Мастер осенних листьев
Часть 69 из 118 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Стучали, видимо, долго.
Сначала – осторожно – пальцами, потом кулаком, потом, заподозрив неладное, каблуком сапога. Бум-м! Бум-м! Засов лязгал в пазах.
– Госпожа мастер! Госпожа мастер!
Эльга кое-как сползла с кровати. Крошево рябиновых листьев осыпалось с платья. В голове звенел комариный писк.
– Кто там?
Она встала у двери, за которой, кажется, столпилось пять или шесть человек. Все они были как деревья на ветру. Шелестели, шуршали.
– Это Саргюс. Вы живы? – произнесли за дверью.
– Господин кафаликс? Да, я в порядке. А где Каршетт? – спросила Эльга.
– Здесь.
– Здесь, – подтвердил второй, знакомый голос. – Я принес ваши мешок и доски.
Жив! Эльга с облегчением выдохнула.
– А господин титор?
– Вы откроете? – спросил кафаликс.
– Погодите.
Эльга отряхнула подол, перевязала пояс, кое-как расчесала волосы. Опомнившись, нашла щит и соскребла с него листья.
В дверь снова стукнули.
– Да-да.
Эльга сдвинула засов. Какой-то совершенно серый лицом господин кафаликс, вдвинувшись, схватил ее за руку.
– Пошли.
– Куда? – пискнула Эльга.
– Господин Астараго при смерти.
– Ох.
Ее обступили, окружили фонарями, и Саргюс потянул Эльгу за собой. Сумрачными коридорами они добрались до зала приемов, где в полумраке ловила отголоски света позолота кресла, прошли зал насквозь и нырнули в арку, ведущую в личные покои титора. Тень колпака кафаликса уткнулась в сводчатый потолок.
– Сюда.
Красно-черные фигуры выросли перед ними, укололи глазами и расступились, стукнув кулаками в железо своих нагрудников.
В покоях, занавешенных богатыми тканями, стояли высокие подсвечники, горели толстые свечи, курились дымки ароматических масел. Мягко мерцало странное, нездешнее дерево стульев, подставок, полок и комодов.
Было душно.
Титор Гельмих Астараго лежал на широкой кровати, под белым покрывалом, обложенный подушками и мехами. Лицо его было восковым, нос заострился, щеки впали. Виски, усы блестели капельками пота. Дышал он тяжело, с присвистом, будто старался вывести какую-то короткую мелодию. Серый вяз и резеда пожухли, от лилии тянулись между ними черные, ядовитые завитки.
В ногах у титора сидел маленький лысый человечек с испуганным лицом. При появлении кафаликса и Эльги он встал и сцепил пальцы на груди свитки.
– Господин Саргюс! – торопливо заговорил человечек. – В ночной приступ мне удалось сохранить жизнь господину титору, но боюсь, что все мои дальнейшие усилия бесполезны. Кровь господина титора почернела, и это очень нехороший, можно сказать, печальный признак. Предвестие.
– Я понял, господин Шамм.
Кафаликс кивнул человечку и развернул Эльгу к себе.
– Ты сможешь спасти его? – спросил он, наклонившись.
Ива, дуб, смоква и крыжовенные, зеленые глаза, в которых мерцает отчаяние.
– Не знаю, – честно ответила Эльга.
От густых ароматических запахов у нее кружилась голова. Кафаликс встряхнул девушку, заставляя прийти в себя.
– Госпожа мастер! Вы говорили, что сможете облегчить его боль.
– Вы могли бы открыть окно? – спросила Эльга.
– Окно?
Кафаликс дал знак, и черно-красная тень, отделившись от стены, приоткрыла ставень, звякнул запорный крючок. Свежий, прохладный воздух потек в покои.
– Так лучше?
– Да, – кивнула Эльга, вдохнув. – Мне нужен мой сак.
