Мертвая неделя

– Так может, она потому к нам и приперлась? – лениво предположила Лика, всем своим видом давая понять, что тема ей неинтересна, но раз уж все обсуждают, то и она, пожалуй, выдвинет версию. – В родном доме-то ее теперь никто не покормит.

Степа покачал головой, налил новую чашку чая, взялся за булочку. Со стороны выглядело, что он собирается ответить, просто прервался на чай, но Полине казалось, что он снова думает. Не то что сказать, не то что можно сказать.

– А что становится с навьями, когда их больше некому кормить? – аккуратно поинтересовалась Мирра.

– Они еще какое-то время приходят в Мертвую неделю. Шатаются по деревне, воют у дома, где раньше кормились. Иногда пытаются отобрать еду у других, тогда начинается жесткая борьба. Мертвяк может отобрать еду, конечно, но чаще проигрывает. Против него ополчаются свои же, если можно так сказать. Без кормежки он слабеет, и в какой-то год уже не приходит. Голодные мертвяки очень опасны. А еще навью, которую больше некому кормить, можно запереть в доме, чтобы не ходила в Мертвую неделю. Там она точно так же медленно… исчезает, разлагается, не знаю, как сказать. И тоже со временем уходит.

– А почему бы не запереть всех навий так? – не поняла Полина. – И не бояться выходить по ночам на улицу.

– Потому что навью можно запереть только в ее родном доме, и никто не должен в него заходить. А где ж тогда остальным жить?

– И я так понимаю, ту девушку после смерти матери заперли в доме? – уточнил Матвей.

Степа кивнул.

– Значит, ты предполагаешь, что она как-то выбралась? Голодная пошла искать себе пропитание? От других домов ее отогнали, пошла к нашим девушкам?

Степа немного подумал, а затем неуверенно кивнул.

– Это возможно. Запирала ее там баба Глаша, ее замки сильны, но кто-то мог нарушить их. Наши-то все в курсе, но всякое случается.

– Может быть, нам стоит пойти и проверить? – предложил Матвей. – Ты же сможешь это понять?

Степа не выглядел обрадованным этой идеей, но Мирра, Лика и Полина поддержали, и ему ничего не оставалось, кроме как согласиться. Он попросил только отложить визит на послеобеденное время, объяснив тем, что нужно наведаться к бабе Глаше, спросить ее совета да взять обереги. Дескать, соваться к голодной навье с голыми руками, если она действительно может выходить из дома, крайне опасно. Возражений ни у кого не нашлось.

Еще какое-то время пили чай молча, пока Полина не решилась спросить:

– Мирра, а вчера, когда мы были в бане, ты никого не видела?

Мирра, ушедшая в какие-то мысли, непонимающе посмотрела на нее.

– Где?

– Во дворе. Мне показалось, что я что-то слышала. – Полина постеснялась сказать, что на самом деле не слышала, а видела мелькнувшую в окне тень, а до этого явственно чувствовала чужой взгляд. Не поймут они, рыжая еще и смеяться будет.

– Нет, – Мирра покачала головой. – Во дворе была только я, потом Матвей пришел.

– А ты что, думала, мертвяк вокруг бани бродил? – все-таки не удержалась рыжая. Вот ведь! И не даешь ей повод, а все равно найдет.

– Мертвяк не мог, – уверенно заявил Степа. – Мертвяки раньше часу ночи в деревню не приходят.

Не мертвяк, значит. И не Мирра с Матвеем. Тогда кто?



Мирра

Пока Степа ходил на совет к бабе Глаше, Мирра предложила Матвею прогуляться по деревне, осмотреться, быть может, узнать что-то о предстоящей свадьбе. Она надеялась, что ни Полина, ни Лика не увяжутся за ними, потому что свадьба интересовала ее меньше всего, как и поход в заброшенный дом на окраине. После вчерашнего разговора ей хотелось узнать наверняка, не могла ли она родиться в этой деревне и потеряться в здешнем лесу. И если это на самом деле так, может быть, здесь до сих пор живут ее родители.

Полина и Лика действительно не выказали желания прогуляться. Солнце уже поднялось высоко, сыпало вниз теплыми лучами, прогревало воздух, разбрасывало мелким горохом тени. День обещал быть удушающе жарким, а потому выходить лишний раз на улицу никому не хотелось. Девчонки предпочли «почистить перышки» в доме и немного отдохнуть перед прогулкой со Степаном. От чего они так устали, что требовали отдых, Мирра не понимала, но это играло ей на руку.

Ее удивляла их внезапная не то дружба, не то соперничество. Рыжая откровенно вешалась на Матвея еще до того, как проснулась Полина, а уж когда пришла та, так и вовсе будто специально ее дразнила. Мирра не собиралась выяснять подробности, но те выяснились сами. Улучив минутку, Полина поведала ей о вчерашнем разговоре с рыжей в бане и о том, что та, очевидно, смеху ради решила отбить Матвея у Полины. Не то чтобы он так был ей нужен, вздыхала Полина, но мужчина все-таки симпатичный, образованный и привлекательный со всех сторон. А Полине сейчас очень нужны какие-нибудь легкие необременительные отношения, заставившие бы ее поверить в себя. Когда вдруг эффектная красотка перестала в себя верить, Мирра решила не спрашивать. Как и не стала напоминать о том, что Матвей вообще-то приехал в эту деревню в качестве жениха. И наверняка где-то здесь его ждет невеста. Женится он на ней или нет – другой вопрос, но теоретически он занят.

