Машина пробуждения

Эшер криво улыбнулся и достал несколько рулончиков льняных бинтов. Кажется, он что-то говорил?

– Если не хочешь рассказывать, что ты там натворила, можешь хотя бы перевязать меня?

Тут Сесстри заметила следы старых ран, покрывавшие его грудь, и непроизвольно ахнула.

– Лучше скажи, как это случилось с тобой. – Она отвела руку с бинтами в сторону и принялась изучать покрытое шрамами тело своего друга.

– Я… сражался… и занимался всяким… и… – Он спрятал лицо в ладонях.

Шрамы образовывали столь отчетливый узор, что Сесстри едва не спутала их с какой-то уродливой татуировкой; между каждой парой ребер по обе стороны тела зияли провалы рубцов, словно бы оставленных на память кавалерийским копьем, – круглые отверстия, не прорванные и не прорезанные в коже, но проколотые. И они сочились. Шрамы располагалась на равном расстоянии друг от друга, по одному под каждым ребром, и по коже под ними стекала белая, словно свежие сливки, кровь.

– Эшер, кто это сделал с тобой? – Сесстри и саму удивило то беспокойство, которое прозвучало в ее голосе.

– Я не могу тебе этого сказать, – опустил взгляд он.

– Все ты можешь! – Слова сорвались с ее языка подобно удару хлыста; она говорила, повинуясь одним эмоциям, но не разуму. А затем произошло удивительное. Сесстри Манфрикс попятилась, испугавшись своего оставшегося без ответа вопроса. – Это же… словно ты… – Она кивнула. – Я понимаю.

«Я ничегошеньки не понимаю».

Он смотрел на нее обезоруживающим, полным откровенности взглядом, стиснув в руке бинты.

– Ох… похоже, у нас неприятности.

Сесстри наклонилась, чтобы получше рассмотреть раны. Даже рубцуясь, его плоть сохраняла свою верность оттенкам серого; шрамы казались угольно-черными провалами, образованными более темной молодой кожей, – и они, все до единого, сегодня снова открылись. Белый цвет крови удивлял Сесстри, но за время почти бесконечной пляски жизней люди претерпевали и более удивительные метаморфозы.

– Болят? – Сесстри показала на старые открывшиеся раны; они напоминали ей глазницы слепых бедняков – такие же пустые и морщинистые.

– Только когда… – начал было он, но осекся. – Бывает порой.

Она присела возле него на диван, но не касаясь, просто рядом.

– Я знаю, что ты чувствуешь… – заговорила Сесстри, но умолкла и покачала головой, когда на нее упал холодный взгляд Эшера. – В смысле, я знаю, какую боль доставляют такие раны. Колотые. – Она помедлила, отряхивая колени. – Сама не знаю, что говорю.

Он отбросил со лба непослушную прядь волос – голубиное крыло, закрывавшее лик мраморной статуи. Для Сесстри оставалось тайной, что он видел, когда смотрел ей в глаза, но ее пробивала дрожь, когда она начинала гадать о его чувствах. А кроме дрожи, ее начинал колоть страх: быть может, ее лицо для Эшера не состоит из одних лишь резко очерченных скул да льда во взгляде? Никогда раньше ей не хотелось быть просто женщиной.

– Мне жаль, если ты это знаешь. Некоторые вещи должны бы остаться тайной даже для тебя.

Он отвел глаза, вначале посмотрев на собственные ноги, а затем вперил взгляд в старинный граммофон.

– При других обстоятельствах я бы прочитала тебе лекцию о ценности знаний, с какими бы страданиями те ни были связаны, но в данном случае, Эшер, вынуждена с тобой согласиться. Получение некоторых уроков, – она провела рукой по животу, но тут же опустила ее, – стоит оттягивать как можно дольше.

Он кивнул, не рискуя улыбнуться.

– Полагаю, ты просто не в силах позволить себе сказать, что некоторые уроки лучше и вовсе никогда не получать?

– Нет, Эшер, такого я никогда не скажу, – улыбнулась Сесстри, – даже если случится чудо и я вдруг поверю в это.

– Из принципа, – произнес он.

– Из принципа.

За окнами зловеще мерцал зеленовато-золотой Купол, а на горизонте пылало зарево неугасимых, но не причиняющих разрушений пожаров.

– Я понимаю твою непримиримость куда лучше, чем тебе может казаться.

Он произнес это мягко, без какой-либо настойчивости, увлекая ее могучий разум и зачерствевшее сердце в удивительный танец, – они словно бы парили в облаках.



Звон бьющегося стекла отразился от стен комнаты, и три девушки дружно оторвалась от рукоделия, отложив пяльцы. Слуга, который поскользнулся и разбил всю посуду на подносе с обедом о стену, покраснел и поспешил скрыться с глаз, целая же армия других слуг бросилась спасать паркет и дорогую облицовку от опасности, которую несли осколки чашек и пролитая вишневая настойка.

