Мастер осенних листьев

– Да, далеко на западе, – кивнула женщина, наклонила голову. – Долгой жизни.

И ушла, прикрыв дверь.

Эльга отпихнула сак и подтянула колени к подбородку. Не двигаясь, она смотрела на плотно сколоченные дубовые доски, пока не постучал Сарвиссиан и не сказал, что пора ехать.



К ночи они добрались до Шуморья, а в Салланцу въехали лишь к вечеру следующего дня. Прошедшая гроза с ливнем превратила дорогу в некоторых местах в жидкое глиняное месиво. Ждать, когда месиво подсохнет, времени не было, и Сарвиссиан вместе с мужиками из увязших телег и грузовых подвод на скорую руку гатил участки. Под маленьким местечком Ужорье застряли на два часа.

Но где могли, объезжали.

Эльга не вылезала из фургона и упрямо набивала букеты, добиваясь послушания от собственных пальцев. Листья сочувствовали и болтали. О спокойных лесах, о погоде, о ветре. О различиях трепета и ловле солнечного света. Все попытки Эльги разузнать у них, что творится на границе с Тангарией, наталкивались на невразумительный шелест. То ли не знали, то ли были напуганы.

Она попробовала по памяти набить Асмаса, но букет выходил жуткий, мальчишка таращился пустым глазом, тень ворона крылом взмахивала над ним.

Бр-р-р! Мертвый.

Ногтем, ладонью – в брызги. Ни к чему. Пусть будет живой. Лучше уж грозу набивать.

И Эльга набивала грозу, распускала иву и седой пух, добавляла слюны, выкладывала темное небо. Молния с доски сверкала так, что глазам было больно. От последнего букета Сарвиссиан аж вздрогнул.

– Ох, госпожа мастер, – выдохнул он. – Вот уж удивили. Смотришь – и ничего, тьма, потом вроде как дождинки видишь, ветер, а потом как лупанет! Ослеп, не ослеп, то неведомо, но Киян-мастер будто в темечко своим копьем стукнул.

– То есть хорошо?

– А вон давайте мужикам покажем.

Сарвиссиан отнес доску селянам, рубившим молодые березки для гати.

Те пялились секунд десять, потом один шлепнулся в грязь, а другой так и остался стоять с открытым ртом.



Господина Некиса они в Салланце не застали.

Ружи и Башквицы опять что-то не поделили, и отряду пришлось срочно встать лагерем на граничной меже.

Указанный путь до межи занял больше половины дня, и Эльга все это время промучилась с вопросом, как примирить местечки. Даже тыкву господина кафаликса всю испинала. А то катается, катается, думать мешает.

Ничего не придумала.

Въехали в лагерь из пяти палаток к вечерним сумеркам. Было тихо, караул на меже зажигал фонари. И с одной и с другой стороны тянулась бугристая, необработанная земля, заросшая ивой и рябиной. Дальше проглядывали дома.

Господин Некис оказался крепко сбитым воином, невысоким, бритым, угрюмым. Приказ титора его обрадовал.

– Наконец-то! – сказал он, сворачивая бумагу. – Значит, неделя.

Господин Некис заходил по командирской палатке, ловко уворачиваясь головой от висящих на крюках масляных светильников.

– Была б моя воля, всех этих придурков я бы перевешал, – сказал он. – Висели б рядышком, через одного. Башквиц, Руж. Башквиц, Руж. И в глотку вцепиться некому, и другим придуркам великовозрастным учение.

– Что? – спросила Эльга.

Идея вдруг сверкнула в ее голове.

– Я говорю, – ухмыльнулся воин, – что у вас неделя, госпожа мастер. Но на самом деле – шесть дней, потому что мы еще должны вернуться в Салланцу.

– Да, я…

Эльга замолчала, соображая.

– Господин Некис, – сказала она, – у вас есть доски?

– Доски? – переспросил господин Некис. – Вы хотите разделить местечки забором? Это бесполезно. Здесь и каменной стены недостаточно.

– Так они есть?

Лицо воина посерьезнело.

– Сколько вам нужно, госпожа мастер?

– Мне нужен участок забора из тридцати, но лучше сорока досок, липовых или березовых, сколотить, вкопать, пригнать плотно, без щелей.

Господин Некис кивнул.


– Думаю, завтра к полудню сделаем.

– Поперек межи, – сказала Эльга.

– Поперек?

– Да.

Если господин Некис и счел это придурью, то промолчал.

– Что еще?

– Палатку для меня.

– Через полчаса поставят.

– И после того как забор будет готов, необходимо собрать у него Башквицев и Ружей.

– Вместе?

В голосе господина Некиса прозвучал скепсис.

– Хорошо, сначала одних, – согласилась Эльга. – Но мне нужны по возможности и женщины, и дети. Не только мужчины.

– Старики?

– Да.

– Не знаю, что вы задумали, но пусть так. Сделаем.

– И еще мне нужны листья.

– Какие?

– Все, что здесь растет. Много. Я потом выберу.

Господин Некис набычился.

– Думаете, мои воины будут таскаться по лесам и обдирать ветки?

– Я думала, вы прикажете это Башквицам и Ружам.

– А, в этом смысле. – Воин пошевелил челюстью и кивнул. – Хорошо. Скажу, что это условие для того, чтобы мой отряд убрался отсюда. – Он хмыкнул. – Я не я буду, если завтра к вечеру они не соберут вам гору листьев высотой с палаточный флагшток. Смешно, мы-то и так и так уйдем.

– Я постараюсь…

– Госпожа мастер, – перебил господин Некис, стукнув ладонью по столу. – Вы еще очень молоды. Наверное, при том, что у вас печать на запястье, вы мало что видели на свете. Поймите, когда у человека одно на уме…

– Я знаю.

– Все равно. У них вражда старинная. У Башквицев кувшин разбился – непременно Ружи виноваты. У Ружей ребенок с лавки упал – Башквицы постарались. Их здесь ни слова, ни ваши листья не успокоят. Рецепт один: самых тупых – в тюрьму в Салланце, а тех, кто друг друга резать начнет, – вешать.

Господин Некис посмотрел Эльге в глаза и повторил:

– Вешать. Я уж нагляделся.

Эльга мотнула головой.

– Я все же попробую.

– Воля ваша. Посидите здесь пока, я распоряжусь.

Воин вышел из палатки, оставив Эльгу одну.

Она поежилась. У нее создалось впечатление о господине Некисе как о человеке холодном, резком. Как он сразу – вешать!

Это все потому, что он из засохшей горечавки и шиповника и весь в иголках. Прямой как сосна. Твердый. Сердце – колючий орех. Ничего, кроме службы. Ни семьи, ни случайных детей на стороне. Бедный, – пожалела его Эльга. Ему бы мальва не помешала. Или яблоневый лист. Смягчил бы.

– Пек! Расмус! Хорум! – услышала она господина Некиса.

Затем голос отдалился, и разобрать его стало невозможно.

Кто-то прошел мимо палатки. Заржала лошадь. Плеснула вода. Кто-то громко спросил у кого-то суровую нить. Застучал топор.