Зато Матвей понял все правильно и согласился составить ей компанию на прогулке.

Деревня оказалась гораздо больше, чем Мирра подумала вчера. Сразу за домом дорога уходила чуть в гору, поэтому остальной части улицы не было видно, но когда они поднялись на холм, деревня раскинулась как на ладони. Главная улица кривой лентой уходила далеко вперед, упиралась в густой лес и терялась среди деревьев. От этой улицы убегали в стороны три перпендикулярные: две в одну сторону и одна в другую. Первые две затем соединялись, образуя таким образом прямоугольник, а третья упиралась в кладбище, видное из их дома, с другой стороны. И на всем протяжении улиц рассыпались аккуратные домики, обнесенные заборами, за каждым из которых раскинулись обширные огороды. Было и несколько административных зданий. Они отличались от жилых домов бо́льшими размерами, отсутствием заборов и огородов и еще бо́льшей, какой-то патологической аккуратностью.

За домиками располагались луга и поля, окруженные лесом. На одиночной улице домики заканчивались метров за пятьдесят до кладбища. Очевидно, рядом с погостом жить желающих не нашлось. И в этом Мирра их понимала. Чуть в стороне от кладбища, куда не вели ни дороги, ни даже тропинки, клубился густой туман, плотной завесой укрывающий землю. Это выглядело необычно, поскольку вся деревня находилась в низине, но туман висел только над одним местом. Что это за место, было не рассмотреть в молочно-белом полотне. Всего домов Мирра насчитала около двух сотен, но наверняка не все они обитаемы. Степа ведь говорил, что навий, которым больше не к кому приходить, запирали в отчем доме, а значит, какое-то количество подобных «могил» здесь имелось.

– Ну что, прогуляемся? – с улыбкой предложил Матвей, когда они уже минут десять простояли на холме, разглядывая рассыпанную внизу деревню.

Мирра кивнула, хотя спускаться вниз не хотелось. Она всегда мечтала узнать что-то о родителях, о людях, которые умудрились не то потерять, не то бросить ее в лесу, но сейчас, когда оказалась как никогда близка к этому, внезапно испугалась. Что если они на самом деле живут здесь? Что они скажут ей? Как объяснят? А если вдруг выяснится, но она все-таки не потерялась, что ее бросили? Как она будет жить с такой правдой дальше?

Заболела правая нога, отвлекая внимание на себя, зачесались старые раны. Мирра тряхнула головой, отгоняя непрошенный страх, и первой шагнула вперед.

Людей на улице было немного. Оно и понятно: будний день. Мирра понятия не имела, где работает взрослое трудоспособное население деревни, в поле видимости не было ни колхозного двора, ни предприятий. Возможно, уезжают в соседние деревни. Степан, конечно, говорил, что даже ближайшие располагаются довольно далеко, но ведь и в больших городах не все работают через дорогу от дома. Мирре до редакции, например, полтора часа общественным транспортом. А многие вообще из пригородов в Москву на работу ездят, тратя полжизни в электричках и метро.

– Заметила странность? – прервал молчание Матвей. – Я нигде не вижу церкви.

Мирра огляделась. Надо признаться, на это она не обратила никакого внимания. Верующей не была, в церковь никогда не ходила, даже яйца на Пасху не красила, хотя приемная мать несколько лет пыталась привлечь ее к этому глупому занятию. Но Матвей был прав: это странно. В деревне, особенно такой отдаленной, должна быть церковь. Пусть небольшая, но должна.

– Степа упоминал, что навьями становятся в том числе те, кто погребен без отпевания, – заметила она. – Может быть, отсутствием церкви и объясняется такое их количество?


– А ты крещеная? – внезапно спросил Матвей.

– Понятия не имею. На моей памяти этого не делали, а крестили ли в бессознательном возрасте, не знаю.

– И я нет, – сказал он, решив, что это значит нет. – И Степа, мы выяснили вчера. Теперь я точно больше уверен, что мы все отсюда. И ты тоже.

Мирра кивнула, непроизвольно сжав кулаки. Она отсюда, совершенно точно отсюда! И скоро, скоро узнает ответы на те вопросы, которыми задавалась всю жизнь, которые болью отзывались в правой ноге, мешали спать, мучили кошмарами. Надо только найти того, кто все расскажет, кто укажет правильное направление.

Нескольких пенсионеров они заметили во дворах и огородах, но подходить и расспрашивать их вот так сразу казалось странным. К счастью, собеседник нашел их сам. Они проходили мимо небольшого магазина, когда оттуда вышла женщина лет пятидесяти. Сначала прошла мимо, лишь с подозрением посмотрела на них, потом остановилась, подумала немного, обернулась.

– Кажется, мы привлекли к себе внимание, – шепнул Матвей.