Она выбрала один из стульев и принесла его к изголовью. Рядом тут же опустили подарок Униссы, располневший от листьев, собранных по дороге в Амин.
– Я могу остаться? – спросил лысый человечек.
Эльга пожала плечами.
– Если не будете мешать.
– Нет-нет.
Человечек переместился за кровать, едва не сбив высокий подсвечник.
– Я тоже останусь, – сказал кафаликс.
Ему принесли лавку, и он сложился на ней, превратившись в неподвижную, уставившуюся на титора фигуру. Остальные вышли, забрав с собой шорох шагов и тяжелое ожидание. Эльга положила доску на колени.
Марбетту бы!
– Начинайте, – сказал кафаликс.
– Боюсь, господину титору недолго осталось, – поддержал его лысый человечек, севший на пол в углу. – Необходимо поторопиться.
– Я вижу, – сказала Эльга.
– И все же…
Кафаликс вынужден был прерваться, потому что лицо Гельмиха Астараго исказилось, резкие морщины обозначились у крыльев носа, губы разжались. Он выдохнул, и бурые брызги вылетели из его рта, окропив шкуры и вышитое покрывало.
– Госпожа мастер!
– Тише!
Рука нырнула в сак, как пловец в воду. Листьев было много, окружили, облепили рыбками, уважительно зашелестели, вот она, резеда, вот необходимый вяз. Очень хорошо. Эльга медленно повела пальцами, собирая первый узор букета.
– Гос…
Эльга посмотрела на кафаликса, и тот умолк, сунув кулак в зубы.
– Мне нужна тишина.
Казалось, и господин титор прислушался к молодому мастеру и прекратил дышать. Но потом все же негромко засвистел, смирившись с возможностью какое-то время еще не умирать. Лекарь сунулся было к нему, но, оказалось, лишь для того, чтобы вытереть губы господину титору тряпочкой.
Начинать было страшно.
И не потому, что при неудаче правитель вейлара мог умереть. Здесь было другое. Пусть, подумала Эльга, пусть я буду клятвопреступница. Но, Матушка-Утроба, я не вижу другого пути спасти господина титора.
Скрипнула лавка под кафаликсом. Внутренний узор его перекрутило от отчаяния, хоть набивай ему отдельный букет. Но это потом.
Ш-ших.
Первые листья рассыпались по доске, Эльга помогла им угнездиться, подрезала ногтем кончики, лишила случайного черенка. Здравствуйте, господин титор.
Ш-ших.
Вторая порция легла поверх первой, добавила букету красок. Вы, смотрю, твердый человек, шептала про себя Эльга, легло – туп-туп – выправляя лиственный рисунок. Жесткий. Вот – крапива. Вот – орех. А отец у вас был строгий, цинта и падуб, часто впадал в ярость по ничтожному поводу, в детстве бил вас, даже сломал руку. И мать бил. Вон, видите, где у вас засела эта память, прямо у сердца. Многое в характере оттуда идет. Люди вас уважают, но многие боятся, не любят. Впрочем, вы же тоже никого не любите.
Семьи нет.
Рука ныряла в сак и бросала на доску все новые и новые листья. Они выстраивались, примыкали к соседям, теснили и оттеняли их. Сгибались, сцеплялись. Потихоньку букет обретал узнаваемые черты, сквозь, казалось бы, желто-зеленый, темно-зеленый хаос пробивались вдруг глаза, нос, впалые щеки господина титора.
Но это был первый слой.
Вглядевшийся пристальней обнаружил бы, что есть и второй. Этот слой, неявный, раскрывался исподволь, мелкими штрихами, и в нем читался вспыльчивый, едкий характер Гельмиха Астараго, его нелюбовь к пышным речам и пустым разговорам, равнодушие к еде и лести и слабость к теплой, отделанной мехом одежде – господин титор ненавидел мерзнуть.
Прервавшись на мгновение, Эльга позволила себе шевельнуть плечами и, подняв глаза от доски, слегка повернула голову на затекшей шее.
