Медаль за город Вашингтон
Часть 39 из 44 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ты что, уезжать собрался?
– Видишь ли… Все-таки родина моя не здесь, а там, в России. А невесту мою убили, и меня здесь больше ничто не держит. Так что сначала поеду в Югороссию, буду учиться на инженера, у меня уже приглашение есть. А потом посмотрим – может, там останусь, но, наверное, уеду домой, в Смоленск. Кстати, не хочешь купить мою мастерскую? Тебе как другу отдам дешевле.
– Купил бы, но и меня здесь ничего больше не держит. Ведь и у меня все погибли – и родители, и жена, и доченьки мои, и брат с сестрой… Все теперь на кладбище – там, у фермы.
Я промолчал, а потом сказал:
– Слыхал, может быть, про Африканскую компанию?
– Слыхал краем уха. Они вроде хотят зафрахтовать пароходы, чтобы любой негр мог уехать в Африку?[61]
– Именно так. Вносишь определенную сумму, и тебе рано или поздно будет место на корабле. Хотя финансирует это в первую очередь правительство Конфедерации. Они же и следят, чтобы все было по-честному.
– А что там делать?
– Либерия готова принять неограниченное количество – но туда я не хочу, ведь прибывшие ранее из Америки негры первым делом закабалили местное население. Колониальные державы, в первую очередь Англия, заинтересованы в людях с образованием для своих африканских колоний – еще бы, мы говорим по-английски, умеем читать-писать, пусть немного по-другому, чем они. Я и хочу в одну из их колоний.
– Но ты же из Мэриленда! Твои родители здесь родились, твои дедушки и бабушки. Это твой дом!
– Мой, да не мой. Нет у меня здесь никого, и сам домик, где я вырос, сгорел, равно как и тот, который я построил. Да и не любят нас теперь здесь – разве что если видят мои Южные кресты.
– Но и прибыли вы сюда не по своей воле. Вас белые поработили и сюда привезли.
– Ну и что? Отец говорил мне: если все будут следовать правилу «око за око и зуб за зуб», то все будут беззубыми и одноглазыми. Да и не все было так просто… Мой дед рассказывал: его дед жил в деревне, которую захватили люди короля Дагомеи и продали всех в рабство на остров Святого Антона. А там его купили уже американцы и привезли в Мэриленд. Так что там не одни белые были замешаны. И знаешь, что интересно? Югороссия арендовала у Португалии тот самый остров Святого Антона – его потом переименовали в Принсипи, «остров принца», – и организовали там несколько училищ и университет для репатриантов. Буду там учиться на инженера. Если возьмут, конечно.
Тогда мы хорошо провели вечер за кружкой пива, а с утра Алексей уехал в Иллинойс. Я думал, что не увижу больше своего друга – но вчера мы случайно увиделись на инаугурации Оливера Семмса, куда пригласили всех кавалеров Южного креста первой степени. Он и спросил, где я остановился, а сегодня зашел меня навестить.
– Я-то думал, что ты уже уехал.
– Завтра и уезжаю в Константинополь. А у тебя как?
– А я послезавтра. Приняли меня в Университет Святого Антона, но семестр начинается первого февраля. Хотел раньше туда отправиться, да билетов не было. Как ты в Иллинойс-то съездил?
– Да так, – и Алекс погрустнел. – Давай лучше выпьем за наше с тобой будущее! Чтобы все у нас получилось!
Я и не заметил, как Джон наполнил кружки еще раз, – а потом мы обменялись адресами университетов, и Алекс, еще раз обняв меня, пожал руку Джону и ушел. Мой кузен долго смотрел ему вслед, потом неожиданно сказал:
– Если бы все белые были такими…
1 февраля (20 января) 1879 года. Константинопольский дом Турчаниновых
Алексей Иванович Смирнов, студент
– Алешенька, как я рада тебя видеть! – Надежда Дмитриевна крепко обняла меня. – Давно приехал?
– Позавчера, – улыбнулся я. – Вчера устроился, узнал, как вас найти, а сегодня с делами разобрался – и сразу к вам.
– А остановился-то где? А то можно и у нас, будем очень рады.
– Да нет, спасибо, я в общежитии поселился. Все-таки лучше быть поближе и к самому университету, и к другим студентам.
– Ну, как знаешь. Передумаешь, можешь переезжать к нам, места у нас много.
– Надежда Дмитриевна, я хотел вам рассказать про поездку в Иллинойс.
– Вот вернется Иван Васильевич, он утренний моцион делает, тогда и расскажешь. Заходи, что ты как неродной.
