Мемуары торрека
Часть 3 из 48 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Рядом со мной были люди. Двое. Очень красивая рыжеволосая женщина в рубиновом платье ласково прижималась к груди высокого мужчины. Они были парой, догадаться об этом было не сложно. Прекрасная златовласка гладила русые волосы у любимого на затылке и что-то шептала ему на ухо. Он отвечал ей нежно и трепетно, поглаживал её спину и целовал ухоженные руки.
Вдруг незнакомцы одновременно повернулись ко мне. От их пристальных, оценивающих взглядов стало не по себе, засосало под ложечкой, а по коже пробежали мурашки. Мужчина оказался похож на меня, как две капли воды, только был старше, а его уставший взгляд был заметно обременён жизненным опытом. Высокий лоб перечеркнула отметина рваного шрама, выразительные бархатные брови недоверчиво изогнулись, а бескровные губы растянулись в насмешливой ухмылке.
Глаза незнакомцев немного светились: у женщины радужки сияли, словно горсть изумрудов, а у мужчины горели небесной бирюзой. Он вдруг отвернулся и что-то сказал женщине на ухо. Она будто бы ему не поверила, будто расстроилась и обняла его ещё крепче. Влюблённые обо мне быстро забыли, были заняты только собой, будто пытались наглядеться, чтобы запомнить друг друга, будто прощались навеки. Женщина громко всхлипнула, по щекам потекли крупные слёзы, когда мужчина вдруг начал таять в пространстве, словно пустынный мираж, и исчез у неё прямо из рук.
Незнакомка закрыла лицо руками, упала на колени и отрывисто зарыдала. Мне было её искренне жаль.
— Прости нас, дитя, — сказала она сквозь горькие слёзы. — Мы пытались… но мы не смогли. Его больше нет, мальчик мой… его больше нет.
Вскоре она взяла себя в руки, вытерла слёзы и подошла ко мне. Изумрудные глаза женщины засияли втрое ярче. Взгляд стал более строгим, но в то же время оставался нежным и любящим.
— Теперь сила твоя…
— Кто ты? Кем был этот человек? — спросил я, понимая, что не услышу ответ. Я стоял от неё на расстоянии вытянутой руки, но вдруг отчётливо осознал, что разделяет нас нечто большее, не пространство, но время. Изображение незнакомки стало мерцать, а голос слышался издалека, будто я смотрел лишь трансляцию, которой мешали помехи.
— Моя любовь… свет моей жизни… мой великий муж не пережил страшной битвы! — снова всхлипнула женщина. — Кертис закрыт. Он надёжно укрыл нас. Мир пал, надежды больше нет.
С каждой секундой женщина говорила всё тише, а её облик сменялся волнами и рябью, помехи ставились всё более явными и навязчивыми.
— Теперь твой черёд, мой мальчик… теперь сила твоя… теперь ты носитель ге… теп… … … нома…
Женщина всё говорила, а я больше не мог разобрать ни единого слова. Напряжение нарастало. Черты лица незнакомки вдруг ожесточились. Её нежные руки впились в мою грудь железной хваткой, а предплечья загорелись белым огнём. Пламя подбиралось к ладоням и в считанные секунды перетекло в мою грудную клетку.
Такой боли я никогда не испытывал. Грудь занялась, будто была из соломы. Жар проник мне под кожу и вмиг распространился по всем органам, сосудам и капиллярам. Огненная борозда расползалась по торсу ветвистыми ручейками. Беспощадное пламя медленно отвоёвывало сантиметр за сантиметром, пока не схватилось всё тело. Я горел, горел заживо.
Время потеряло для меня всякий смысл. Безумная пытка захватила все мысли и чувства, весь мой мир сжался до размеров горошины и вращался вокруг адской боли. Она была моим солнцем, необъятной сверхновой или может быть даже центром вселенной, у истоков которого стоит сама жизнь. Я мечтал умереть, но вновь и вновь возрождался в белом огне до тех пор, пока чаша терпения не заполнилась до краёв. Лишь тогда у меня появился шанс ускользнуть и прорваться сквозь пелену сновидений.