Сначала – осторожно – пальцами, потом кулаком, потом, заподозрив неладное, каблуком сапога. Бум-м! Бум-м! Засов лязгал в пазах.
– Госпожа мастер! Госпожа мастер!
Эльга кое-как сползла с кровати. Крошево рябиновых листьев осыпалось с платья. В голове звенел комариный писк.
– Кто там?
Она встала у двери, за которой, кажется, столпилось пять или шесть человек. Все они были как деревья на ветру. Шелестели, шуршали.
– Это Саргюс. Вы живы? – произнесли за дверью.
– Господин кафаликс? Да, я в порядке. А где Каршетт? – спросила Эльга.
– Здесь.
– Здесь, – подтвердил второй, знакомый голос. – Я принес ваши мешок и доски.
Жив! Эльга с облегчением выдохнула.
– А господин титор?
– Вы откроете? – спросил кафаликс.
– Погодите.
Эльга отряхнула подол, перевязала пояс, кое-как расчесала волосы. Опомнившись, нашла щит и соскребла с него листья.
В дверь снова стукнули.
– Да-да.
Эльга сдвинула засов. Какой-то совершенно серый лицом господин кафаликс, вдвинувшись, схватил ее за руку.
– Пошли.
– Куда? – пискнула Эльга.
– Господин Астараго при смерти.
– Ох.
Ее обступили, окружили фонарями, и Саргюс потянул Эльгу за собой. Сумрачными коридорами они добрались до зала приемов, где в полумраке ловила отголоски света позолота кресла, прошли зал насквозь и нырнули в арку, ведущую в личные покои титора. Тень колпака кафаликса уткнулась в сводчатый потолок.
– Сюда.
Красно-черные фигуры выросли перед ними, укололи глазами и расступились, стукнув кулаками в железо своих нагрудников.
В покоях, занавешенных богатыми тканями, стояли высокие подсвечники, горели толстые свечи, курились дымки ароматических масел. Мягко мерцало странное, нездешнее дерево стульев, подставок, полок и комодов.
Было душно.
Титор Гельмих Астараго лежал на широкой кровати, под белым покрывалом, обложенный подушками и мехами. Лицо его было восковым, нос заострился, щеки впали. Виски, усы блестели капельками пота. Дышал он тяжело, с присвистом, будто старался вывести какую-то короткую мелодию. Серый вяз и резеда пожухли, от лилии тянулись между ними черные, ядовитые завитки.
В ногах у титора сидел маленький лысый человечек с испуганным лицом. При появлении кафаликса и Эльги он встал и сцепил пальцы на груди свитки.
– Господин Саргюс! – торопливо заговорил человечек. – В ночной приступ мне удалось сохранить жизнь господину титору, но боюсь, что все мои дальнейшие усилия бесполезны. Кровь господина титора почернела, и это очень нехороший, можно сказать, печальный признак. Предвестие.
– Я понял, господин Шамм.
Кафаликс кивнул человечку и развернул Эльгу к себе.
– Ты сможешь спасти его? – спросил он, наклонившись.
Ива, дуб, смоква и крыжовенные, зеленые глаза, в которых мерцает отчаяние.
– Не знаю, – честно ответила Эльга.
От густых ароматических запахов у нее кружилась голова. Кафаликс встряхнул девушку, заставляя прийти в себя.
– Госпожа мастер! Вы говорили, что сможете облегчить его боль.
– Вы могли бы открыть окно? – спросила Эльга.
– Окно?
Кафаликс дал знак, и черно-красная тень, отделившись от стены, приоткрыла ставень, звякнул запорный крючок. Свежий, прохладный воздух потек в покои.
– Так лучше?
– Да, – кивнула Эльга, вдохнув. – Мне нужен мой сак.
Она выбрала один из стульев и принесла его к изголовью. Рядом тут же опустили подарок Униссы, располневший от листьев, собранных по дороге в Амин.
