Мекленбургский дьявол

Наш галеас довольно быстроходен под парусами, поэтому, несмотря на все усилия вражеских гребцов, дистанция быстро сокращалась, и скоро мы подошли практически на расстояние пистолетного выстрела. Османский экипаж, как это и положено, высыпал на верхнюю палубу, готовясь к абордажу. Судя по всему, они еще не знакомы с убойным действием наших «грифонов». Что же, пора просветить наших оппонентов о пагубности подобной тактики.

– Подрезай их нос. Огонь!

Слитный залп восьми крупнокалиберных орудий, на мгновение оглушив всех находящихся рядом, послал в скопище вражеских солдат целое облако чугунной картечи. Ни деревянные фальшборты, ни стальные доспехи не могли никого уберечь на таком расстоянии, так что когда развеялись клубы дыма, на палубе противника виднелись только залитые кровью трупы моряков и янычар.

– Паруса долой, весла на воду!

Насколько «Святая Елена» хороша под парусом, настолько же она тихоходна и неповоротлива на веслах. На корабль сразу же будто накинули узду и запрягли в гигантский плуг. Случись драться с галерами один на один, они просто атаковали бы нас с разных сторон, как собаки медведя. И единственное, что могло нас спасти, это мощная артиллерия, о которой османы пока что не могут даже мечтать.

Вероятно, турецкие реисы хорошо знали, на что способен галеас, а потому не лезли на рожон, обстреливая нас с дальней дистанции, после залпа тут же отходя назад. Для наших же короткоствольных «грифонов» расстояние было великовато. Зато мы упорно шли вперед, время от времени отмахиваясь от настырных противников картечью и ядрами. Наши галеры двигались следом, периодически добавляя рев своих пушек в гремящую вокруг какофонию звуков.

Навстречу нам также неторопливо двигалась мавна. Судя по всему, судьба сражения должна будет решиться в артиллерийской дуэли, в которой станет ясно, у кого крепче нервы и сильнее артиллерия.

Когда вражеский флагман подошел уже достаточно близко, на его пути внезапно оказалась всеми забытая фелюга Ржевского. То есть она так и болталась на том месте, где лишилась хода, просто до сих пор на нее никто не обращал внимания.

«Очевидно, экипаж покинул брандер, – успел подумать я. – Интересно, живы ли они?»

– Тысяча морских чертей на одну заразную портовую шлюху! – неожиданно витиевато выругался Петерсон, указывая рукой на что-то, видимое только ему.

Присмотревшись, я тоже заметил, что на фелюге, оказывается, еще кто-то остался, и эти кто-то, то ли наскоро залатав парус, то ли сыскав ему замену, пытаются направить свое утлое суденышко навстречу врагу. Казалось, еще немного, и их усилия увенчаются успехом, тем более что с высокого борта османского флагмана их было не видно. Добившись наконец своего, Ржевский и его товарищ подожгли содержимое трюма и дружно сиганули в воду, стараясь отплыть как можно дальше.

«Только спаситесь, – молился я про себя, – только уцелейте! Пудовую свечу всем угодникам поставлю, вас награжу так, что все бояре от зависти сдохнут…»

Увы. Иногда в жизни бывает так, что для успеха сделано все, и даже больше, и кажется, что удача почти в руках, а капризная девка Фортуна в этот момент оборачивается к тебе своей мясистой античной задницей!

Так было и на этот раз. То ли фитиль прогорел слишком быстро, то ли еще что случилось, но когда до форштевня турецкой мавны оставалось едва ли несколько сажень, наш многострадальный брандер взорвался, осыпав вражеский корабль кучей горящих обломков. Это, конечно, само по себе тоже было немалой кучей неприятностей, однако…

– Вперед! – скрипнул я зубами. – Подойти к сукиным детям на пистолетный выстрел и долбить, пока юшка не потечет!

Как ни медленно двигались навстречу друг другу наш и турецкий корабли, все-таки через четверть часа мы почти поравнялись и принялись осыпать один другого залпами. Как оказалось, пушки мавны если и уступают калибром нашему галеасу, то совсем ненамного, да к тому же превосходят количеством. Однако более короткие «грифоны» куда легче перезаряжать, а потому на каждый турецкий выстрел мы отвечали двумя, а затем и тремя.

На таком расстоянии промахов почти не было, но все же каменные ядра турецких пушек значительно уступали нашим чугунным. Каждое попадание в борт вырывало из деревянной обшивки целый рой щепы, калечащей всех, оказавшихся на ее пути. И у нас, и у них нижние деки были завалены мертвыми телам, а те, кому посчастливилось уцелеть, истекали кровью от мелких ран, но упрямо посылали в ненавистного врага выстрел за выстрелом.