Едва раскрыв глаза, я в ужасе подскочил на кровати. Холодный пот пропитал одеяло и простынь, меня будто окатили из ведра, да так и ставили лежать до подъёма. Сердце рвалось из груди, голова кружилась от участившегося дыхания, а руки вцепились в матрас с такой силой, что пальцы побелели, а мышцы вот-вот могло свести судорогой.
Твою мать! Эти сны меня скоро в могилу загонят.
Несколько мгновений я просидел неподвижно, пока немного отдышался, а потом снова упал на подушку. Нужно было успокоиться.
За окном уже сияло утреннее солнце, косые лучи скользили по двуярусным койкам курсантского кубрика, пригревали головы посапывающих парней и предательски светили в глаза. Кроме коек, мебели как таковой у нас не было, разве что тумбочки у кроватей и старые табуретки. Взвод ещё спал. Моё место было на верхнем ярусе, а часы лежали на тумбе и добраться до них, не вставая, оказалось не так-то и просто.
Пять тридцать. Ну здорово — ещё одно утро начинается слишком рано.
Спина затекла. Чтобы разогнать кровь, я перевернулся на правый бок и наткнулся на дурацкую ухмылку Емели. Этот высокий темноволосый гадёныш спал на соседней койке. Как и меня, парня часто мучила бессонница, потому по утрам мы любили перекинуться парой слов. Но сегодня я был не в духе:
— Чего скалишься? — не очень дружелюбно начал я разговор.
— Ну и видок у тебя, — задумчиво протянул Емеля. — Что, опять не с той ноги встал?
Последние месяцы я только и мечтал, чтобы выспаться, но по ночам за мной гонялись кошмары. Картинки во снах мелькали самые разные: иногда мне на голову падали горы, иногда небо сгорало в огне, а порой я убегал от жуткого урагана. Но заканчивались сны всегда одинаково — очень красивая женщина в рубиновом платье теряла мужа, что был похож на меня как две капли воды. Я не знал их имён, не знал где они… да вообще ничего не знал о тех людях. Но каждый раз незнакомка говорила со мной, как с ребёнком, а затем заживо сжигала в белом пламени. Очень мило…
— Снова, — ответил я. Утро не задалось, выслушивать колкие шутки мне не хотелось. Рома Емельянов славился остроумием на всю академию, потому его сразу стоило осадить — до того, как он начнёт тянуть хохмы из закромов.
— Эх, ну как знаешь… тогда не слыхать тебе о моём новом подвиге, — сказал Емеля, загадочно улыбаясь, видимо, чтобы пробудить моё любопытство.
— Это с Рыжим-то? Ха-ха! — тихо, почти шёпотом, хмыкнул я, чтобы не будить остальных. — Так слава тебя здорово опережает.
— Не понял? — удивился Емеля.
— Ну, это ведь ты ему в сапоги шампуня налил? Рыжий вчера очень злился и обещал, что уши тебе оторвёт.
— Зато как его сапоги теперь пахнут… ха-ха-ха! — захохотал в подушку Емеля, затем так же тихо продолжил. — Слушай, Ник, так ведь Рыжий вчера из наряда сменился, и мы весь вечер проторчали в светлице. Как видишь, уши на месте.
Прозвище «Ник» ребята дали мне ещё на первом курсе. Так называлась известная марка фотоаппаратов. Если вкратце, то у меня была очень хорошая, почти фотографическая память, и другие курсанты подметили это с первых же дней.
— Вижу, — ответил я. — Но ты сам понимать должен: Рыжий… ха-ха-ха!.. парень серьёзный! Просто так словами бросаться не станет.
— Ну ладно, — ответил Емеля, и его улыбка стала и вовсе опасной и даже немного колючей, как бывало всегда, когда парень задумывал что-то шальное. — Если суждено остаться без ушей, тогда повеселимся по полной программе.
Дальше Емеля привстал на своей койке, ловко подхватил подушку и запустил её в другую часть кубрика. Подушка пролетела всё помещение и глухо врезалась в золотистую голову, что мирно досыпала последние минуты до команды «Подъём».