Не успел я зайти, как меня посадили за османский резной стол, на котором, как по волшебству, стали появляться то пирожки, то какие-то восточные деликатесы, которые метала на стол черноглазая служанка, то ли гречанка, то ли турчанка – я их пока еще не различал. Но это меня обрадовало – явно дела у генерала и его супруги пошли в гору. А еще передо мной поставили маленькую чашечку бесподобно вкусного кофе – и стаканчик воды к нему. Я уже знал, что здесь это обязательно.
Хлопнула дверь, и на пороге появился Иван Васильевич.
– Алексей Иванович, рад тебя видеть! Ну расскажи, как устроился!
– В понедельник, десятого числа, у меня начинается подготовительный семестр. А в июне – экзамен, если сдам, то с сентября начну учиться в университете. Мне стипендию назначили, хотя у меня деньги остались от продажи мастерской. Живу в общежитии.
– Зря ты так, лучше бы у нас остановился.
– Да, знаете ли, Иван Васильевич, чем хорошо общежитие – тем, что с другими студентами знакомлюсь.
– И студентками? – строго спросила Надежда Дмитриевна.
– И студентками. Вот только пока без романтики. Слишком недавно я потерял невесту, знаете ли.
– Ничего, Алешенька, время лечит, – грустно улыбнулась она.
– Надежда Дмитриевна, Иван Васильевич, позвольте рассказать вам про мою поездку в Иллинойс. Приехал я в вашу Анну, спрашиваю, где тут дом Тёрчиных, а мне говорят – в середине августа в местной газете – как она называется, «The Gazette-Democrat» вроде…
– Именно так, – кивнул Иван Васильевич.
– Так там статью напечатали, мол, генерал Тёрчин – предатель, воюет за рабовладельцев. А на следующий день ваш дом спалили.
– Ох ты, батюшки! – погрустнела генеральша. – А кто спалил-то?
– Думал сначала, что соседи, но оказалось, что вся ваша сторона улицы сгорела – там домики-то рядом были. Вряд ли это местные были. Тем более на заборе – он каким-то чудом не сгорел – надписи были по-польски. Не слишком приличные – польский-то немного я знаю, чай, у нас в Смоленске поляки тоже живут. Разговорился я с одним джентльменом, который напротив вас жил – Джеймс Ратер, так его вроде звали…
– Джимми. Да, мы с ним немного дружили. Ну, знаешь ли, так, как в Америке дружат – не так, как у нас на родине.
– Взял я у него лопату и начал копать, думал, хоть что-нибудь найду. И нашел, но только вот это! – и я достал из сумки бережно завернутую в чистое полотенце чуть обгоревшую икону.
– Батюшки! Да это же наша фамильная! – запричитала Надежда Дмитриевна. – Спасибо тебе, Алешенька.
– А еще я с этим Ратером договорился, продал ему ваш участок за пятьдесят долларов. Больше, я думаю, вряд ли кто-нибудь дал бы. Да, и все ваши долги отдал, согласно вашему списку.
– Спасибо, Алешенька, – улыбнулась генеральша.
– Но сначала пошли мы к нотариусу, оформили все честь по чести, а потом он и спросил – на каком языке надписи-то были? Узнав, что на польском, задумался. И в тот же вечер, когда пришел мой поезд, пожар случился большой верстах в двух-трех, с другой стороны от вокзала.
– Это и была Радома, – кивнул Турчанинов. – Жалко ее, я сам ее когда-то строил…
– Значит, местные решили отомстить. Ведь у многих дома сгорели. И вот остаток ваших денег, – и я выдал их Надежде Дмитриевне (я знал, что деньгами заведует она).
– Алешенька, ты небось на билет-то поистратился да на пропитание, пока туда ездил… – и она попыталась всучить мне деньги обратно.
Я лишь улыбнулся:
– Не так уж и поистратился, Надежда Дмитриевна. Главное, все мы живы, и икона спасена…
– Спасибо тебе, Алексей Иванович, – поклонился мне генерал. – Вот только подумай, может, и правда к нам переедешь. Летом мы уедем на два-три года, и нам всяко будет спокойнее, ежели ты здесь жить будешь.
– Подумаю, Иван Васильевич.
– И захаживай к нам почаще. А то люди здесь хорошие, но ты для нас как родной.
Служанка сервировала обед, и мы начали вспоминать старые времена – и ту, первую войну, но особенно августовские и сентябрьские события прошлого года. Я еще подумал, что, казалось бы, длилась эта война целую вечность, а на самом деле – меньше месяца.
