превратится в нечто гораздо большее. Назад будет уже не повернуть.

– Да ладно вам, – наконец хихикнула Соня, – неужели вы верите в русалок? Ладно бабки наши, даже родители, тоже недалеко ушли. Но мы-то современная молодежь. Ну какие русалки? Сказки!

– А если нет? Навь же есть.

– Так то навь!

Чем навь отличается от русалок, Соня едва ли смогла бы объяснить, но никто не стал спрашивать.

– Давайте уж хоть к озеру подойдем, раз пришли, – предложила Таня и первая шагнула ближе к воде.

Девчонки переглянулись. Каждая уже жалела, что вообще согласилась идти сюда, но Таня права: раз уж пришли, стоило подойти к воде, полюбоваться на мертвое озеро.