— А-а… Что?.. Кто это сделал? — вскинулся пострадавший.
— Ой, извини друг, — скорчил невинную физиономию Емеля, разводя руки в стороны. — Я это сделал нечаянно.
Я с трудом удерживал в груди дикий хохот. Сам-то я никогда бы не понял, как такое могло произойти «нечаянно». Но логика Рыжего оказалась куда более сложной и гибкой, так что он только уточнил для проформы:
— Точно нечаянно?
— Ну конечно! — развёл руками Емеля. — Разве я стал бы тебе врать?
— Ладно, проехали, — проговорил Рыжий, отвернулся и уже готов был снова прилечь, чтобы ещё немного подремать перед зарядкой и построением, но не успел. В этот раз Емеля запустил по нему моей подушкой.
— Мне что, встать и подойти к твоей койке? — насупился Рыжий.
— Зачем? — снова прикинулся дурачком Емеля.
— Как это, зачем? Ты что подушками бросаешься?
— Я же извинился.
— Это в первый раз…
— А что, был ещё и второй?
Рыжий задумался. Вот такой ребус уже выглядел гораздо сложнее и разгадать, что к чему, парню было очень непросто. С одной стороны, он догадывался, что и вторую подушку бросил Емеля — ну а кто же ещё? — но вот с другой… ведь самого броска Рыжий не видел, так что Емеля серьёзно мог быть не причём. Какой-то замкнутый круг получился, ей богу. Руслан Полевиков довольно часто страдал от казарменных шутников, но тут уж ничего не поделаешь. Не можешь остроумно ответить — терпи.
— То есть, ты хочешь сказать, что это не твоя подушка?
— Конечно, не моя.
Самым смешным в этом споре было то, что Емеля говорил чистую правду. Ведь вторая подушка в самом деле была не его. Она была моей.
— Кхм… не ври. Я знаю, что это ты её бросил.
— Да чего ты пристал? — пылко возмутился Емеля. — Хорошо. Если тебе от того станет легче, то я ещё раз прошу меня простить. Я не хотел…
— Так-то лучше, — проговорил довольный Рыжий, вновь пытаясь прилечь поудобнее. Только вот ничего у бедняги снова не вышло, потому что Емеля с ним ещё не закончил:
— Общая команда: подушки наизготовку, по Рыжему — огонь!
По команде все ребята нашего взвода приподнялись на локтях и швырнули в Руслана свои подушки. Три десятка мягких снарядов врезались в него практически одновременно, в кубрике поднялось облако пыли, койку Рыжего припорошило пухом и перьями.
— Ха-ха-ха! — взорвался кубрик жарким смехом.
— Ну, теперь тоже скажешь, что это я? — продолжал ухмыляться Емеля.
— Да пошёл ты! — обиженно протянул Рыжий. — Надоел своими дурацкими выходками.
— Руся, не переживай, — подбодрил обиженного Циркуль. — Скоро каникулы, отдохнёшь от нас несколько месяцев!
Только его подушка осталась на месте. Циркуль спал на нижнем ярусе казарменной койки, над которым была установлена койка Тима. Вот подушку соседа Циркуль и бросил.
— Эй, Белоснежка, ты там ещё долго спать собираешься? — позабыв про Рыжего, весело выкрикнул Циркуль. Затем он поднял ноги и несколько раз пнул пятками панцирную сетку верхней койки. От толчков Тим чуть не грохнулся на пол, но промолчал. Бедняга понимал, что огрызаться ему лучше не стоит.
— Сволочь, как же ты мне надоел, — почти шёпотом пробурчал Тим себе под нос, когда слезал с кровати. Только вот Циркуль его всё же услышал:
— Чего ты сказал?! — рыкнул он и подставил Тиму подножку.
Тим не ожидал такого подвоха, растянулся на полу и больно ударился головой о кровать.
— Ещё раз услышу нечто подобное — будешь наказан, понял? — прошипел Циркуль, обхватив соседа руками за шею и молниеносно подловив его на удушающий приём.