А потом уже, за стаканчиком местной водки, именуемой ракия – Надежда Дмитриевна пила вместо неё лимонад, – она спросила:
– Как тебе, Лешенька, Константинополь-то нравится?
– Да я здесь всего-то два дня. Но, знаете, куда бы я ни переезжал, мне всегда кажется, что я в книжку попадаю, и каждый раз все не совсем так, как там написано. Глотал в юности книги Фенимора Купера – и оказался в Америке, где не было ни романтики, ни по большому счету индейцев.
Да и богатыри, про которых мне читали в раннем детстве, оказались на деле мало похожи на всадников в шишаке с палицей – скорее, это югоросс в камуфляже или казак с шашкой.
Иван Васильевич кивнул с улыбкой:
– Тонко подмечено, Алексей Иваныч.
– А еще мне книжку на девятый день рождения подарили, со сказками из «Тысячи и одной ночи» – Аладдин, Синдбад, Али-баба и множество других. И мне теперь она вспоминается. Конечно, Константинополь – не Багдад и не Каир, но везде, куда ни посмотри, минареты, дворцы, базары – вперемешку с византийскими храмами и другими памятниками того времени. Вот только восточного колорита осталось не так чтобы много – жители вежливые и дружелюбные, в магазинах и на рынках практически не обманывают, греки уживаются с турками и армянами, да и русских уже не так чтобы мало.
– И нам здесь очень нравится. Когда мы приехали, нас с Ванечкой сразу же послали в санаторий – так их лечебницы называются. И знаешь, чувствую себя помолодевшей, да и Ваня мой тоже. А потом, в ноябре, поехали на родину. Хоть и морозы, да мы к ним привыкли – в Иллинойсе такие же были. Нас сам император принимал – приглашал нас вернуться в Петербург и место предлагал.
Турчанинов улыбнулся:
– Да, преподавателем в Николаевской академии Генерального штаба. Но сейчас нам здесь и другие предложения сделали, так что мы еще не решили, какое из них принять. А пока я слушателем в здешней Военной академии – ведь у югороссов есть чему поучиться.
– Ты, Лешенька, захаживай почаще, если время будет. Тебе мы всегда рады будем. А как только решим, куда поедем, дадим тебе знать. И не забывай о нашем предложении переселиться к нам.
23 (11) февраля 1879 года. Югороссия. Константинополь. Дворец Долмабахче
– Видишь ли… Все-таки родина моя не здесь, а там, в России. А невесту мою убили, и меня здесь больше ничто не держит. Так что сначала поеду в Югороссию, буду учиться на инженера, у меня уже приглашение есть. А потом посмотрим – может, там останусь, но, наверное, уеду домой, в Смоленск. Кстати, не хочешь купить мою мастерскую? Тебе как другу отдам дешевле.
– Купил бы, но и меня здесь ничего больше не держит. Ведь и у меня все погибли – и родители, и жена, и доченьки мои, и брат с сестрой… Все теперь на кладбище – там, у фермы.
Я промолчал, а потом сказал:
– Слыхал, может быть, про Африканскую компанию?
– Слыхал краем уха. Они вроде хотят зафрахтовать пароходы, чтобы любой негр мог уехать в Африку?[61]
– Именно так. Вносишь определенную сумму, и тебе рано или поздно будет место на корабле. Хотя финансирует это в первую очередь правительство Конфедерации. Они же и следят, чтобы все было по-честному.
– А что там делать?
– Либерия готова принять неограниченное количество – но туда я не хочу, ведь прибывшие ранее из Америки негры первым делом закабалили местное население. Колониальные державы, в первую очередь Англия, заинтересованы в людях с образованием для своих африканских колоний – еще бы, мы говорим по-английски, умеем читать-писать, пусть немного по-другому, чем они. Я и хочу в одну из их колоний.
– Но ты же из Мэриленда! Твои родители здесь родились, твои дедушки и бабушки. Это твой дом!
– Мой, да не мой. Нет у меня здесь никого, и сам домик, где я вырос, сгорел, равно как и тот, который я построил. Да и не любят нас теперь здесь – разве что если видят мои Южные кресты.
– Но и прибыли вы сюда не по своей воле. Вас белые поработили и сюда привезли.
– Ну и что? Отец говорил мне: если все будут следовать правилу «око за око и зуб за зуб», то все будут беззубыми и одноглазыми. Да и не все было так просто… Мой дед рассказывал: его дед жил в деревне, которую захватили люди короля Дагомеи и продали всех в рабство на остров Святого Антона. А там его купили уже американцы и привезли в Мэриленд. Так что там не одни белые были замешаны. И знаешь, что интересно? Югороссия арендовала у Португалии тот самый остров Святого Антона – его потом переименовали в Принсипи, «остров принца», – и организовали там несколько училищ и университет для репатриантов. Буду там учиться на инженера. Если возьмут, конечно.