Ноно и Нини Лейбович медленно открывали и закрывали глаза, словно ленивые рептилии, наряженные в костюмчики из канареечного цвета тюлевой ткани и красного, как вино, батика. Ноно держала над головой плетеный зонтик от солнца, а Нини нацепила нелепую шляпу, закрывавшую чуть ли не половину ее лица, но хотя близняшки и опоздали к утреннему чаепитию, Лизхен не стала на них сильно сердиться. По правде говоря, ее сейчас занимали совсем другие мысли: во-первых, о том, что Пурити Клу пользуется слишком большой свободой, нежели позволительно молодой леди ее положения; во-вторых, о том, что, если они несколько увеличат частоту убийств в своем маленьком крестовом походе против хаоса, это пойдет миру и им только на пользу, а Пурити Клу научит вести себя подобающе.

– Никто не знает, где бегает Пурити? – Лизхен делала вид, будто не замечает слуг, суетливо прибирающих в углу.

Близняшки только пожали плечами.

Нини откусила кусочек бутерброда с хладогурцом и заметила:

– Не думаю, что она бегает.

Лизхен вздохнула:

– Нини, дорогуша, я же не в прямом смысле.


К ее чести, Ноно изрекла нечто не совсем глупое:

– Может быть она… ну, это… решила поспать?

– Мы не видели Пурити, – покачала головой Нини. Лизхен показалось, что при этом близняшка закрыла глаза, но толком разглядеть не получилось. Дурацкие широкополые шляпы – вот что надо будет запретить в следующий раз. – Особенно мы не видели, как Пурити наблюдает за рассветом в Пти…

Ноно ткнула ручкой сложенного зонтика сестру в ногу.

– Уроки танцев такие утомительные.

– Быть может, она снова пытается себя убить? – Нини старалась быть полезной.

Лизхен уже не обращала на близняшек внимания. Она размышляла о том, что делать с Пурити, с прошлого дня, когда они расчленили девчонку Эйтцгардов. Разумеется, Лизхен не считала себя в чем-то виноватой, но почему-то ей показалось – какая, в сущности, глупость, – что Пурити осуждает ее. Конечно, это не имело никакого значения; Лизхен была более чем уверена, что никто даже не вспомнит о девчонке, когда ее семья в следующий раз будет обедать с Эйтцгардами. Нет, они не попрятали останки своей жертвы в разных местах и не сотворили с ними чего-либо еще более скверного; глупое создание, должно быть, уже успело ожить и теперь прячется в своей комнате, где ему самое место. После того как лорды Круга Невоспетых начали забавляться со своей новой игрушкой, они категорически ни на что вокруг не обращали внимания и уж точно не стали бы тратить свое время на невинные игры девушек. Даже собственный драгоценный папенька Лизхен.

Но не лорды с их тайнами занимали мысли Лизхен Братиславы, наблюдавшей, как утренние лучи проникают сквозь толщу стекла Купола, обнимавшего ее гостиную. Ее тревожило то выражение на лице Пурити, которое возникло, когда они разделывали девчонку Эйтцгардов. Лизхен никак не могла выбросить его из головы. Оно не имело ничего общего ни с ленивым любопытством близняшек, ни с тем жарким трепетом, что возникал между ног самой Лизхен, когда она устанавливала порядок, ни даже с такой безвкусицей, как маниакальная улыбка, которая хотя бы была простительна, учитывая обстоятельства. Нет, в глазах Пурити Лизхен на долю секунды увидела кое-что, что ей совсем-совсем не понравилось.

Отвращение.

Лизхен заставила себя подавить обиду. У Пурити было полное право не испытывать радости при виде того, как вершится правосудие, – и отвращение ее можно было простить и даже, наверное, как-то понять, если принять во внимание безнадежно устаревшие взгляды, которые, как боялась Лизхен, были присущи Пурити. И все же то ускользающее выражение неприятия сильно тревожило Братиславу. Казалось, в глазах Пурити читалась убежденность – смехотворно! – что Лизхен вовлекла девушек в деятельность, ничего общего не имеющую с высокой модой. Что она ошибается, когда рассуждает о вкусах.

Сама мысль об этом казалась абсурдной. Стиль был для Лизхен превыше всего, и она считала себя его пророком. Это был неоспоримый факт. Кто еще сумел бы сделать популярным ношение кюлотов под короткими юбками или шапочек, окрашенных в цвета камней, соответствующих дням рождения обладательниц? Никто. Кровавая расправа неотвратимо ожидала всякого, кто осмелился бы заявить – или хотя бы предположить – обратное. Лизхен Братислава была первопроходцем, спасителем своего народа в эти темные времена ограниченных удовольствий.