— Да понял, понял, отвали только, — хрипло ответил Тим, постукивая рукой по пыльному линолеуму.
— Так-то лучше, — довольно проурчал Циркуль и отпустил свою извечную жертву.
Скорую потасовку видели все, но вмешиваться не стали. Разводить нюни в казарме не принято. Пока всерьёз не дерутся — никто не разнимет. Ваня Круглов задирал Саню Тимохина с первого курса. Хоть Тим и был выше на голову, но меряться силами с другими курсантами ему и не снилось. Парень был слишком слабым, худым и нескладным, боец из него был неважный.
Таковы прелести курсантского быта. По своей сути люди ничем не отличаются от диких зверей и тысячелетия эволюции и развития нашего вида никак не отразились на врождённых инстинктах. Мы всё так же сбиваемся в стаи, сражаемся за ресурсы, делим власть на всех социальных уровнях, травим слабых и опасаемся сильных — этот список можно продолжать бесконечно. Называть курсантов друзьями — язык не поворачивается. Трём десяткам парней очень сложно уживаться в маленьком кубрике. Каждое утро мы просыпаемся и видим вокруг те же лица, рядом с ними же засыпаем. За три года учёбы мы друг другу так осточертели, что скромной потасовкой никого в нашем взводе не удивить.
— Курс, подъём! — закричал в коридоре дневальный, чем взбудоражил всю казарму. — До построения осталось пять минут!
Стёкла задрожали, бедная мебель жалобно заскрипела, а по всем кубрикам прокатился нарастающий гул, будто стадо слонов за стеной пробежало. В считанные секунды со своих кроватей спрыгнули две сотни парней и начали спешно одеваться в камуфлированную курсантскую форму.
— Блин… да как так могло получиться? — запричитал Кос.
— Что у тебя там опять? — спросил я, уже предвкушая новые неприятности.
— Да шнурок на берцах порвался, — показал он мне чёрную змейку у себя на ладони. — Как теперь я буду бегать?
— Кхм… понятно. Ни одного дня без приключений…
— Слушай, Ник, вот только не начинай, — примирительно поднял Кос руки до уровня груди. — Я не специально, оно как-то само собой так выходит… случайно.
Вдруг незнакомцы одновременно повернулись ко мне. От их пристальных, оценивающих взглядов стало не по себе, засосало под ложечкой, а по коже пробежали мурашки. Мужчина оказался похож на меня, как две капли воды, только был старше, а его уставший взгляд был заметно обременён жизненным опытом. Высокий лоб перечеркнула отметина рваного шрама, выразительные бархатные брови недоверчиво изогнулись, а бескровные губы растянулись в насмешливой ухмылке.
Глаза незнакомцев немного светились: у женщины радужки сияли, словно горсть изумрудов, а у мужчины горели небесной бирюзой. Он вдруг отвернулся и что-то сказал женщине на ухо. Она будто бы ему не поверила, будто расстроилась и обняла его ещё крепче. Влюблённые обо мне быстро забыли, были заняты только собой, будто пытались наглядеться, чтобы запомнить друг друга, будто прощались навеки. Женщина громко всхлипнула, по щекам потекли крупные слёзы, когда мужчина вдруг начал таять в пространстве, словно пустынный мираж, и исчез у неё прямо из рук.
Незнакомка закрыла лицо руками, упала на колени и отрывисто зарыдала. Мне было её искренне жаль.
— Прости нас, дитя, — сказала она сквозь горькие слёзы. — Мы пытались… но мы не смогли. Его больше нет, мальчик мой… его больше нет.
Вскоре она взяла себя в руки, вытерла слёзы и подошла ко мне. Изумрудные глаза женщины засияли втрое ярче. Взгляд стал более строгим, но в то же время оставался нежным и любящим.
— Теперь сила твоя…
— Кто ты? Кем был этот человек? — спросил я, понимая, что не услышу ответ. Я стоял от неё на расстоянии вытянутой руки, но вдруг отчётливо осознал, что разделяет нас нечто большее, не пространство, но время. Изображение незнакомки стало мерцать, а голос слышался издалека, будто я смотрел лишь трансляцию, которой мешали помехи.