Тогда мы хорошо провели вечер за кружкой пива, а с утра Алексей уехал в Иллинойс. Я думал, что не увижу больше своего друга – но вчера мы случайно увиделись на инаугурации Оливера Семмса, куда пригласили всех кавалеров Южного креста первой степени. Он и спросил, где я остановился, а сегодня зашел меня навестить.
– Я-то думал, что ты уже уехал.
– Завтра и уезжаю в Константинополь. А у тебя как?
– А я послезавтра. Приняли меня в Университет Святого Антона, но семестр начинается первого февраля. Хотел раньше туда отправиться, да билетов не было. Как ты в Иллинойс-то съездил?
– Да так, – и Алекс погрустнел. – Давай лучше выпьем за наше с тобой будущее! Чтобы все у нас получилось!
Я и не заметил, как Джон наполнил кружки еще раз, – а потом мы обменялись адресами университетов, и Алекс, еще раз обняв меня, пожал руку Джону и ушел. Мой кузен долго смотрел ему вслед, потом неожиданно сказал:
– Если бы все белые были такими…
1 февраля (20 января) 1879 года. Константинопольский дом Турчаниновых
Алексей Иванович Смирнов, студент
– Алешенька, как я рада тебя видеть! – Надежда Дмитриевна крепко обняла меня. – Давно приехал?
– Позавчера, – улыбнулся я. – Вчера устроился, узнал, как вас найти, а сегодня с делами разобрался – и сразу к вам.
– А остановился-то где? А то можно и у нас, будем очень рады.
– Да нет, спасибо, я в общежитии поселился. Все-таки лучше быть поближе и к самому университету, и к другим студентам.
– Ну, как знаешь. Передумаешь, можешь переезжать к нам, места у нас много.
– Надежда Дмитриевна, я хотел вам рассказать про поездку в Иллинойс.
– Вот вернется Иван Васильевич, он утренний моцион делает, тогда и расскажешь. Заходи, что ты как неродной.
Не успел я зайти, как меня посадили за османский резной стол, на котором, как по волшебству, стали появляться то пирожки, то какие-то восточные деликатесы, которые метала на стол черноглазая служанка, то ли гречанка, то ли турчанка – я их пока еще не различал. Но это меня обрадовало – явно дела у генерала и его супруги пошли в гору. А еще передо мной поставили маленькую чашечку бесподобно вкусного кофе – и стаканчик воды к нему. Я уже знал, что здесь это обязательно.
Хлопнула дверь, и на пороге появился Иван Васильевич.
– Алексей Иванович, рад тебя видеть! Ну расскажи, как устроился!
– В понедельник, десятого числа, у меня начинается подготовительный семестр. А в июне – экзамен, если сдам, то с сентября начну учиться в университете. Мне стипендию назначили, хотя у меня деньги остались от продажи мастерской. Живу в общежитии.
– Зря ты так, лучше бы у нас остановился.
– Да, знаете ли, Иван Васильевич, чем хорошо общежитие – тем, что с другими студентами знакомлюсь.
– И студентками? – строго спросила Надежда Дмитриевна.
– И студентками. Вот только пока без романтики. Слишком недавно я потерял невесту, знаете ли.
– Ничего, Алешенька, время лечит, – грустно улыбнулась она.
– Надежда Дмитриевна, Иван Васильевич, позвольте рассказать вам про мою поездку в Иллинойс. Приехал я в вашу Анну, спрашиваю, где тут дом Тёрчиных, а мне говорят – в середине августа в местной газете – как она называется, «The Gazette-Democrat» вроде…
– Именно так, – кивнул Иван Васильевич.
– Так там статью напечатали, мол, генерал Тёрчин – предатель, воюет за рабовладельцев. А на следующий день ваш дом спалили.
– Ох ты, батюшки! – погрустнела генеральша. – А кто спалил-то?
– Думал сначала, что соседи, но оказалось, что вся ваша сторона улицы сгорела – там домики-то рядом были. Вряд ли это местные были. Тем более на заборе – он каким-то чудом не сгорел – надписи были по-польски. Не слишком приличные – польский-то немного я знаю, чай, у нас в Смоленске поляки тоже живут. Разговорился я с одним джентльменом, который напротив вас жил – Джеймс Ратер, так его вроде звали…
– Джимми. Да, мы с ним немного дружили. Ну, знаешь ли, так, как в Америке дружат – не так, как у нас на родине.