Возможно, Пурити беспокоилась о собственных слугах и о том, как трудно им будет отстирать кровь с ее наряда. Это ведь так похоже на нее – забивать голову проблемами тех людей, которые, вообще-то, предпочли бы вовсе не попадаться ей на глаза. Да, Лизхен была уверена, что в этом все и дело. Почти уверена.

– А что ты думаешь о загадочном Убийце? – спросила Ноно в пространство.

– О ком? – вздрогнула Лизхен. Убийца? Она ничего не слышала о чем-либо загадочном. – Ты это о нас?

– Нет-нет, – сказала Ноно, – загадочный Убийца. Я слышала, как мама говорила о нем с лордом Мотвудом. Кто-то Убивает людей. Вот только недавно были Убиты двое младших Цзэнов и достаточно много конюших, чтобы это не получилось так просто замять.

– Ой, да ладно! – отмахнулась Лизхен. – Никто больше не совершает настоящих Убийств. «Загадочный Убийца»? Только послушайте себя. Говорите как идиотки.

Пожала плечами Ноно. Пожала плечами Нини. Они смотрели на противоположные стены комнаты.

Лизхен потерла глаза.

– Надеюсь, лорды круга не принялись вновь Убивать друг дружку? – Она бы знала, если бы такое случилось. Во всяком случае, очень на это надеялась. – Не думаю. Чушь какая-то.

Нини покачала головой:

– В этот раз все иначе. Это всего один человек, который ходит и Убивает людей. Разве не ужасно? Мне это так нравится.

Можно было бы сказать, что Нини в полном восторге, не будь она такой сонной.

– Да как, во имя миров, это вообще возможно? – спросила Лизхен. Новость о том, что Круг Невоспетых открыл способ Убивать, давно не отличалась свежестью. Но они всегда делали это в группе; в чем бы ни заключалась их тайна, никто не осмеливался присвоить себе Оружие и стать единственным олицетворением страха перед расправой. Во всяком случае, так было до сих пор. – Круг ни за что бы этого не допустил, девочки. Наши отцы…

– Наша мать, – поправила Ноно, и едва заметная складочка, возникшая над ее переносицей, позволила угадать, что близняшка хмурится, – и твой отец… Полагаю, они знают что-то, чего не знаем мы.

– Но… но… – пробормотала Лизхен, – лорд ни за что бы не опустился до Убийства какого-то там конюшего. Не говоря уже о целой уйме конюших. – Она задумалась. – Впрочем, зачем нам здесь вообще столько конюших?

Единственный глаз Нини, который было видно под шляпой, закатился.

– Поэтому-то, Лизхен, его и называют «загадочным Убийцей». Потому что он и в самом деле загадочный.

Лизхен фыркнула, сама не зная, как относиться к этим известиям. С одной стороны, они вызывали у нее восторг, а с другой – означали, что им может грозить неведомая Смерть. Но, конечно, сильнее всего в ее душе было чувство обиды, что обо всем этом она узнает только от близняшек.

– И давно вы об этом знаете? Почему мне никто ничего не говорил?

– Несколько дней? – повела рукой Ноно.

Нини поерзала на месте.

– Лизхен, а разве не ты рассказала нам про него? – Лизхен устремила на нее пронзительный взгляд. – Ноно, мне казалось, про Убийцу нам она рассказала?

– Папочка заверил меня, что Оружие остается собственностью исключительно Круга Невоспетых. – Лизхен старалась не смотреть на Нини. – И ни один из лордов к нему не прикоснется. Папочка говорит: противна сама мысль о том, чтобы им воспользоваться вновь. Как вам известно, первые две волны Смертей едва не уничтожили Круг, и папочка сказал, что сейчас лорды вернулись к «патовой ситуации», но больше он не хочет говорить на эту тему. Даже со мной.

Лизхен питала иллюзии, что однажды сама возглавит дом и станет членом Круга Невоспетых, но, похоже, совершенно забывала при этом о правилах наследования, к примеру о том, что у нее есть трое старших братьев. И самый взрослый из них, Бюрегрет, постигал необходимые наследнику знания с того дня, как ему исполнилось два года.

– Определенно, Круг смогли привести к порядку только те новые его члены, что заняли свои кресла после того, как их предшественники были Убиты, – тихо произнесла она.

Лизхен встречалась с Андербилли Блаватским-Дэй-Льюисом, пока его лорда-отца не Убили. С тех пор как Андербилли возвысился, они почти и не виделись.

– Это не особо важно. Они же умеют чувствовать Убийц. – Редкий случай, когда Нини говорила отчетливо.