Ничуть не спокойнее было и на верхних палубах. Янычары палили по нам из ружей и мелких кулеврин, посылали целые тучи стрел, а мы отвечали им тем же. Несколько залпов картечью, буквально выкосившие вражеские ряды, судя по доносившимся до нас воинственным крикам, нисколько не охладили османский пыл. Я сам, не выдержав собственной праздности, подхватил ружье павшего мушкетера и сделал несколько выстрелов по засевшим на марсах лучникам. По меньшей мере двое из них сверзились с высоты, размахивая руками. Причем один упал в воду, а второй разбился о палубу.

Наконец огонь противника начал стихать. Возможно, у них подошли к концу припасы, а быть может, и канониры. За это время мы почти разошлись бортами, но казавшийся невозмутимым Петерсон круто заложил вправо, явно намереваясь обрезать османам корму. Однако то ли турецкий адмирал не желал этого, то ли с обращенного к нам борта не осталось гребцов, но тяжелая мавна крутилась на месте, как будто желая удержать нас на траверзе.

– Табань! – крикнул я. – Вертятся, так черт с ними, пусть вертятся!

И пушки загрохотали с новой силой. Но пока мы хлестались с турецким флагманом, в не менее отчаянной схватке сошлись галеры. Больше всех не повезло каторге, попавшей под атаку брандера Теодоракиса. Огонь, охвативший фелюгу, быстро перекинулся на вражеский корабль и, несмотря на отчаянные усилия собственной команды, скоро тот заполыхал погребальным костром. Сообразившие, что справиться с огнем не получится, многие матросы принялись прыгать в воду, стараясь отплыть как можно дальше. Скоро огонь добрался до крюйт-камеры, и грянувший затем мощный взрыв раскидал в разные стороны обломки.

Но две каторги, несмотря на то что остались в меньшинстве, действовали более удачно. Активно маневрируя, они вели артиллерийскую дуэль с тремя нашими галерами, и тут у более опытных турок выявилось некоторое преимущество. Ни разу не подставившись под удары наших «грифонов», умело маневрирующие османы сумели несколько раз удачно поразить наши корабли. Те же, теряя время и делая ошибки, раз за разом подставляли борта под все более точные выстрелы османов. В итоге одна из наших галер потеряла управление и кое-как отошла в сторону.

Приободрившиеся турки усилили натиск, заставляя пятиться своего противника. Что же касается трех остальных наших галер, еще совсем недавно бывших турецкими, то их командиры и экипажи растерялись и никак не участвовали во всеобщей свалке. Учитывая их неопытность, возможно, это было и к лучшему, но этим сумел воспользоваться турецкий реис на той каторге, что с самого начала отстала от своих основных сил.

Пройдя вблизи берега, османы неожиданно подошли к нашим новичкам и обстреляли их из пушек. Те сначала попытались развернуться в сторону противника, но из-за неопытности едва не столкнулись между собой, а потом и вовсе рванули в разные стороны. Почуявшие слабину турки тут же погнались за одной из них и скоро сумели нагнать. Воспользовавшись тем, что никто не пришел на помощь своим товарищам, они сначала шпироном разбили весла с левого борта, обездвижив своего врага, а затем подошли вплотную и бросились на абордаж.

Напрасно пытавшийся навести порядок мекленбуржец Карл Райбек размахивал шпагой и надрывал горло. Охваченные паникой подчиненные не слушали его. Одни в поисках спасения бросились вниз, другие выпрыгивали за борт и тут же тонули под тяжестью доспехов и амуниции. Казалось, еще минута и все кончено. Турецкий корабль, сражаясь один против трех, выйдет победителем и захватит приз. Но тут нашла коса на камень.

Сидевшие на веслах галеры вчерашние рабы сообразили, что дело плохо, и не захотели возвращаться в неволю. Подхватив выданное им холодное оружие, они высыпали на палубу и в отчаянном порыве бросились на не ожидавших контратаки янычар.

Началась рубка. Топоры, чеканы, сабли – все шло в дело. Клинок звенел о клинок, то и дело гремели выстрелы, со всех сторон раздавались яростные крики и жалобные стоны, но никто не отступал и не давал пощады.

Несмотря на огромные потери, гребцы почти сумели очистить палубу от противника, но не желавшие мириться с неудачей турки палили по ним из ружей и фальконетов, а затем снова и снова бросались вперед. Неизвестно, сколько это могло продолжаться, если бы турки внезапно не прекратили атаку, вернувшись к себе на борт.



Нарядная и внушительная в начале боя мавна давно превратилась в чадящее, дырявое корыто, едва держащееся на волнах. Лишившись двух мачт, с разбитым рулем и изрешеченными бортами, она медленно дрейфовала по заливу, но ее канонирам время от времени все-таки удавалось стрелять в нашу сторону, и нельзя сказать, чтобы мы не несли урон. По всей видимости, «Святая Елена» со стороны выглядела немногим лучше. Грот-мачта осталась без стеньги, такелаж изорван в хлам. Борта побиты, хоть и не так сильно, как у противника. Добрая половина артиллерии не действует, но оставшаяся упорно продолжает садить по турецкому флагману.