— Моя любовь… свет моей жизни… мой великий муж не пережил страшной битвы! — снова всхлипнула женщина. — Кертис закрыт. Он надёжно укрыл нас. Мир пал, надежды больше нет.
С каждой секундой женщина говорила всё тише, а её облик сменялся волнами и рябью, помехи ставились всё более явными и навязчивыми.
— Теперь твой черёд, мой мальчик… теперь сила твоя… теперь ты носитель ге… теп… … … нома…
Женщина всё говорила, а я больше не мог разобрать ни единого слова. Напряжение нарастало. Черты лица незнакомки вдруг ожесточились. Её нежные руки впились в мою грудь железной хваткой, а предплечья загорелись белым огнём. Пламя подбиралось к ладоням и в считанные секунды перетекло в мою грудную клетку.
Такой боли я никогда не испытывал. Грудь занялась, будто была из соломы. Жар проник мне под кожу и вмиг распространился по всем органам, сосудам и капиллярам. Огненная борозда расползалась по торсу ветвистыми ручейками. Беспощадное пламя медленно отвоёвывало сантиметр за сантиметром, пока не схватилось всё тело. Я горел, горел заживо.
Время потеряло для меня всякий смысл. Безумная пытка захватила все мысли и чувства, весь мой мир сжался до размеров горошины и вращался вокруг адской боли. Она была моим солнцем, необъятной сверхновой или может быть даже центром вселенной, у истоков которого стоит сама жизнь. Я мечтал умереть, но вновь и вновь возрождался в белом огне до тех пор, пока чаша терпения не заполнилась до краёв. Лишь тогда у меня появился шанс ускользнуть и прорваться сквозь пелену сновидений.
Едва раскрыв глаза, я в ужасе подскочил на кровати. Холодный пот пропитал одеяло и простынь, меня будто окатили из ведра, да так и ставили лежать до подъёма. Сердце рвалось из груди, голова кружилась от участившегося дыхания, а руки вцепились в матрас с такой силой, что пальцы побелели, а мышцы вот-вот могло свести судорогой.
Твою мать! Эти сны меня скоро в могилу загонят.
Несколько мгновений я просидел неподвижно, пока немного отдышался, а потом снова упал на подушку. Нужно было успокоиться.
За окном уже сияло утреннее солнце, косые лучи скользили по двуярусным койкам курсантского кубрика, пригревали головы посапывающих парней и предательски светили в глаза. Кроме коек, мебели как таковой у нас не было, разве что тумбочки у кроватей и старые табуретки. Взвод ещё спал. Моё место было на верхнем ярусе, а часы лежали на тумбе и добраться до них, не вставая, оказалось не так-то и просто.
Пять тридцать. Ну здорово — ещё одно утро начинается слишком рано.
Спина затекла. Чтобы разогнать кровь, я перевернулся на правый бок и наткнулся на дурацкую ухмылку Емели. Этот высокий темноволосый гадёныш спал на соседней койке. Как и меня, парня часто мучила бессонница, потому по утрам мы любили перекинуться парой слов. Но сегодня я был не в духе:
— Чего скалишься? — не очень дружелюбно начал я разговор.
— Ну и видок у тебя, — задумчиво протянул Емеля. — Что, опять не с той ноги встал?
Последние месяцы я только и мечтал, чтобы выспаться, но по ночам за мной гонялись кошмары. Картинки во снах мелькали самые разные: иногда мне на голову падали горы, иногда небо сгорало в огне, а порой я убегал от жуткого урагана. Но заканчивались сны всегда одинаково — очень красивая женщина в рубиновом платье теряла мужа, что был похож на меня как две капли воды. Я не знал их имён, не знал где они… да вообще ничего не знал о тех людях. Но каждый раз незнакомка говорила со мной, как с ребёнком, а затем заживо сжигала в белом пламени. Очень мило…
— Снова, — ответил я. Утро не задалось, выслушивать колкие шутки мне не хотелось. Рома Емельянов славился остроумием на всю академию, потому его сразу стоило осадить — до того, как он начнёт тянуть хохмы из закромов.