И в этом не было ничего удивительного. Наоборот, было бы странно, если бы незнакомая парочка, прогуливающаяся по улицам окруженной со всех сторон густым лесом деревни, не вызвала подозрений у местных жителей.

– Добрый день! – вежливо поздоровался Матвей, когда они поравнялись с женщиной.

Та словно липкой паутиной окутала их цепким взглядом, прошлась с ног до головы, и только потом ответила:

– Добрый. А вы кто такие?

– Мы из города, – неопределенно махнул рукой Матвей. – На свадьбу приехали.

– На свадьбу? – женщина переспросила таким тоном, что Мирра как-то сразу поняла: про свадьбу она слышит впервые. И это ей очень не понравилось. – К кому?

Интересный вопрос. Как раз его они хотели бы задать ей, а не наоборот. Матвей первым сообразил, что добиться какой-то информации о свадьбе от этой собеседницы не удастся, а потому шире улыбнулся и спросил:

– А вы меня не узнаете?

Спросил таким тоном, что даже Мирре на миг показалось: он ее узнал. Будто уехал отсюда не несмышленым младенцем, а как минимум школьником. Но это возымело эффект: женщина разом потеплела, строгое лицо разгладилось, распрямились мелкие морщинки лбу, зато паутинной сеточкой побежали от глаз к вискам, а уголки губ несмело тронула легкая улыбка.

– Нет, – призналась она.

– А я Клавдии Петровны внук. Помните такую?

– Клавдии Петровны?..

– Филипповой.

Женщина как от огня отпрянула от него, снова лоб молниями разрезали глубокие морщины, а в глазах появилось странное выражение, не то испуг, не то удивление.

– Филипповой? Неужто жива еще?

Матвей развел руками, и улыбка его из легкой, игривой, сразу стала многозначительной и печальной. Вот уж удивительная особенность выражать такой спектр чувств одной улыбкой!

– Умерла полгода назад. А вы ее помните, значит?

– Отчего ж не помнить? – женщина снова смягчилась. – Фельдшером у нас столько лет работала, а как маменька твоя в родах умерла, забрала тебя да уехала. Сказала, не может жить там, где все напоминает о дочери.

По лицу Матвея пробежала тень, и Мирра едва удержалась от того, чтобы успокаивающе коснуться его плеча. Такие жесты не в ее характере, она вообще не любит касаться людей, и поддержку оказывать не умеет. Никто никогда не поддерживал ее, и она не научилась. Вот и сама вчера от него не приняла. Спрятала руки в карманы джинсов, чтобы не чесались делать неуместные жесты.

– Бабушка почти ничего мне не рассказывала, – тихо и печально заметил Матвей. – От чего умерла моя мама?

Женщина покачала головой, покивала сочувствующе.

– Да кто ж теперь знает? Больше двадцати лет прошло! Бабушка твоя говорила, инфекция какая-то. У нас же здесь ни больницы, ни лекарств не было. И сейчас нет, а тогда совсем грустно было. Несколько рожениц от этой инфекции умерло, все детишек оставили.

– Несколько? – ухватилась за эти слова Мирра. – Сколько?

– Да разве ж я помню? Вот его мамка умерла, Софка из третьего дома точно. Еще умирали, да не помню я, кто и сколько.

– А с детьми их что? – не унималась Мирра.

– Так не следила я за их судьбами. Родные забрали. Кто здесь остался, вот как Софкин сын, кого увезли, как Клавдия Петровна его, – она кивнула на Матвея.

– А никто из тех детей в лесу не терялся?

Мирра чувствовала внутри необычное возбуждение, застилающее мысли, мешающее думать. Казалось, она в полушаге от правды. Казалось, что уже знает ее, внутри себя знает, осталось только, чтобы облекли в слова эту правду, и она наконец поймет, кто она, узнает, почему бросили ее в лесу, кто виноват в том, что происходило с ней дальше.

– В лесу? – переспросила женщина, и Мирра внезапно поняла, что до правды ей не полшага, а гораздо дальше. Огромная волна накрыла ее, унесла далеко-далеко, и вот она уже снова в отправной точке, снова ничего о себе не знает. Так и оказалось: – Нет, местные детишки все лес знают. Даже если заблудится кто, максимум к ночи выйдут.

– Лет двадцать назад, – это сказал уже Матвей. – Точно никто не терялся? Может быть, вы забыли?

– Ничего я не забыла! – собеседница начала раздражаться, будто ее обвинили в воровстве, а не плохой памяти. – Ну, бывает, конечно, что кто-то заблудится, – сказала она, забыв, что минуту назад утверждала обратное, – но всех находят. Кого живого, кого уже мертвого. У нас тут леса дремучие, непролазные, да еще иногда… – Она осеклась, но Мирра каким-то шестым чувством поняла, что она едва не упомянула лешего, любящего заставить плутать путников. – Но всех находили. Я бы запомнила. Тем более ребенка.

Матвей вздохнул, и Мирра почувствовала к нему благодарность. Он переживал за нее, хотел, чтобы она узнала правду. Быть может, даже сильнее, чем она сама. Потому что он не боялся узнать, а она боялась.