– Взял я у него лопату и начал копать, думал, хоть что-нибудь найду. И нашел, но только вот это! – и я достал из сумки бережно завернутую в чистое полотенце чуть обгоревшую икону.
– Батюшки! Да это же наша фамильная! – запричитала Надежда Дмитриевна. – Спасибо тебе, Алешенька.
– А еще я с этим Ратером договорился, продал ему ваш участок за пятьдесят долларов. Больше, я думаю, вряд ли кто-нибудь дал бы. Да, и все ваши долги отдал, согласно вашему списку.
– Спасибо, Алешенька, – улыбнулась генеральша.
– Но сначала пошли мы к нотариусу, оформили все честь по чести, а потом он и спросил – на каком языке надписи-то были? Узнав, что на польском, задумался. И в тот же вечер, когда пришел мой поезд, пожар случился большой верстах в двух-трех, с другой стороны от вокзала.
– Это и была Радома, – кивнул Турчанинов. – Жалко ее, я сам ее когда-то строил…
– Значит, местные решили отомстить. Ведь у многих дома сгорели. И вот остаток ваших денег, – и я выдал их Надежде Дмитриевне (я знал, что деньгами заведует она).
– Алешенька, ты небось на билет-то поистратился да на пропитание, пока туда ездил… – и она попыталась всучить мне деньги обратно.
Я лишь улыбнулся:
– Не так уж и поистратился, Надежда Дмитриевна. Главное, все мы живы, и икона спасена…
– Спасибо тебе, Алексей Иванович, – поклонился мне генерал. – Вот только подумай, может, и правда к нам переедешь. Летом мы уедем на два-три года, и нам всяко будет спокойнее, ежели ты здесь жить будешь.
– Подумаю, Иван Васильевич.
– И захаживай к нам почаще. А то люди здесь хорошие, но ты для нас как родной.
Служанка сервировала обед, и мы начали вспоминать старые времена – и ту, первую войну, но особенно августовские и сентябрьские события прошлого года. Я еще подумал, что, казалось бы, длилась эта война целую вечность, а на самом деле – меньше месяца.
А потом уже, за стаканчиком местной водки, именуемой ракия – Надежда Дмитриевна пила вместо неё лимонад, – она спросила:
– Как тебе, Лешенька, Константинополь-то нравится?
– Да я здесь всего-то два дня. Но, знаете, куда бы я ни переезжал, мне всегда кажется, что я в книжку попадаю, и каждый раз все не совсем так, как там написано. Глотал в юности книги Фенимора Купера – и оказался в Америке, где не было ни романтики, ни по большому счету индейцев.
Да и богатыри, про которых мне читали в раннем детстве, оказались на деле мало похожи на всадников в шишаке с палицей – скорее, это югоросс в камуфляже или казак с шашкой.
Иван Васильевич кивнул с улыбкой:
– Тонко подмечено, Алексей Иваныч.
– А еще мне книжку на девятый день рождения подарили, со сказками из «Тысячи и одной ночи» – Аладдин, Синдбад, Али-баба и множество других. И мне теперь она вспоминается. Конечно, Константинополь – не Багдад и не Каир, но везде, куда ни посмотри, минареты, дворцы, базары – вперемешку с византийскими храмами и другими памятниками того времени. Вот только восточного колорита осталось не так чтобы много – жители вежливые и дружелюбные, в магазинах и на рынках практически не обманывают, греки уживаются с турками и армянами, да и русских уже не так чтобы мало.
– И нам здесь очень нравится. Когда мы приехали, нас с Ванечкой сразу же послали в санаторий – так их лечебницы называются. И знаешь, чувствую себя помолодевшей, да и Ваня мой тоже. А потом, в ноябре, поехали на родину. Хоть и морозы, да мы к ним привыкли – в Иллинойсе такие же были. Нас сам император принимал – приглашал нас вернуться в Петербург и место предлагал.
Турчанинов улыбнулся:
– Да, преподавателем в Николаевской академии Генерального штаба. Но сейчас нам здесь и другие предложения сделали, так что мы еще не решили, какое из них принять. А пока я слушателем в здешней Военной академии – ведь у югороссов есть чему поучиться.
– Ты, Лешенька, захаживай почаще, если время будет. Тебе мы всегда рады будем. А как только решим, куда поедем, дадим тебе знать. И не забывай о нашем предложении переселиться к нам.
23 (11) февраля 1879 года. Югороссия. Константинополь. Дворец Долмабахче