— Эх, ну как знаешь… тогда не слыхать тебе о моём новом подвиге, — сказал Емеля, загадочно улыбаясь, видимо, чтобы пробудить моё любопытство.
— Это с Рыжим-то? Ха-ха! — тихо, почти шёпотом, хмыкнул я, чтобы не будить остальных. — Так слава тебя здорово опережает.
— Не понял? — удивился Емеля.
— Ну, это ведь ты ему в сапоги шампуня налил? Рыжий вчера очень злился и обещал, что уши тебе оторвёт.
— Зато как его сапоги теперь пахнут… ха-ха-ха! — захохотал в подушку Емеля, затем так же тихо продолжил. — Слушай, Ник, так ведь Рыжий вчера из наряда сменился, и мы весь вечер проторчали в светлице. Как видишь, уши на месте.
Прозвище «Ник» ребята дали мне ещё на первом курсе. Так называлась известная марка фотоаппаратов. Если вкратце, то у меня была очень хорошая, почти фотографическая память, и другие курсанты подметили это с первых же дней.
— Вижу, — ответил я. — Но ты сам понимать должен: Рыжий… ха-ха-ха!.. парень серьёзный! Просто так словами бросаться не станет.
— Ну ладно, — ответил Емеля, и его улыбка стала и вовсе опасной и даже немного колючей, как бывало всегда, когда парень задумывал что-то шальное. — Если суждено остаться без ушей, тогда повеселимся по полной программе.
Дальше Емеля привстал на своей койке, ловко подхватил подушку и запустил её в другую часть кубрика. Подушка пролетела всё помещение и глухо врезалась в золотистую голову, что мирно досыпала последние минуты до команды «Подъём».
— А-а… Что?.. Кто это сделал? — вскинулся пострадавший.
— Ой, извини друг, — скорчил невинную физиономию Емеля, разводя руки в стороны. — Я это сделал нечаянно.
Я с трудом удерживал в груди дикий хохот. Сам-то я никогда бы не понял, как такое могло произойти «нечаянно». Но логика Рыжего оказалась куда более сложной и гибкой, так что он только уточнил для проформы:
— Точно нечаянно?
— Ну конечно! — развёл руками Емеля. — Разве я стал бы тебе врать?
— Ладно, проехали, — проговорил Рыжий, отвернулся и уже готов был снова прилечь, чтобы ещё немного подремать перед зарядкой и построением, но не успел. В этот раз Емеля запустил по нему моей подушкой.
— Мне что, встать и подойти к твоей койке? — насупился Рыжий.
— Зачем? — снова прикинулся дурачком Емеля.
— Как это, зачем? Ты что подушками бросаешься?
— Я же извинился.
— Это в первый раз…
— А что, был ещё и второй?
Рыжий задумался. Вот такой ребус уже выглядел гораздо сложнее и разгадать, что к чему, парню было очень непросто. С одной стороны, он догадывался, что и вторую подушку бросил Емеля — ну а кто же ещё? — но вот с другой… ведь самого броска Рыжий не видел, так что Емеля серьёзно мог быть не причём. Какой-то замкнутый круг получился, ей богу. Руслан Полевиков довольно часто страдал от казарменных шутников, но тут уж ничего не поделаешь. Не можешь остроумно ответить — терпи.
— То есть, ты хочешь сказать, что это не твоя подушка?
— Конечно, не моя.
Самым смешным в этом споре было то, что Емеля говорил чистую правду. Ведь вторая подушка в самом деле была не его. Она была моей.
— Кхм… не ври. Я знаю, что это ты её бросил.
— Да чего ты пристал? — пылко возмутился Емеля. — Хорошо. Если тебе от того станет легче, то я ещё раз прошу меня простить. Я не хотел…
— Так-то лучше, — проговорил довольный Рыжий, вновь пытаясь прилечь поудобнее. Только вот ничего у бедняги снова не вышло, потому что Емеля с ним ещё не закончил:
— Общая команда: подушки наизготовку, по Рыжему — огонь!