– Я могу остаться? – спросил лысый человечек.
Эльга пожала плечами.
– Если не будете мешать.
– Нет-нет.
Человечек переместился за кровать, едва не сбив высокий подсвечник.
– Я тоже останусь, – сказал кафаликс.
Ему принесли лавку, и он сложился на ней, превратившись в неподвижную, уставившуюся на титора фигуру. Остальные вышли, забрав с собой шорох шагов и тяжелое ожидание. Эльга положила доску на колени.
Марбетту бы!
– Начинайте, – сказал кафаликс.
– Боюсь, господину титору недолго осталось, – поддержал его лысый человечек, севший на пол в углу. – Необходимо поторопиться.
– Я вижу, – сказала Эльга.
– И все же…
Кафаликс вынужден был прерваться, потому что лицо Гельмиха Астараго исказилось, резкие морщины обозначились у крыльев носа, губы разжались. Он выдохнул, и бурые брызги вылетели из его рта, окропив шкуры и вышитое покрывало.
– Госпожа мастер!
– Тише!
Рука нырнула в сак, как пловец в воду. Листьев было много, окружили, облепили рыбками, уважительно зашелестели, вот она, резеда, вот необходимый вяз. Очень хорошо. Эльга медленно повела пальцами, собирая первый узор букета.
– Гос…
Эльга посмотрела на кафаликса, и тот умолк, сунув кулак в зубы.
– Мне нужна тишина.
Казалось, и господин титор прислушался к молодому мастеру и прекратил дышать. Но потом все же негромко засвистел, смирившись с возможностью какое-то время еще не умирать. Лекарь сунулся было к нему, но, оказалось, лишь для того, чтобы вытереть губы господину титору тряпочкой.
Начинать было страшно.
И не потому, что при неудаче правитель вейлара мог умереть. Здесь было другое. Пусть, подумала Эльга, пусть я буду клятвопреступница. Но, Матушка-Утроба, я не вижу другого пути спасти господина титора.
Скрипнула лавка под кафаликсом. Внутренний узор его перекрутило от отчаяния, хоть набивай ему отдельный букет. Но это потом.
Ш-ших.
Первые листья рассыпались по доске, Эльга помогла им угнездиться, подрезала ногтем кончики, лишила случайного черенка. Здравствуйте, господин титор.
Ш-ших.
Вторая порция легла поверх первой, добавила букету красок. Вы, смотрю, твердый человек, шептала про себя Эльга, легло – туп-туп – выправляя лиственный рисунок. Жесткий. Вот – крапива. Вот – орех. А отец у вас был строгий, цинта и падуб, часто впадал в ярость по ничтожному поводу, в детстве бил вас, даже сломал руку. И мать бил. Вон, видите, где у вас засела эта память, прямо у сердца. Многое в характере оттуда идет. Люди вас уважают, но многие боятся, не любят. Впрочем, вы же тоже никого не любите.
Семьи нет.
Рука ныряла в сак и бросала на доску все новые и новые листья. Они выстраивались, примыкали к соседям, теснили и оттеняли их. Сгибались, сцеплялись. Потихоньку букет обретал узнаваемые черты, сквозь, казалось бы, желто-зеленый, темно-зеленый хаос пробивались вдруг глаза, нос, впалые щеки господина титора.
Но это был первый слой.
Вглядевшийся пристальней обнаружил бы, что есть и второй. Этот слой, неявный, раскрывался исподволь, мелкими штрихами, и в нем читался вспыльчивый, едкий характер Гельмиха Астараго, его нелюбовь к пышным речам и пустым разговорам, равнодушие к еде и лести и слабость к теплой, отделанной мехом одежде – господин титор ненавидел мерзнуть.
Прервавшись на мгновение, Эльга позволила себе шевельнуть плечами и, подняв глаза от доски, слегка повернула голову на затекшей шее.