Едва не задохнувшись от злости, я хотел было уже пойти на абордаж, когда ничего не упускавший Петерсон указал мне, что творится с нашими галерами. Судя по всему, им угрожал полный разгром, на что я никак не мог пойти.

– Черт с ними, и так никуда не денутся, – устало махнул я рукой. – Пошли на выручку. Весла на воду.

– Ветер сменился, – заметил шкипер, показывая на развевающийся над нами вымпел.

– Тогда поднять паруса, – согласился я, сильно покачнувшись.

– Вы ранены, ваше величество? – обеспокоенно спросил подскочивший ко мне второй помощник.

– Пустяки, – ответил я, закашлявшись от разъедавшего легкие порохового дыма. – Вперед, надо поддержать своих.

– Они уже и так уходят, – покачал головой норвежец, – пока не починим такелаж, нам за ними все равно не угнаться.


– Ладно, – вынужден был согласиться я. – Поле боя все равно за нами. Вражеский флагман тоже никуда не уйдет. Ну и добыча в порту…

– А вот это вряд ли, – снова подал голос Ян.

– Что ты имеешь в виду? – слабеющим голосом поинтересовался я.

– Видите пожар в порту? – вопросом на вопрос ответил Петерсон. – Кажется, один из брандеров все-таки достиг цели.

С трудом повернув голову, я увидел, как над скопившимися в гавани судами поднимаются столбы дыма и языки пламени. По всей видимости, мой шкипер был прав. Увидев, что начинается бой, местные поспешили покинуть свои корабли и укрыться на берегу. Так что, когда к ним подошла пылающая фелюга, тушить пожар было некому. Огонь перекинулся сначала на один корабль, потом на другой, и скоро все они были охвачены всепожирающим пламенем.

В этот момент, начинавшее мутиться сознание окончательно покинуло меня, и я без сил опустился на руки подскочивших офицеров.

– Государь ранен! – было последним, что я услышал.





Глава 13




Говорят, что самая невыносимая пытка это когда на темя жертвы равномерно капает вода. Сам я пытки не люблю и не особо одобряю, но в Земском и Разбойном приказах, конечно, людей на дыбу подвешивают только так. И кнутами бьют, и огоньком могут припалить, но вот чтобы так кап-кап-кап… да что же это такое?!

С трудом открыв глаза, я попытался осмотреться, но тут же обессиленно уронил голову на подушку. Кстати, почему я в кровати и что вообще вокруг происходит? Кажется, последний вопрос я задал вслух, потому что надо мной тут же склонилась какая-то страшная и лохматая физиономия. Ей-ей, лешак из русских народных сказок.

– Вы ранены, ваше величество, – подозрительно знакомым голосом сообщило мне чудище.

– Пьер? – удивился я. – Что с тобой?

– Со мной все в порядке, – улыбнулся О’Конор. – И к счастью, с вами тоже!

– Где я?

– На вашем флагмане, разумеется, – охотно сообщил мне лейб-медик, немного пригладив растрепавшуюся прическу. – Вы очередной раз одержали великую викторию, и теперь ваш победоносный флот возвращается домой.

– А почему меня так мутит?

– После кровопускания так бывает, – пожал плечами ирландец, но заметив, как переменилось мое лицо, поспешил заткнуться.

– Ты делал мне кровопускание?!

– Нет, ваше величество, с этим прекрасно справилась деревянная щепка, пропоровшая вашу ногу. К несчастью, в пылу сражения вы совершенно не обратили на нее внимания, и вот результат – полный ботфорт вашей августейшей крови.

– Понятно, – отозвался я, поморщившись от очередного приступа дурноты.

– Море довольно свежее, – счел необходимым пояснить эскулап.

– Шторм?

– Пока нет! Но все идет к тому.

– Где Петерсон?

– Полагаю, у штурвала.

– Позовите его.

– Я рекомендовал бы вашему величеству полный покой…

– Пьер, вы меня плохо слышите?

– Я врач и обязан…

– Черт бы побрал тебя и твою черную ирландскую душу! – вскипел я. – Немедля позови сюда Петерсона, если не хочешь болтаться на рее, проклятый чернокнижкник!

– Вам явно лучше, сир, – невозмутимо отозвался врач, но все же передал кому-то мое распоряжение.

Через пару минут на пороге каюты появился шкипер и, приложив два пальца к полям своей видавшей виды шляпы, внимательно посмотрел на меня.

– Подойди, Ян.

– Я здесь, государь, – отозвался он, подойдя к кровати.