По команде все ребята нашего взвода приподнялись на локтях и швырнули в Руслана свои подушки. Три десятка мягких снарядов врезались в него практически одновременно, в кубрике поднялось облако пыли, койку Рыжего припорошило пухом и перьями.
— Ха-ха-ха! — взорвался кубрик жарким смехом.
— Ну, теперь тоже скажешь, что это я? — продолжал ухмыляться Емеля.
— Да пошёл ты! — обиженно протянул Рыжий. — Надоел своими дурацкими выходками.
— Руся, не переживай, — подбодрил обиженного Циркуль. — Скоро каникулы, отдохнёшь от нас несколько месяцев!
Только его подушка осталась на месте. Циркуль спал на нижнем ярусе казарменной койки, над которым была установлена койка Тима. Вот подушку соседа Циркуль и бросил.
— Эй, Белоснежка, ты там ещё долго спать собираешься? — позабыв про Рыжего, весело выкрикнул Циркуль. Затем он поднял ноги и несколько раз пнул пятками панцирную сетку верхней койки. От толчков Тим чуть не грохнулся на пол, но промолчал. Бедняга понимал, что огрызаться ему лучше не стоит.
— Сволочь, как же ты мне надоел, — почти шёпотом пробурчал Тим себе под нос, когда слезал с кровати. Только вот Циркуль его всё же услышал:
— Чего ты сказал?! — рыкнул он и подставил Тиму подножку.
Тим не ожидал такого подвоха, растянулся на полу и больно ударился головой о кровать.
— Ещё раз услышу нечто подобное — будешь наказан, понял? — прошипел Циркуль, обхватив соседа руками за шею и молниеносно подловив его на удушающий приём.
— Да понял, понял, отвали только, — хрипло ответил Тим, постукивая рукой по пыльному линолеуму.
— Так-то лучше, — довольно проурчал Циркуль и отпустил свою извечную жертву.
Скорую потасовку видели все, но вмешиваться не стали. Разводить нюни в казарме не принято. Пока всерьёз не дерутся — никто не разнимет. Ваня Круглов задирал Саню Тимохина с первого курса. Хоть Тим и был выше на голову, но меряться силами с другими курсантами ему и не снилось. Парень был слишком слабым, худым и нескладным, боец из него был неважный.
Таковы прелести курсантского быта. По своей сути люди ничем не отличаются от диких зверей и тысячелетия эволюции и развития нашего вида никак не отразились на врождённых инстинктах. Мы всё так же сбиваемся в стаи, сражаемся за ресурсы, делим власть на всех социальных уровнях, травим слабых и опасаемся сильных — этот список можно продолжать бесконечно. Называть курсантов друзьями — язык не поворачивается. Трём десяткам парней очень сложно уживаться в маленьком кубрике. Каждое утро мы просыпаемся и видим вокруг те же лица, рядом с ними же засыпаем. За три года учёбы мы друг другу так осточертели, что скромной потасовкой никого в нашем взводе не удивить.
— Курс, подъём! — закричал в коридоре дневальный, чем взбудоражил всю казарму. — До построения осталось пять минут!
Стёкла задрожали, бедная мебель жалобно заскрипела, а по всем кубрикам прокатился нарастающий гул, будто стадо слонов за стеной пробежало. В считанные секунды со своих кроватей спрыгнули две сотни парней и начали спешно одеваться в камуфлированную курсантскую форму.
— Блин… да как так могло получиться? — запричитал Кос.
— Что у тебя там опять? — спросил я, уже предвкушая новые неприятности.
— Да шнурок на берцах порвался, — показал он мне чёрную змейку у себя на ладони. — Как теперь я буду бегать?
— Кхм… понятно. Ни одного дня без приключений…
— Слушай, Ник, вот только не начинай, — примирительно поднял Кос руки до уровня груди. — Я не специально, оно как-то само собой так выходит… случайно.